Юджин О'Нил - Любовь под вязами (Eugene ONeill. Desire Under the Elms)
Симеон (философски). Никто никого не убивает. Убивают обстоятельства. Вот кто!
Эбин. Старик загнал ее до смерти.
Питер. Он и себя загоняет до смерти. И меня, и Сима, и тебя. Но все мы, как видишь, живы. Еще.
Симеон. Его что-то толкает на это.
Эбин. Когда-нибудь он ответит мне за все! (Усмехнувшись.) Интересно, что же это за загадочное "что-то", которое толкает его?
Симеон. Понять трудно.
Эбин. Может, его толкает то же, что вас толкает в Калифорнию?
Симеон и Питер смотрят на него с удивлением.
Но никуда-то вы не уедете! Ни за каким золотом!
Питер. Кто знает!
Эбин. Где вы денег-то на дорогу достанете?
Питер. Мы можем и пешком. Если сложить все, что мы на этой ферме отшагали, до луны хватило бы!
Эбин. Вы не пройдете и половины пути, как индейцы с вас скальпы снимут.
Симеон (с мрачным юмором). Да мы сами с любого снимем!
Эбин (упрямо). Никуда вы не уедете, ждать будете, пока он умрет, чтобы получить свою долю.
Симеон (после молчания). Мы имеем на нее право.
Питер. Две трети принадлежат нам.
Эбин (вскакивает). Вам ничего здесь не принадлежит. Это ферма моей матери. Не он ли у нее ее оттяпал. Мать умерла, и теперь ферма моя.
Симеон. Ты расскажи об этом старику, когда он объявится, ставлю доллар — он от смеха надорвется. (Смеется; смех его похож на лай.)
Питер (смеется, подражая брату). Ха-ха-ха!
Симеон. Что ты имеешь против нас, Эбин? Ты таишь на нас злобу, по глазам вижу — давно таишь.
Питер. Да, да!
Эбин. Может, и таю. (Резко.) Почему вы всегда стояли в стороне, когда он заставлял надрываться ее? Почему у вас никогда не возникало желания защитить ее? Отплатить за то добро, что она для вас делала?
Симеон и Питер во все глаза смотрят на Эбина.
Симеон (после молчания). Ну, Эбин, а скотину поить ведь надо было!
Питер. А плотничать!
Симеон. Пахать!
Питер. Убирать сено!
Симеон. Раскидывать навоз!
Питер. Полоть!
Симеон. Подрезать деревья!
Питер. Доить коров!
Эбин (кричит). И возводить стену… камень за камнем… возводить, пока не окаменеют ваши сердца!
Симеон. Нам некогда было встревать в чужие дела.
Питер. Ты сам был достаточно взрослым, когда она умерла, — чего сидел сложа руки?
Эбин. Я тогда не понимал, что к чему. Это уже потом я уразумел, — после того как ее не стало. (Пауза.) О, я теперь понимаю ее, я на своей шкуре испытал ее страдания. Она приходит ко мне и днем и ночью, — что бы я ни делал. Варю ли картошку, жарю ли свинину, пеку пироги, развожу огонь, выгребаю золу — она приходит, чтобы помочь мне. И стоит у плиты, глаза ее слезятся от дыма и чада, она плачет кровавыми слезами точно так же, как плакала при жизни. Она не может спокойно лежать там, в могиле, — она не привыкла отдыхать.
Симеон. Она никогда ни на что не жаловалась.
Эбин. Она слишком уставала. У нее не оставалось времени, чтобы жаловаться. Вот что он сделал! (Мстительно.) Но рано или поздно я выскажу ему все, что о нем думаю, я буду кричать во весь голос! Мама еще отдохнет в могиле! (Садится и замолкает.)
Вновь Симеон и Питер смотрят на Эбина с нескрываемым любопытством.
Питер (после молчания). Как думаешь, Сим, какого дьявола он уехал?
Симеон. А черт его знает! Я возвращался с поля — вижу, выезжает из ворот. Лошадь надраена, сам одет с иголочки, щелкает языком, размахивает хлыстом. Хорошо помню — я заканчивал пахать, это в мае было, весной. Он поехал прямо на запад, навстречу золотому закату. "Куда собрался, отец?!" — кричу ему. Он придержал лошадь, посмотрел в мою сторону, глаза сверкнули змеиным блеском. