Юрий Поляков - Время прибытия

Ныряет месяц в небе мглистом.
И тишина, как звон цикад,
Дрожит над гипсовым горнистом,
Плывет над крышами палат,
Колеблет ветер занавески.
Все как один,
                по-пионерски,
Уставшие ребята спят…
А там, за стеночкой дощатой,
Друг друга любят,
                      затая
Дыханье,
          молодой вожатый
И юная вожатая…
Всей нежностью, что есть на свете,
Июльский воздух напоен!
Ах, как же так?
                 Ведь рядом дети!
Она сдержать не в силах стон…
Ах, как же так?!
                   Но снова тихо.
И очи клонятся к очам…
И беспокоится врачиха,
Что дети стонут по ночам…

Ну вот и пора —
                  возвращаемся
Каждый в судьбу свою.
Давай еще раз
                  попрощаемся,
Давай я опять постою
На скверике,
                у киностудии,
Сжимая сникший букет,
С тревогой ловя в многолюдии
Единственный силуэт
И чувствуя,
              как пробираются
По телу смятенье и дрожь,
Как сердце опять примиряется
Со страхом,
              что ты не придешь.
…Ты выйдешь,
                  грустна и загадочна:
– Прости,
            я на полчаса… —
– А мне и минуты достаточно —
Запомнить твои глаза…

Я видел,
          как двое влюбленных
пытались и не умели расстаться.
Был темный ветреный вечер.
Над городом повисла тяжелая холодная туча.
Влюбленные медленно, с трудом
размыкали объятья,
потом,
крепко держась за руки,
отстранялись друг от друга,
точно хотели лучше разглядеть
и запомнить любимые черты.
Наконец,
          разорвав пальцы,
они, мучительно,
                    непрестанно оглядываясь,
начинали расходиться в разные стороны.
Я видел,
           как неожиданно,
словно приняв некое важное решение,
юноша резко повернул назад
и бегом воротился
к замершей в ожидании подруге,
обнял ее,
           и все началось сначала, —
только на этот раз
воротиться пришлось девушке.
И, конечно,
ни юноша, ни девушка
не догадывались,
что в этих бесконечных прощаниях
и возвращениях,
как в витке гена,
зашифрована вся их будущая
любовь…

Поглажу ствол.
                 Он холоден и мшист.
Вверх посмотрю,
                    чтоб солнце ослепило…
Зеленый лист!
                 Ты превращаешь в жизнь
Сгорающее заживо светило.
Луч,
     пролетевший сквозь безбытие,
Преодолевший черное безмолвье,
Вонзая в щит зеленый острие,
Становится дыханьем,
                          плотью,
                                   кровью,
Тобою, мною…
                   Видно, неспроста
Я думаю и думаю про это.
А может быть,
                  и странный дар поэта —
Подобие зеленого листа?

…И вот – рассветный лес,
                                 парной,
                                         туманный,
Трава умыта,
               ствол сосновый рыж,
А дальше —
             земляничная поляна:
Казалось,
            ступишь – ноги обагришь,
Казалось,
            не собрать всего и за год…
Но вот растаял
                  золотистый чад,
И я иду из леса
                   с горстью ягод,
Да и они —
            по-моему —
                          горчат…

Оттенков память не хранит,
Судьбу отображая в целом.
И у былого строгий вид:
То стало черным,
                     это – белым…
И вот,
        порвав с прошедшим связь,
Забыв потраченные силы,
Я думаю,
           былым томясь:
– Быть может,
                 так оно и было?..
Но если так,
               то как я мог
В том негодяе ошибиться,
Об этот камень ушибиться,
Быть с доброй женщиной жесток?
Как мог я
           не увидеть зло,
Себе ж готовя неудачи?
Ведь все иначе быть могло!
…Но ведь и было все иначе!

Ты отыскала первые слова —
Невинные,
             невольные глаголы.
Я начинал с того же.
                         Ты права:
Мы в мир приходим праведны и голы.
Потом,
        как муравьи,
                       найдем сучок,
Травинку,
            каплю меда
                          – и довольны!
У каждого в душе живет сверчок,
Но он поет,
             когда мы сердцем вольны…

«Земную жизнь пройдя до половины…»
Я так хотел бы
                  воротиться вспять.
Но время не дает,
                     толкает в спину —
И нужно дальше весело шагать,
И делать вид,
                что опыт – это благо,
И веровать в познанье без границ,
И понимать,
               что чистая бумага
Правдивее измаранных страниц…

Некогда я был учителем словесности.
И однажды,
пытаясь выразить ученикам
ту ненависть,
                которую испытывали
к Жоржу Дантесу-Геккерну
современники Пушкина, —
я сказал:
– Представьте себе на минуту,
что Юрий Гагарин
не разбился во время испытательного полета,
а был убит на дуэли
смазливым и наглым юнцом…
По глазам,
              по лицам учеников
я понял,
что нашел самое убедительное для них,
самое горькое сравнение…

Он умер в девяносто пятом!
Министром был и пэром стал!
Заделался аристократом,
Как в Петербурге загадал.
Скончался старцем именитым
И схоронен
              куда пышней!
Где ж вы шатались, Эвмениды,
Со справедливостью своей?
Вы покарать любого в силе.
Так почему
              душе пустой
За кровь певца не отомстили
Бесчестьем или нищетой?
Зачем, в добро ломая веру,
Его не уложили в гроб,
Поставив к новому барьеру,
Вогнав свинец в бездарный лоб!
Зачем гниением проказы
Его не обратили в грязь,
Чтоб он про юные проказы
В подпитье вспоминал,
                           смеясь?!
Чтоб сладко пожил,
                       не ответя
За все сполна – в конце концов.
Иль божьей кары нет на свете
Для извергов и подлецов?!
Да будь бы я на вашем месте
О Эвмениды, —
                   ни на миг
Не мешкал бы с кровавой местью!
– Дантес? Он милый был старик…

Секундант на рассвете придет.
Примиренье?
               Не может быть речи!
Подпоручик всю ночь напролет
Переводит бумагу и свечи,
Унимает озноб,
                 а не страх, —
Нужно трезво подумать о многом:
О семье,
           о друзьях,
                       о долгах —
Перед тем
            как предстать перед Богом…
В сердце взвесить и зло, и добро,
Тихо вымолвить слово прощанья…
Подпоручик,
              кусая перо,
Сочиняет свое завещанье.
У него талисман на груди.
Он шутя попадает в монету
И, не веря,
            что смерть впереди,
Пишет,
       пишет почти до рассвета.
…Под окном дробный шелест дождя.
Сон предутренний темен и сладок…
Дело чести мужской, уходя,
За собою оставить порядок!

Здесь у меня никто не похоронен,
И надписи мне мало говорят,
Но я брожу
             под зычный грай вороний
По лабиринту крашеных оград,
Читаю даты
              и считаю строки,
Как будто жизни суть —
                           в ее длине…
А в чем еще?
                Ни свод небес высокий,
Ни прах подножный
                      не ответят мне.
Да и зачем ответ,
                    простой и скорый,
Что вместо лада
                   нам несет разлад,
Как этой старой церкви,
                            на которой
Еще видны большие буквы —
                                   «СКЛАД».

Какая холодная осень,
Как день полусонно тягуч,
Как редко покажется просинь
Меж тяжких,
               провиснувших туч!
А ветер
         то угомонится,
То градом ударит сплеча…
К побегу готовятся птицы,
Зачем-то про это крича.
И столько
            рябины на взгорье,
Что лес ослепительно ал, —
Как будто кровавое море
Девятый обрушило вал!