Юрий Поляков - Время прибытия

Природа стирает людские следы,
Как будто прорехи латает:
Пустеют деревни —
                      дичают сады,
Колодцы травой зарастают.
И, словно обиду на мир затая,
Меж тучами прячется солнце…
А может быть, жизнь,
                         до кровинки твоя,
Не только тобою живется?
В лесу заплутаешь,
                      присядешь на пень
И, слушая шорохи, звоны,
Почувствуешь:
                 ты – лишь узорная тень
Лучами пронизанной кроны…

Март. Ветер.
              Я совсем продрог.
Река, замерзшая, прямая,
Течет притоки принимая
Под снегом спрятанных дорог.
Река жива и без воды:
Ее волнуют, морщат, зыбят
Припорошенные следы,
Лыжни,
        а с неба сыплет, сыплет…
Мир черно-белый,
                     смазан, смутен,
Мир снегопадом испещрен,
Мир, словно фильм,
                        который крутят
С доисторических времен…

…И каким себя умным-разумным ни числи,
Как досаду сомнений в себе ни глуши,
Все равно есть на свете
                             и чувства, и мысли,
На которые просто не хватит души.
Может, гены не те?
                     И среда подкачала?
Не дано! И тебя ничего не спасет:
С рук талант не купить.
                          Не начать жизнь сначала.
Не достичь ослепительных этих высот!
Что ж, смирись и живи.
                           Есть иные заботы,
Приносящие радость, достаток и честь…
Но, копаясь в земле,
                        не забудь про высоты —
Те, что не для тебя,
                       ну а все-таки есть!

Дождливый ветер просквозил до дрожи.
Автобус опоздал на целый час.
Чем дальше в жизнь —
                        тем становлюсь похожей
На вас, мои попутчики,
                            на вас!
А был когда-то
                   простодушным богом,
Предполагал весь мир
                          перевернуть!
Нуждался в малом, рассуждал о многом…
Все так,
         должно быть,
                         начинают путь.
Чем дальше в жизнь,
                        тем все трудней на деле
По-божьи жить
                 и думать о святом:
Сначала понял,
               что небеспределен,
Что невсесилен —
                    выяснил потом.
И так живу,
             от глупостей опомнясь.
Попутчиками
              сдавленный с боков…
Как втиснулись
                  в окраинный автобус
Полсотни неудавшихся богов?!

Хочу,
      чтобы путь мой был долог,
Но каждому —
                время свое.
Ах, мой дорогой кардиолог,
Послушайте сердце мое!
Хоть мне далеко до больницы
И с виду я не инвалид,
Но сердце болит и томится,
Томится оно и болит!
– Дышите.
            Оденьтесь.
                         Картина
Болезни понятна:
                   скорей
Всего, у вас —
                тахикардия…
– По-нашему, значит,
                         хорей! —
Что ж, с веком больным,
                              суматошным
Ты, сердце, пребудешь в ладах,
Коль бьешься размером двусложным
С ударом
           на первых слогах!

Все время спешащий,
                          беседующий сам с собою,
С тоскою смотрящий
                          хорошеньким девушкам вслед,
Зашоренный службой,
                          стреноженный милой семьею —
Таков рядовой современный советский поэт.
Нет! Он, как и был,
                      выразитель, певец и так дале…
В нем Дантов огонь подугас, но еще не зачах:
Он ищет любовь
                   в заурядном семейном скандале,
Он душу народа исследует в очередях.
Он пишет о БАМе, о храме,
                                о старенькой маме,
Про трубопрокатный
                        и трепетный девичий стан,
Он может всплакнуть
                         над березкою, ставшей дровами.
Воспеть лесорубов,
                      перевыполняющих план.
Он пишет в автобусе, в поезде и в самолете,
Использует также
                     троллейбус, метро и трамвай,
Поэтому эпоса
                 вы у него не найдете:
Сложил три куплета —
                         и хватит, приехал, вставай!
Вот так он живет
                    и прижизненной славы не просит,
Но верит, конечно:
                       в один из ближайших веков
Прикрепят, быть может,
                            в автобусе сто сорок восемь
Табличку:
            ЗДЕСЬ ЖИЛ И РАБОТАЛ
                ПОЭТ ПОЛЯКОВ

