Владимир Голышев - Пьесы
Катехизическая беседа идет полным ходом. Протодиакон Кураев в ударе.
Кураев: …Обратите внимание: благоразумный разбойник совершил множество тяжких преступлений. Проживай он в Российской Федерации, получил бы… ммм… думаю, лет двадцать, не меньше. Или, вообще, пожизненное…
Шум в зале.
(заводится) …Что же случилось с ним на кресте? Может быть, он чистосердечно раскаялся? Нет! Разбойник лишь признал неудобства, которые ему доставляла противоестественная поза, (с нажимом) заслуженными! (почти кричит) Поделом мне! Что посеял, то и пожал! Какой мерой мерил, такой мерой и отмерилось мне! (с лукавой улыбкой) И своему блатному, так сказать, корешу цинканул: мол, не кипишуй, босо́та! всё по уму…
Шум в зале. Заключенные возбуждены знакомой лексикой. Слышны робкие смешки.
Зек №1 (соседу, фыркает): Острый перчик! Наблатыкался – аж страшно.
Зек №2 (соглашается, солидно): Дааа. С пониманием человек. Нашел бы достойное место в неволе.
Зек №1 (перебивает, насмешливо): Чего??? (кивает в сторону Кураева) Волосню́ с хлеборезки соскобли – такая Маруся получится! Сладкая походу.
Сидящие рядом с ними зеки ржут, кивают и показывают большой палец. Завгородний хмурится и недовольно стучит карандашом по графину.
Завгородний (мрачно): Тут, я смотрю, кое-кто в карцер устремился. Могу устроить… (другим тоном) Теперь, надеюсь, всем понятно, что нарушать распорядок, жалобы писать, беспредельничать, вскрываться, мастырить – всё это (с нажимом, раздельно) не по-божески! Наукой доказано!.. (рассудительно) Если с нами по-людски – и мы по-человечески. Если на хорошем счету – дадим жить. УДО? Не вопрос! Поможем… (с болью) Только не надо бы́чить! Нецелесообразно это! Бесперспективно! (Кураеву, вполголоса) Я правильно основную мысль передал?
Кураев (неуверенно): Нууу… В целом, да… (в зал, прежним тоном) …А потом разбойник говорит избитому и зачморённому Христу: мол, для меня ты, по-любому, в авторитете! А тот ему: раз так – будешь весь в ништяках!
Шум в зале. Слышны выкрики: «Чмо в авторитете? Не по понятиям!», «Может он, вообще, пидор?» Кураев энергично трясет головой.
Кураев: Нет-нет-нет! Ни в коем случае! Никаких сцен сексуального насилия у евангелистов нет. Это точно.
Со своего места поднимается пожилой авторитетный зек. Зал мгновенно замолкает.
Авторитет (солидно откашлявшись): У меня вопрос, если разрешите.
Кураев: Пожалуйста.
Авторитет (вкрадчиво): Ну, а Иуда-то – пидорок?
Кураев (облегченно): А то!
Авторитет: Спасибо.
Поворачивается к аудитории и выносит свой вердикт.
Западло, однозначно. Иуда его зашкварил. Ночью. В кушарях. В камере по ушам дали и у параши прописали. (с горечью) Облажался, короче, разбойник. Масти попутал. На звёзды повёлся.
Авторитет садится. Зал возбуждённо шумит. Кураев обескуражен. Он дрожащими руками снимает очки, хочет их протереть, но не находит подходящую ветошь. Побагровевший Завгородний медленно поднимается со своего места. Выглядит угрожающе.
Завгородний (орёт): Мо-о-олчать!
Зал затихает.
(Авторитету, сухо) Пять суток карцера!
Авторитет (с места, безразлично пожимая плечами): Да хоть шесть.
Завгородний переводит налитые кровью глаза на сотрудников администрации колонии и «силовую группу» в бронежилетах с автоматами, размещенную по периметру зала.
Завгородний (резко): Слушай мою команду! Заключенных выстроить на плацу! Всем стоять и ждать дальнейших распоряжений! (в сердцах) Что за народ! Ничего святого…
Заключенных (подсадных актёров) поднимают со своих мест и грубо выталкивают к выходу.
Кураев (истерично): Да я, вообще, не хотел к Вам ехать!
