Любовь Столица - Голос Незримого. Том 2

А вот и та, которой, как Цирцеей,
Он, человек, в шакала превращен!

Где ж спутник наш? Его ищу везде я…
Ужель нас на молу покинул он?

Нет, я видала, как в толпе угрюмой
Носильщиков на сходни он ступил.

Я ж видела его сейчас у трюма, —
С гребцами он о чем-то говорил.

Вот странный юноша! Молчал всё время,
Пока мы были с ним почти вдвоем
В завесах лодки… Здесь же на триреме
Беседует с презреннейшим рабом!
Да, тщетно я в пути, то руку тронув,
То в очи заглянув, влекла его! —
Подобно изваяньям фараонов,
Глядящим с саркофага своего,
Он оставался бледен, нем, недвижим
И так прекрасен, что… смущалась я.
Иль склонности он не имеет к рыжим?
Иль грезил о другой, в волнах скользя?
А! Если это…

Значит, он – лишь мальчик,
В такой красе не смыслящий совсем
И недостойный, чтобы этот пальчик
Из-за него страдал!

Да и затем
Он, госпожа, наверно, скуп иль беден,
Как в год голодный полевая мышь:
За весь наш долгий путь им не был съеден
И финик!

Что за вздор ты говоришь!
А эта барка с птицей серебрёной
У носа и кормою расписной?
А шерсть мягчайшая его хитона?
А обруч с жемчугом и бирюзой
Цены огромной, выделки отличной?

Но как могла взглянуть ты, Мириам,
И на него с корыстностью привычной?!

О, между прочим… Я сама отдам
Всё, чтоб хоть раз со мной на ложе лег он! —
Ах! Рот его подобен почке роз…
И гиацинту – длинный, темный локон…

Так неужель в твоей душе зажглось
Желанье и к нему?!

Что ж тут дурного?
Иль он – дитя? Иль я не хороша?

Да, если смеешь соблазнять святого!

Не дурочка ль?

На взгляд мой, госпожа,
Сомненье в этом может быть едва ли…

Так знайте: он – посланник нам с небес!
Иль только я… А вы… Вы не видали
Дорогой совершённых им чудес?
Припомните: плывя по нильской зыби,
Сронил кольцо он вглубь… и вмиг, нырнув,
Стоящий на прибрежье робкий ибис
Его принес ему, зажавши в клюв!
Когда же ехали мы тростниками,
Камышинку сухую он сорвал, —
И вся она покрылась вдруг цветами —
И этот был лазурен, тот же – ал!
Поверьте в эти знаменья!

Да, ловко
Болтаешь ты, о правде лишь забыв!

Горячая же у тебя головка! —
Она какой-то вспомнившийся миф
И в наши дни, должно быть, хочет видеть.

Вевея – лгунья? Да? О, Мириам!

Куда же ты? Поверь, тебя обидеть
Я не желала!

Я – к нему. Он там!

Он там?

Он там? Опять ей показалось!

Ах, Юлия! Ну, не беспечна ль я? —
Ушла из дома, в дальний путь собралась,
Не взяв с собой и вам взять не веля
Одежд, припасов – никакой поклажи…
Купи ж в портовом рынке – близок он —
Мне веер пальмовый, и плащ лебяжий,
И с благовоньем розовым флакон,
И с померанцевым питьем амфору,
Плодов, сластей – всего, чтоб чуть дыша
Носильщик твой с покупками шел в гору…
Иди! Иди ж!

А деньги, госпожа?

Ну, в этом-то не будет затрудненья.

Однако… Боги! Где ж мой кошелек?
Да, позабыт он также, без сомненья…
Поистине, преследует нас рок!

Что ж! Красота моя – богатство тоже.
Сегодня ж на нее устрою торг, —
И тот, кто даст всех больше, всех дороже,
Узнает ночью ласк моих восторг!
Здесь, на судне, в толпе богатой, праздной,
Найдется много, Юлия, таких,
Что всё дадут из сладкого соблазна —
Меня, меня оспорить у других!
И первым не окажется ль меж ними
Он, наш улыбчивый иероглиф,
Знакомец наш с глазами неземными,
Что больше лицемерен, чем стыдлив?

Так, стало быть, будь я, мудрейший Горгий,
Глупейшим Крезом – я владел бы ей!
Теперь же на постыдном этом торге,
Средь жалких и счастливых торгашей,
Я встану, корчась в зависти, но молча…
О, это золото, красней, чем кровь!
О, это золото, желтее желчи!
Когда им обещается любовь,
Ее любовь! – то я его добуду.

Кого я вижу? Иль, как Диоген,
Избрал наш ритор этих бочек груду
Своим убежищем?

Как знать, Сосфен?
В наш век, как и всегда, философ – нищий.

Надет уж подобающий наряд.
Располагайся ж, друг, в своем жилище, —
Я много дам!

Как некий меценат,
Мне столько ж дай до этой глупой сцены!

Вот остроумец тонкий! Вот шутник!

Я вовсе не шучу.

Но у Сосфена
Для тех, чье состоянье – кипа книг
Да куча слов, и драхмы не найдется.

А между тем здесь – тысячи их есть…

Да, дорогой учитель, уж придется
Тебе, чтоб получить их, в бочку лезть,
Откинувши на время самолюбье!

Не вижу я, – какой бы смысл нашел
Ты в этом?

О, большой! Взглянул бы вглубь я, —
А мудрый Горгий, слава наших школ,
С осанкой льва и взорами орлицы,
Сидит, согбен и выпачкан смолой!
Ну, как тут хохотом не разразиться?
А смех, как поучает медик мой,
Весьма полезен для пищеваренья.
Итак…

Плати!

Помилуй, друг! За что ж?

За то… хоть мыслимое униженье.

Не-т, дурака во мне ты не найдешь!

Плати!

Послушай… Я не знал, как горд ты…
Я пошутил… Ведь ты умен… поймешь…
Да и клянусь, – ох, не тесни же к борту! —
Я не богат… То – старческая ложь…
Чтобы она… Чтоб Мириам любила!

Так и плати ж за всё! Плати! плати!
За то, что ты, такой обрюзглый, хилый,
И возлежал на розовой груди,
За то, что пил ты из того фиала,
Что был к устам сладчайшим поднесен!
За то, что твой ковер кроваво-алый
Лелеять должен был ваш с нею сон!

Но что из этого? Повсюду в мире
Блудниц дарят, ласкают и…

Молчат.

Скорей! Он госпожу поносит, Биррий!

Так он умрет, как ядовитый гад!

Что? Замолчал?

Да, господин.

Надолго?

Да, господин.

Дай кошелек его!

Нет, господин.

Чудак! Фанатик долга!