Юрий Поляков - Время прибытия

А может быть,
                 все любови,
которые выпадали на долю
миллиардов людей,
тысячелетиями приходивших
на Землю
и уходивших с нее…
А может быть,
                  все любови,
о которых говорили,
                        вздыхали,
                                  молчали
под Луной,
стершейся под затуманенными взорами,
точно старый-престарый пятак…
А может быть,
                 все любови,
которые, отцветая,
                      роняли семена
будущих страстей и желаний,
связывая все новые и новые поколения
в одну бесконечную очередь за счастьем.
Так вот,
          может быть,
                        все эти любови
суть
задуманный и осуществленный
мудрой природой
долговременный конкурс
на самую жаркую,
      самую нежную,
         самую чистую,
            самую верную,
               самую крепкую…
Короче говоря,
                   самую-самую любовь?!
Когда протрубят подведение итогов,
пара-победительница
получит в награду
вечную жизнь,
а значит, – и вечную любовь!..
Вот так!
          А ты опять
пугаешь меня разводом…

Наверно, когда-нибудь
(люди очень пытливы!)
на срезе сердца
можно будет рассмотреть
любовные кольца.
Наверно, когда-нибудь
(люди очень внимательны!)
по толщине этих колец
можно будет отличить
испепеляющую страсть
от скоротечной интрижки.
Наверно, когда-нибудь
(люди очень изобретательны!)
пустоту сердца
можно будет прикрыть
                            изящной
текстурой —
так называют
полированную фанеру,
на которой нарисованы
изысканные узоры благородной древесины.
…Но мы-то знаем,
что под фанерой всего лишь
прессованные опилки.

Все бесследно уходит,
                            и все возвращается снова.
И промчатся года
                      или даже столетья,
                                               но вот
Отзовется в потомке
                         мое осторожное слово
И влюбленный студент
                          в Историчке
                                        мой сборник возьмет.
Полистает небрежно,
                         вчитается и удивится:
«Надо ж, все понимали,
                            как мы…
                                     Про любовь и про снег…»
Но потом,
           скорочтеньем
                            скользнув остальные
                                                      страницы,
«Нечитабельно, – скажет. —
                           Двадцатый – что сделаешь —
                                                              век!..»

Чего же ты хочешь, женщина?
Чего же ты хочешь, женщина?
В моем интеллекте трещина,
Трещина поперек!
Из этой пылающей трещины
В глаза восхищенной женщины
Капает, капает, капает
Самый бесценный сок!
А щеки горят от радости,
Глаза потемнели от жадности,
А руки все тянутся, тянутся
В погоне за самым большим,
За тем, что хранится бережно,
О чем вспоминают набожно
(И цвета, наверное, радужного!),
Так вот, чего руки хотят!
И тянутся, тянутся к трещине,
Все ближе и ближе и ближе…
Чего же ты хочешь, женщина?
Не любви же?!

     Ее душа – Сокольники весной…
Вот пара, убежавшая с урока.
Он ей читает вдохновенно Блока,
Будя покой асфальтово-лесной.
     Ее душа – Сокольники весной.
Деревья протянули к небу ветви
И просят листьев у весенних ветров.
Им хочется пошелестеть листвой.
     Ее душа – Сокольники весной.
Но листьев нет. Налево и направо
Лишь пустота в раскидистых оправах.
И шелестят деревья пустотой.
     Ее душа – Сокольники весной.
Я вижу лес от края и до края
И от одной лишь мысли замираю,
Что это все оденется листвой.
     Ее душа – Сокольники весной.
Я буду слеп: стеною шелестящей
Прозрачная когда-то, встанет чаща,
Укрыв покой асфальтово-лесной.
     Ее душа – Сокольники весной.

…Дома простудились в январской капели
И громко чихают хлопками дверей.
«Пора распускаться?» – оторопели
Деревья, морщины собрав на коре.
Дрожат от озноба и клонятся по ветру,
Глаза удивленных скворечен раскрыв…
Останкино, словно огромный термометр,
Торчит из горячей подмышки Москвы!

