Михаил Веллер - Своими глазами (сборник)
Она, тихо, зло и печально:
— Я дам тебе денег, мой желторотый.
Он, задумчиво:
— Не знаю, в чем тут дело, но что-то нечисто… Нет, мэм, я привык платить по своим счетам сам.
— Ну так плати, олух!
…Прерия вечером, дорога среди кактусов, мчится фургон с конвоем — четверка кавалеристов в синей форме. Щелк кнута, хвост пыли.
Всадники, десятка полтора, бандитского вида, выносятся из-за холма. Погоня.
Догоняют, стрельба, валятся в пыль люди и кони. Выкидывают из фургона ящик-сейф, рвут динамитной шашкой, бросаются к нему.
— Назад! — Властный молодой человек, главарь банды — эдакий тип смуглого красивого негодяя.
Один перегружает золото и кредитки в переметные сумы коня главаря, и банда уходит.
Под фургоном шевелится раненный кучер, стреляет из винчестера, один падает. Главарь не глядя, через плечо на скаку, сажает из кольта пулю кучеру между глаз.
— Вот это выстрел!
— Я не так богат, чтоб сорить патронами. Промахов не даю.
Один, богомольно-анархистского вида, в очках:
— Да упадет зерно в почву, а не мимо, чтоб дать урожай божий. Мозги дурака — лучшее удобрение для урожая, который снимают умные люди. А пахари угодны господу, — елейно возводит глаза, — и простится им грех, что пашут они без устали на большой дороге. Всякий труд почетен. Должен же кто-то взять на себя и этот тяжкий удел. Аминь. — Складывает руки и крестится.
Главарь:
— Почему ты не стал проповедником?
— Я им был. Но проповеди мои были слишком убедительны, и мне пришлось удалиться. Увы! — люди не прощают тем, кто талантливее их…
— Что же ты проповедовал?
— Что для спасения души необходимо расстаться с богатством. Нерадива была паства моя, и внимала лишь дополнительным аргументам.
— И много у тебя было дополнительных аргументов?
— Всего шесть в барабане, но еще тридцать в патронташе.
— И сколько же душ ты спас таким образом?
— Мои бедные родители научили меня считать в детстве только до двадцати…
Вечер на руднике: факелы, волнующаяся толпа перед домом хозяина. Он выходит на крыльцо:
— Друзья мои! — снимает шляпу. — Ужасную весть принесли мне только что: бандиты перебили сопровождающих и конвой, все деньги, которые везли вам для зарплаты, похищены негодяями.
Из толпы:
— Опять это, твою так, в какой раз!
— Пусть серебром платит!
— Сколько мы еще будем работать даром!
— Как рабы здесь! Хуже негров!
Из толпы выдвигается фигура:
— Смерть проклятому кровососу! — швыряет камень, хозяин еле увертывается, гремит стекло на веранде.
Выстрел. Фигура падает. Из темноты веранды подвигаются к хозяину пяток охранников, щелкают затворами винчестеров.
— Ребята! Каждому из вас в тяжелый час я пришел на помощь. Каждый — добровольно! — подписал контракт, где указано, что я не отвечаю за грабеж, которому может подвергнуться ваше жалованье. Я плачу штату налог, банк платит вам жалованье. Я такой же наемный рабочий, как вы!
В придавленной толпе:
— Ловко они устроились. Им — прибыли, а убытки — нам…
Ночь, барак, мрачные люди:
— Я здесь уже второй год… И всего три раза довозили жалованье. И то уходило за его вонючую баланду и сломанные лопаты. Да дерьмовый виски в его лавке — по двойной цене…
Полдень, карьер. Наш парень, дочь хозяина:
— Ну, ты не передумал? В полночь придешь к колодцу. Так надо.
Ночь. Он ждет. Подходит она: пьяна, с бутылкой. Обнимает его. У него в глазах — та: белокурые волосы, морской берег… Брезгливо отстраняется и уходит. Вслед — крик:
— Пошел вон! Постой!.. Тупой раб!
Ночью он ползком пробирается по горной тропе. Шуршит сорвавшийся камешек. Лезет под колючей проволокой. Встает, хочет бежать. Силуэт часового.
— Стой! — Выстрел, топот, на него накидывают лассо, валят.
День. Он спиной вверх привязан к скамье, нагой. Два зверя-надсмотрщика хлещут его плетьми.
Дом хозяина. Дочь входит в кабинет отца: роскошное убранство, — он поднимает лицо от бумаг на рабочем столе.
— Это ты приказал бить его? — Она слегка пьяна.
— Порядок — основа любого хозяйства. — Он добр на вид, спокоен.
— Бывает порядок, который хуже любого преступления!
— Я тружусь, как вол, чтобы тебе…
— Скажи лучше — как ядовитый паук, плетущий сети! Твои надсмотрщики, сообщники, шулера, бандиты…
— Замолчи! — зажимает ей рот. — Вся в мать… шлюхино отродье!
