Афанасий Салынский - Драмы и комедии
Петька радостно взвизгнул. С уст Любаши сорвался стон.
Чего охаешь? Шпокнули — и дело с концом.
П е т ь к а (с кривой усмешкой смотрит на Любашу). В поминание запиши.
Любаша, словно в оцепенении, застыла. В сенях слышится шум, затем д о з о р н ы е пропускают в комнату д в у х о с а н и с т ы х с т а р и к о в в казачьей одежде.
Д о з о р н ы й (переводя дух). Перехватили вот! На конях. Говорят, в штаб к партизанам едут.
П е т ь к а. К партизанам?! Да я вас к черту… (Обрывает вдруг свою ругань — такой уверенностью и спокойствием веет от стариков.)
П е р в ы й к а з а к (седобородый, высокий, с выправкой старого служаки). Мы — казаки. А вы кто?
П е т ь к а. А мы — дружина Святого Креста.
П е р в ы й к а з а к. Так, стало быть, вы нам не нужны. Прикажите отпустить. Нам в главный штаб партизанской армии. Делегаты мы, для переговоров.
П е т ь к а (кричит). Бить, рубать большевиков надо, а вы с переговорами! И кто?! Казаки, опора отечества…
П е р в ы й к а з а к. Вся наша казачья линия — станицы Слюдянская, Антоньевская, Тулата — морем восстания окруженная. Выступать нам невозможно. Вся степь поднялась.
П е т ь к а (в исступлении). Сволочи, предатели!.. Посадить под арест! Сейчас мы решим, что с вами делать.
К а з а к о в выводят.
Т и у н о в (понизив голос, Петьке). Старичков этих, делегатов, упокоить тихонечко, без лишнего шуму… Смекаешь? И слушок пустить, будто большевики их прикончили, которые партизанами командуют. Вот взъярятся-то казаки!
Л ю б а ш а. Они и так ярятся. Сколько их сражается за Колчака!
Т и у н о в. А так бы все пошли… Все казачьи линии!
Е п и ф а н о в. Ух, Ферапонт Михайлыч… Голова!.. Здравствуй.
Т и у н о в (молитвенно). Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби. (Пожимает руку Епифанову.)
Л ю б а ш а. Вы убьете этих стариков безоружных? А вы видели медали ихние? Это русские герои военные!
П е т ь к а. Плевать! России нет. Есть одна кровавая каша! Кто ее лучше расхлебает, у кого рот шире — тот и прав! А в обчем… не тебе рассуждать. И так что-то много рассуждателей в дружине развелось.
В комнату, привлеченные шумом, входят д р у ж и н н и к и. Тиунов держится в сторонке, будто он тут ни при чем.
Расступись! (Пошатываясь, направляется к выходу.) Сейчас я их сам… Делегаты!
Л ю б а ш а. Стой! (Становится на пути Петьки.)
П е т ь к а. Ты?!
Л ю б а ш а. Я не позволю убивать этих стариков. Их послали станицы.
П е т ь к а (наступает на Любашу). Прочь!
Л ю б а ш а (вынимает из кармана маленький браунинг). Руки вверх! Ну!.. И только попробуй, сдвинься…
П е т ь к а. Братцы… (Подняв руки, оглядывается на дружинников, на Епифанова, трусливо отступающего в угол.)
Один из дружинников, чубатый парень, выхватывает револьвер, раздается выстрел. И быть бы Любаше убитой, но стоящий рядом человек, по виду шахтер, толкает чубатого.
Ш а х т е р (держа за руку чубатого). Стоп, Звонарь.
Т и у н о в (крестится). Господи…
Ш а х т е р. Ферапонтиха права, нельзя убивать этих стариков. Раскроется дело — нас всех казаки перерубят.
П е т ь к а. Кто ж тут командир? Эта стерва в юбке или я?
За каждым движением Петьки Тельнихина зорко следит молодой проворный парень с серыми и по-заячьи косыми глазами — А л е ш к а.
Л ю б а ш а (обводит взглядом комнату, куда уже набилось много дружинников). Кто против убийства стариков казаков, выходите и стройтесь! Дальше без Петьки пойдем. Казаков освободить.
А л е ш к а. По коням!
Д р у ж и н н и к и выходят, Алешка выбегает, торопя их. Тихо, как тень, исчезает из комнаты Т и у н о в.
П е т ь к а. Расколола, стерва!
Е п и ф а н о в. Анархия… порядка нет… Я тебе наведу…
П е т ь к а. Молчать! (Обращается к чубатому парню.) Слушай, Звонарь… иди с Любкой.
З в о н а р ь (взревел). В цацки мне с ней играть?!
П е т ь к а. Когда случай подвернется, кокнешь ее, Звонарь. Кончилась она для меня…
З в о н а р ь убегает. П е т ь к а, поникший, медленно выходит, сопровождаемый Е п и ф а н о в ы м. Следя за ними, следя за всеми, снова возникает Т и у н о в. Заканчивающая недолгие сборы в дорогу, входит Л ю б а ш а.
