Владимир Мирзоев - Тавматургия
С. Я не смеюсь. И что вы там успели увидеть?
Н. В левом глазу — развилка, и еще одна, и еще не одна…
С. А в правом?
Н. Решимость пройти свой путь. Без всяких там ухищрений и отклонений. До конца, до самой Голгофы, если, конечно, потребуется.
С. А вдруг я пожелаю воскреснуть?
Н. Скромные у вас пожелания.
С. Вы же сказали — любое.
Н. Уточним: воскреснуть или заново родиться? В мужском теле и при часах?
С. При часах?
Н. Я про биологические часы.
С. А…
Н. Возобновить плотские радости — дело нехитрое. Пока земля еще вертится. Ну, и вы с грехом пополам пробежите еще один круг — а толку?
С. Я не верю в реинкарнацию.
Н. Это не важно, во что вы не верите. Американка есть американка.
С. А почему тогда: «каждому по вере его»?
Н. Правильно: мы с вами верим в случайность. И Большой взрыв — случайность, и Земля свалялась из всякого мусора случайно, и жизнь на ней тоже завелась случайно. Просто в бесконечном наборе вариантов — плохих и очень плохих — один получился истинно прекрасным. Случайно. Помните, что говорил старик Эйнштейн? «Бог в кости не играет». А передовая наука с Эйнштейном не согласна: именно что играет, только этим Он и занят. Вот вам, дети мои, суперпозиция: бездна альтернативных вариантов — а дальше как хотите, дальше вы как-нибудь сами, своим умом. Только ума-то у нас — кот наплакал.
С. Что-то мудрено.
Н. Не важно… Лучше давайте сыграем.
С. На американку?
Н. Только на американку! Иначе все это будет уже не то. Конкретная сумма выигрыша, его банальные физические очертания лишают меня… этого…
С. Чего?
Н. Забыл, что хотел сказать… Ах да! Энтузиазма лишают. Без вдохновения — это уже не игра, а пошлость, фигня на постном масле. Пардон. Ну что же вы? Идите, открывайте свой ящик.
С. опять приближается к тумбочке, выдвигает ящик, заглядывает в него. Улыбается.
Что? Неужели пусто?
Н. подбегает, смотрит.
Вас это удивляет? Меня почему-то нет. На этот раз не повезло.
С. Забавно. И что теперь? Чего вы от меня хотите?
Н. По-моему, вы расстроились… Да на вас просто лица нет! Э-э, так не годится, так у нас дело не пойдет. Поражения надо принимать с высоко поднятой головой.
С. Я спрашиваю, чего вы хотите, милостивый государь?
Н. Вот я уже и в милостивые угодил государи… Я пока ничего от вас не требую и, возможно, никогда не потребую, если не будет каких-нибудь экстраординарных обстоятельств. Знаете, вдруг извержение вулкана где-нибудь неподалеку, и мне понадобилось, чтобы вы подбросили меня в даунтаун. Мы, конечно, не в Италии, но всякое бывает…
С. Почему вы рылись в моем чемодане?
Н. Снова здорово. Я же объяснил: зрение село.
С. Но не настолько же…
Н. Послушайте, я не жалуюсь, но это были очень стрессовые полтора года. Для меня. Просто что-то ненормальное, будто все с цепи сорвалось и покатилось. И постепенно утратило очертания… Понимаете, что я имею в виду?
С. Нет.
Н. Вы все-таки расстроены… Я потом непременно все это в деталях, в лицах. А сейчас — только пальцы загибать, и то уйма времени уйдет, а времени-то жалко, а вы с дороги, вам отдохнуть надо.
С. А вы…
Н. А что я? Живу здесь, в гостинице, этажом ниже. Так что не стану обременять. Как говорится, незваный гость хуже эстонца. Или чеченца?
С. Хуже татарина.
Н. Точно! Вот ведь с каких допотопных времен пословица путешествует из уст в уста, с ума можно сойти… А мы еще сомневаемся в устном предании, как будто вообще что-то может потеряться. Язык — это вам не стог соломы… До свидания.
С. Подождите…
Н. Слушаю со вниманием.
С. Если вы не слепой, значит, вы с каким-то намерением рылись в моем чемодане?