Она вырывается:
— Это ты убил мать! И меня хочешь убить!
— Ты пьяна! Как…
— Как кто? — спрашивает она вкрадчиво. — А? Ну, скажи? А ты что — не знал, что я пью? А может ты думаешь, что я еще девушка? — Издевательски хохочет. — А все для тебя, для твоих поганых денег! Это ты, ты сделал меня такой!
Дает ей пощечину. Она плачет. Отталкивает его руку со стаканом воды, проливает. Он со вздохом наливает виски — она принюхивается, глотает залпом, успокаивается.
— Ты отпустишь его, папа? Я так редко прошу тебя…
— Не нужно заниматься не своими делами, моя девочка…
Она в ярости бьет бокал:
— Ну так ты еще пожалеешь! — хлопает дверью.
Он ей вслед, восхищенно и печально:
— Вся в мать!..
…Этот наш парень — без сознания стонет, лежа в тени.
Дочь — надсмотрщикам:
— Перенесите его в комнату для гостей.
Они в замешательстве.
— Я не повторяю дважды! — Щелкает хлыстом.
Он в шикарных покоях приходит к себя: она поит его с ложечки.
— Ну, очнулся? Упрямая башка…
— Где я?
— У меня.
— Зачем?..
— Я никогда не отчитываюсь ни перед кем. Есть хочешь?
— Пить…
Она приподнимает ему голову, осторожно поит. Гладит его руку.
Вечер, комната, он почти здоров, она подносит огонь к его сигаре:
— Твое сердце занято?
— Да…
— Она красивая? Лучше меня?
— Ты очень красива. Но я люблю ее. Мы обручены.
— Я никогда не была обручена… — шепотом. Пьет. — Тогда беги. Не упрямься больше. Я тебе все сейчас расскажу. Ты никогда не заработаешь здесь своих денег.
— Я — заработаю! — Он тяжело-упрям, весок.
— Банда… в сговоре с банком. Они перехватывают деньги все время!
— Как?! — он ошарашен. — Так надо что-то делать!
— Что?.. Отец… — она заминается, отводит глаза. — Отец тоже им платит, чтобы не грабили хотя бы прииск….
— А полиция?!
— Что полиция… Там у них свой человек, подкуплен…
— Но есть же закон!..
— Есть. Закон сильного. И он на их стороне… Ты в их власти.
Молчат.
— Ты очень любишь ее?..
— Просто — люблю.
— Послушай… ладно, я откажусь от гордости! я очень несчастна здесь… и выхода для меня нет. А! — машет рукой, меняет тон: — Завтра вечером должны привезти деньги. Их снова не довезут… я думаю. Для тебя один способ бежать — уйти вместе с бандой. Тогда охрана не станет тебя преследовать…
— Зачем тебе это?..
— За эту ночь. Это не будет слишком большой выкуп за твою свободу? Или ночь с тобой стоит дороже десяти тысяч? Ну, ты ведь настоящий мужчина, привык платить по счетам, м? — Хочет обнять.
— Я еще не сказал «да». — Он отстраняется.
— Но ведь «нет» ты тоже не сказал, — нежно, вкрадчиво шепчет она.
И гасит свет. В темноте припадает к его груди.
— Я люблю тебя… мой дурачок… милый… никогда никому не говорила, только тебя одного прошу — пожалей меня, милый…
Ночь, и она стоит нагая у окна — смуглое серебро стройного юного тела в лунном свете. Безмолвные слезы на ее лице.
— Смотри на меня… Помни меня… Она дала тебе только любовь… Я даю жизнь и свободу.
Он подходит к ней. Чокаются два бокала с тихим звоном.
— Ты рожден быть победителем, милый. Сладко любить победителя.
Объятие. Далеко за окном — костер, перебор гитары, протяжная и печальная мексиканская песня.
Багровый закат. В клубах пыли с гиканьем вылетает банда. Опрокидывается уже въехавший было на рудник фургон, падают под пулями солдаты, звенят стекла хозяйского дома, горит барак.
Над обрывом лежит под кустом наш бой. Банда проносится обратно. Выстрелы вслед — один бандит валится из седла. Парень вскакивает, догоняет замедлившую шаг лошадь, вскакивает в седло и, оглядываясь, мчится вместе с последними из бандитов.
Ущелье, кусты, палатки — лагерь бандитов. Один внимательно оглядывает парня, его коня:
— Конь-то Кривого… Ну, если ты Кривой, то здорово же ты изменился со вчерашнего дня.
Бандиты верхами обступают его угрожающим кругом. Подъезжает главарь — тот смуглый красавчик-мерзавец.
— Говори, пока можешь, — тянет кольт.
— Я бежал с рудника.
Очкастый анархист-проповедник:
— Негоже человеку бежать от трудов. Каждый должен трудиться. А ты еще обманул человека, давшего тебе хлеб и кров — твоего доброго хозяина. Хочешь помолиться?