Я родился на Маросейке.
Так сказать, коренной москвич.
Я из самого сердца Расеи,
Что поэты хотят постичь.
Я болел и охрип от ора,
Коммуналка забыла сон.
Приходил участковый доктор,
И качал головою он.
Бабка травами внука отпаивала
И гулять выносила в сквер,
Где чернеет чугунный памятник,
В славу шипкинских гренадер…

Киносеанс. Спокойно в темном зале.
Вдруг кресла гром аплодисментов залил.
И зрители в порыве общем встали:
Через экран шел сам товарищ Сталин.
Неторопливо, в знаменитом френче,
Сутулясь, он партеру шел навстречу,
Как будто чудом до сегодня дожил,
А люди били яростно в ладоши…
От радости калошами стучали:
– Ну, наконец-то! Мы по вас скучали!
Усы, усмешка, голова седая…
Я тоже хлопал, недоумевая.

Маленькая акробатка
С напряженной циркачьей улыбкой,
В голубом истертом трико,
Стоявшая в позе шаткой
И с грациозностью зыбкой,
Балансировавшая
                   тонкой рукой, —
С шара на землю
                    упала
И растеклась голубой лужей красок.
Умер Пабло…
                Вчера умер Пабло Пикассо…

Среди студентов говорят:
«Тот не студент, который
Не ездил летом в стройотряд
И не месил раствора.

Усталость мускулы свела
И голова лохмата.
О, как сначала тяжела
Обычная лопата!»

Когда работаешь за двух,
Почувствуешь на деле,
Что не всегда могучий дух
Живет в могучем теле.

Но сила явится в руке —
Заговоришь с веками
На самом древнем языке
«Тычками» и «ложками».

То куртку дождь протрет до дыр.
То солнышко ошпарит.
И скажет местный бригадир:
– Ну и дает, очкарик!

Проходит срок. Приходит час
Прощания тяжелый.
Мычаньем провожают нас
Коровы-новоселы…

Ветер хватает горящие листья
И с шипением гасит в лужах.
Он от плевел небо очистил.
Ветер кружит.
Хвойным запахом неистребимым
Обернувшись, как целлофаном,
Пожелтевшие щеки рябины
До багрянца зацеловал он.

В твоем окне – одно лишь только небо
Там, на твоем десятом этаже.
Ты ешь небесный хлеб. А я такого хлеба
Еще не ел и не поем уже.

Жить у небес – тут дело не в привычке.
Ты смел и нервы у тебя крепки.
Ведь сверху люди – чиркнутые спички.
Троллейбусы, как будто коробки.

А я на первом. И с балкона можно
Полить на клумбе чахлые цветы,
Футбол вчерашний обсудить с прохожим.
Да и боюсь я этой высоты…

Обрывок дачной улочки
С верандами, балконами,
А где же крендель булочной?
Романы с моционами?
Пыль по дороге катится.
Коляска там проехала.
Мне это место кажется
Страничкою из Чехова.
А где же тут насельники?
Мечтатели и пьяницы,
Витии да бездельники?
Вдруг кто-нибудь появится!
Да и куда деваться им?
Темно. Дома прозрачные.
На этаже двенадцатом
Мерцают страсти дачные…

Кругом валялся мусор всякий
От амуниции солдат.
И подавляющий Исакий
В день подавленья был зачат.
Все тот же всадник, сфинксы те же,
Трон, содрогнувшись, устоял.
Рассвирепевший самодержец
По батюшке злодеев звал.
Потом в каком-нибудь централе,
На супостатов осердясь,
Уже по матушке их звали.
Был князь, да нынче снова – в грязь.
Шли в глубину огромной, мглистой,
Не осчастливленной земли.
И, затмевая декабристов,
За ними следом жены шли…