Завгородний (отмахивается): Это еще ничего…
Кураев (продолжает, сбивчиво): …Меня студенчество ждёт. В музыкальном театре… Катехизация в местах лишения – вообще, не мой профиль, а… вот его (кивает на безмятежно дремлющего Валерия).
Тот неохотно открывает глаза и медленно откидывается на спинку стула.
Завгородний (отцу Валерию, с упрёком): Не по-людски как-то, Валера. К тебе начальство из Москвы приехало, а ты – как на пляже. (Кураеву) У Вас, извиняюсь, какое звание?
Кураев (неохотно): Протодиакон.
Завгородний: Вот! Ты до таких чинов хрен дослужишься, если будешь синьку лакать такими темпами. (Кураеву) Правильно я говорю?
Кураев обиженно молчит.
Завгородний (продолжает): Вале-е-ера! Ну, ты хоть про Тропарёва расскажи – товарищ интересуется. Твой же кадр!
Отец Валерий морщится и поднимает глаза к потолку – мол «достали уже». Кураев спохватывается и суетливо смотрит на часы.
Кураев (нервно): Ну, где этот ваш Тропарёв? (ворчит) У меня в музтеатре…
Завгородний (Кураеву, не отрывая взгляда от отца Валерия): Язвенная болезнь с угрозой прободения. В больничке отвисает.
Кураев (упавшим голосом): Он хоть транспортабелен?
Завгородний: А как же! Корней Артурович распорядился – тут без вариантов.
В зале появляется заместитель Завгороднего – запыхавшийся, полный, немолодой Пилипенко. Он явно смущен.
Ну? Снарядил объект? (Кураеву, вполголоса) По бумажкам он у нас пока болеть будет. А там… В общем, разберемся.
Пилипенко (упавшим голосом): Рогом упёрся!
Завгородний (угрожающе): Не понял.
Кураев (трагическим шепотом): Я так и знал!
Пилипенко (продолжает, мучительно вспоминая): …Говорит: «тема мутная». «Пригрелся», говорит, тут у вас. Как бы, говорит, «жопу не отморозить». В таком духе.
Кураев (истерично): Вы понимаете, что своим безответственным поведением вы срываете…
Его перебивает громкий смех отца Валерия. На него укоризненно смотрит Завгородний. Потом переводит взгляд на Кураева.
Завгородний (холодно): Не надо инсинуаций. Я же не мальчик, правда? Не таким оленям рога обламывал… (Пилипенко, другим тоном) Значит так. Берешь ложку на пищеблоке и – пулей в барак. Петухам отдашь. Чтоб облизали…
Пилипенко (осенёно): Понял!
Исчезает.
Кураев (озадаченно): Не понял.
Отец Валерий (неожиданно ровным и трезвым голосом): Тело зафиксируют. Ложку – к носу…
Кураев (недоуменно): И что?
Отец Валерий скептически смотрит на Кураева и уже открывает рот, чтобы ответить, но его вовремя «подрезает» Завгородний.
Завгородний (желчно): Валер, ты это… шел бы, что ли, к себе – в ленинскую комнату… лампадки там подкрути, кадило проверь…
Отец Валерий поднимается и, не оборачиваясь, уходит за кулисы, бормоча себе под нос какой-то мутный «поток сознания».
Отец Валерий: Да пошли вы все!.. У меня мать больная… А то б – хрен вам в сумку… в этом говне… (вздыхает) Эту еще в институт… Замуж бы лучше шла…
Завгородний смотрит ему вслед с укоризной и качает головой. Потом поворачивается к Кураеву.
Завгородний: Так-то он ничего – исполнительный. Без нареканий. Заключенные любят. И, вообще… (другим тоном, раздельно) Это я в том смысле, что не надо делать оргвыводов из одного прискорбного эпизода. Вы меня поняли?..
Смотрит на протодиакона в упор с неожиданной жесткостью. Кураев обескуражен. Он, вообще, несколько обалдел от происходящего. Природное красноречие его куда-то улетучилось. Протодиакон молча кивает в ответ и еще раз озабочено смотрит на часы.
(продолжает) …Тут ведь привычка нужна. Особый склад характера. Особенная стать, как сказал поэт… Вот, к примеру, сотник этот… из оцепления… как его?.. ну тот, что Христу вашему бочину пропорол?
Кураев (удивленно): Лонгин?
Завгородний (радостно): Вот-вот!.. Он же у вас по глазам спец! Не слыхал?.. (косится на кураевские очки) По твоей же части!..