Т и у н о в. Рехнулась ты, Любка? Сиди-ка ты дома, дома сиди!
Л ю б а ш а. Нет у меня дома! Лучше в поле издохнуть, от пули, от волка… Голубок! И всё со сторонки, неприметно…
Т и у н о в. Прокляну, Любка!.. (Выходит.)
Л ю б а ш а (вслед). А, проклинайте, я сама себя уже сто раз проклинала…
Осторожно входит ш а х т е р. Он слышит последние слова Любаши.
Ш а х т е р. Врезалась ты, выбирайся, пока ход есть.
Л ю б а ш а (обернулась). Ты письмо мне подложил?!
Ш а х т е р. Я. Ивушкин меня послал тельнихинскую дружину прощупать.
Л ю б а ш а. Убили, сгубили залетного…
Ш а х т е р. Живой он! Раненый — да, а живой!
Л ю б а ш а. Где же он, говори скорей?!
Ш а х т е р (понизив голос). В партизанском лазарете, в селе Панюшове, лежит.
Л ю б а ш а. Гаврюшенька… Ох, как же я хочу с ним свидеться! Скажи ему, что он у меня в груди по гроб жизни.
КАРТИНА ВОСЬМАЯИзба, где помещается лазарет. На подстилке из соломы лежат раненые п а р т и з а н ы. Среди них, с перевязкой на голове, А н и с и м О х а п к и н, рядом молоденький партизан П а в л у ш к а. Слева, на первом плане, лежит на носилках И в у ш к и н. Над ним склонилась Л и з а, поправляет ему бинты на плече.
И в у ш к и н. Отправь меня в штаб, к Мамонтову.
Л и з а (терпеливо). Молчи, молчи! Тебе нельзя волноваться. Снова бредить начнешь.
П а в л у ш к а (тихо Охапкину). Кто же это у него, у комиссара, Любаша? Зазноба, что ль?
О х а п к и н. Ежели бредит ейным именем, стало быть, на сердце она у него.
И в у ш к и н. В штаб отправь, в штаб, слышишь?!
Л и з а. Лежи, лежи спокойно.
И в у ш к и н (морщась от боли). А девка ты красивая…
Л и з а. В революционной борьбе нет красивых и некрасивых. Есть только товарищи и враги.
П е р в ы й р а н е н ы й. Сестричка, пить!
Л и з а. Сейчас.
П а в л у ш к а. А за окном, глянь, дядя Анисим, снег падает.
О х а п к и н. Вот ты со мной, Павлушка, а по чистоте сказать, что мне в тебе… Мне б Ивана моего сюда! Где-то он, бедняга, мыкается?
И в у ш к и н. А где ж твой Иван, товарищ Охапкин?
О х а п к и н. Узнал, Гаврила Семеныч?
И в у ш к и н. Вот видишь… опять сошлись мы с тобой, товарищ Охапкин, в одном патруле. Как в Питере, а? Видно, надоело тебе спину под шомпола подставлять?
О х а п к и н. Кому не надоест! А я как-никак «георгия» заслужил…
И в у ш к и н. Так где ж Иван твой?
О х а п к и н. А Иван, паря, у Колчака служит. Все же забрали, недалеко сбежал, зацапали — и под ружье.
И в у ш к и н. Вдруг встретитесь в бою?
О х а п к и н. Я и то, прежде чем выпалить, смотрю: не в Ивана ли целюсь?
И в у ш к и н. А самовар цел-невредим?
О х а п к и н. Отобрали все, и самовар, — за недоимки. Взыскали… Вот как узнал, что Ивана взяли, а тут еще и самовар взыскали, так и пошел я — чего дома сидеть!
В т о р о й р а н е н ы й. Холодно, Лиза.
Л и з а. Сейчас печурку истоплю. (Набросив полушубок, выходит.)
И в у ш к и н (поднимается с носилок). Ты не поможешь мне… до штаба выбраться, до Солоновки?
О х а п к и н (удерживает Ивушкина). Ложись, ложись! Нам и самим надоело, третий день лечат.
П а в л у ш к а. Я из полка Федора Колядо.
О х а п к и н. Мы с Павлушкой и так и этак прикидывали — в строю с нашими ранениями вполне удобно.
Видимо, от напряжения сил Ивушкин потерял сознание. Охапкин этого не замечает.
Мне ить пуля по голове чирикнула, кожу пропахала, а кость не взяла. Крепка оказалась моя кость против адмиральской-то пули. Барышня говорит — трещинка получилась, — а я что-то не чую…
П а в л у ш к а. Глянь, глянь, дядя Анисим. (Показывает на Ивушкина.)
О х а п к и н. А я, пустобрех… (Приложил ладонь ко лбу Ивушкина.) Снова жар взнялся.