Н. Дался вам этот чемодан… Ну рылся. Хотя это и не совсем то, что вы себе вообразили. Даже совсем не то. Вы же наверняка думаете, что я щипач, форточник, мелкий воришка… Или того хуже — клептоман, не умеющий совладать со своей скотской страстью. Впрочем, скоты не воруют. Разве что невольно — злаки какие-нибудь с чужого поля. Ну сознайтесь: что-то в этом роде вы обо мне подумали.
С. А что, по-вашему, я должен думать? Что вы из католической миссии?
Н. Ладно, не кипятитесь. Поговорим как два симпатичных друг другу… э-э… субъекта.
С. С чего вы взяли, что вы мне симпатичны?
Н. О, эти вещи я чувствую, как собака. Симпатия-антипатия, это же в воздухе висит, как запах одеколона. У меня нюх на эти вещи тончайший, поскольку не раз бывал бит по голове, причем удар приходил оттуда, откуда я его и ждать не ждал. Подозреваю, что и вы любите ударить исподтишка. Ближнего-то своего, а?
С. Не ваше дело.
Н. Это в русском человеке — с молоком матери, с кровью отца. По-другому никак не добраться до тонких материй, до пресловутой духовности — только через боль да раздирание плоти когтями. Но об этом после. Поговорим откровенно?
С. Не знаю. Я еще не распаковался…
Н. Это все относительно, то есть совершенно все равно. Садитесь, пожалуйста, вот сюда.
С. Благодарю, вы очень любезны.
Н. Мне ведь известно, что вы, Аркадий Иванович, решили себя уничтожить, ластиком, так сказать стереть с лица земли.
Пауза.
С. Я вижу вас первый раз в жизни и знать не знаю, как вас по имени-отчеству…
Н. Называйте меня Шишкин… Откуда известно? Да хотя бы от вашей бывшей жены, покойницы.
С. То есть как от жены?
Н. Атак: информация подлинная, получена путем спиритического сеанса 15 января сего года. Существует стенограмма. Или вы уже и в бессмертие души не верите?
С. Во что я верю или не верю, вас, господин Шишкин, никак не должно касаться.
Н. Ну, не верите и не надо. Вы, Аркадий Иванович, не будете отрицать, что придумали себе смертную казнь?.. Выстрел в рот? Или все-таки в сердце? Еще не решили. Я не тороплю, не тороплю. Но хочу обсудить с вами эту проблему. Потому что проблема, как ни крути, все-таки существует. Хотя вы об этом пока не догадываетесь. Или уже?
С. Что уже?
Н. Догадались?
С. Какая еще проблема? Какая проблема, черт вас подери?!
Н. улыбается и молчит. Потом выходит из номера.
2.Входит Менеджер.
М. Вы уже открывали окно? Пытались открыть окно?
С. Нет… А что, нельзя?
М. Можно, конечно. Просто хочу уточнить: они тут в принципе не открываются.
С. Никогда?
М. К сожалению, да, никогда. Зато у нас прекрасная здесь вентиляция. И еще хочу сразу предупредить: в этом билдинге, везде, специальные окна, из специального оргстекла — разбить их под силу разве что Супермену какому-нибудь. (Неумело смеется.)
С. Понятно.
М. Или Спайдермену… Можете сами попробовать.
С. Что попробовать?
М. Разбить окно.
С. Спасибо, я лучше почитаю газету.
М. Ну что ж… В таком случае… что ж…
Менеджер собирается с мыслями.
М. Между прочим, во мне почти центнер. Без малого.
С. Да?
М. Если я, например, разбегусь и всей своей тушей, со всей, как говорится, дури… А? Могу поспорить, что с этим стеклом вообще ничего не случится.
С. Не хочу с вами спорить.
М. Почему?
С. Я вам и так верю. На слово.
М. У вас какой номер?
С. Пятьсот второй.
М. Пятидесятый этаж?.. Высоко. Если поспорить на что-то, будет еще интересней.
С. На американку?
М. Конечно, на американку! Прямо с языка сняли. Я как раз думал вам предложить.
С. Ладно, валяйте.
С. продолжает читать газету.
М. Вы смотрите?
С. Да, конечно.
Менеджер разбегается, как и обещал, «со всей дури» ударяется о стекло — оно разбивается. Менеджер улетает в окно, в американскую ночь. С. отрывается от газеты, подходит к окну, с удивлением смотрит наружу. Возвращается в кресло.
3.Входят Поэт с ведерком пломбира и Франческа — куколка в простыне.
Ф. Брр! Черт, как здесь дует… Холод собачий.