Я, наверное, в чем-то,
                           как в юные годы, беспечен.
И пока еще,
              к счастью,
                         тяжелых не ведал потерь,
Но совсем незаметно
                          я стал понимать,
                                              что не вечен.
И скажу даже больше:
                           я в этом уверен теперь!
Присмотритесь:
                    все меньше
                                  на солнечных улицах в мае
Ветеранов войны…
                     Поглядите:
                                 от года тесней
Городские кладбища…
                         Я это теперь понимаю
Не умом изощренным,
                          но грешною плотью своей.
В глупой юности веришь,
                             что высшею метой отмечен:
Философствуешь,
                      плачешь,
                                надеешься…
                                             Ну а сейчас
Я спокоен и тверд.
                     Потому что, как все мы,
                                                 не вечен…
Понимаете,
              люди,
                      как общего много у нас!

Ведущая даст ему слово,
Он встанет,
             посмотрит на зал,
Немного помнется и снова
Расскажет,
             как белых рубал,
Как мог он с единого маха
Врага развалить до седла.
В душе его не было страха —
В руке его сила была!
Расскажет:
             был план генеральский
С рабочих спустить восемь шкур,
Но Блюхер из Верхнеуральска
Увел их в советский Кунгур…
Все было: потери,
                      утраты —
Народ о них песни сложил…
Но дед не расскажет про брата,
А Дмитрий у белых служил.
Вот как их судьба разделила
И вдруг под Уфою свела…
И смог он —
               была еще сила! —
Врага развалить до седла…

Часовня на окраине села…
Никак не может позабыть о старом:
Когда вершились новые дела,
Ее с размаху сделали амбаром.
Она перетерпела этот срам,
Его сквозняк повыдул понемногу.
Который год часовня ищет Бога,
Привычного к дощатым закромам…

Теплолюбивые растенья,
Привыкшие к погожим дням, —
Малейшее сгущенье тени
Мерещится бедою нам,
А были пращуры покрепче!
Найдешь по кольцам годовым,
Когда слова гортанной речи
Гнал над полями горький дым.
А ведь еще страшнее было,
Когда, размашисто-легка,
Под корень пращуров рубила
Самодержавная рука!
Кровь и страдания без меры,
Ложь и безверие в груди —
Такие селекционеры,
Что заступи и отведи!

Я был расстрелян в сорок первом.
«Невыполнение приказа
В смертельный для Отчизны час».
Ударил залп.
               Я умер сразу,
Но был неправильным приказ!
И тот комбат, его отдавший,
В штрафбате воевал потом,
Но выжил, вытерпел и даже
Еще командовал полком.
Тут справедливости не требуй:
Война не время рассуждать.
Не выполнить приказ нелепый
Страшнее, чем его отдать.
…Но стоя у стены сарая,
Куда карать нас привели,
Я крепко знал,
                  что умираю,
Как честный сын своей земли…

По телевизору война.
Какой-то фильм,
                    почти что новый.
Рассвет. Безмолвие. Весна.
Но дрогнул ствол многодюймовый,
И фронт ожил,
                  и враг попер,
Обрушилась артподготовка…
Но узнаваемый актер
Уже приподнялся неловко.
Вот он,
       бесстрашием гоним,
Взлетел на бруствер —
                           и по знаку
Массовка двинулась за ним
В несокрушимую атаку!
И вдруг,
          разрывом опален,
Споткнулся
             и упал в сторонку…
Но однорукий почтальон
Надежно спрятал похоронку…
И он воскрес!
                Сквозь забытье,
Сквозь кровь
               на той траве весенней
Усталые глаза ее
Показывали путь к спасенью.
Потом —
         завшивленный барак
И шепот о побеге скором —
Недолго поглумился враг
Над узнаваемым актером!
Вот общий план:
                   дорога, даль…
Обратный путь,
                   какой он длинный!
Луч солнца высветил медаль,
Медаль «За взятие Берлина»…
А мой сосед вздохнул опять:
– Ведь это ж надо
                      так завраться!
А впрочем…
               Правду рассказать —
Недолго сердцу разорваться…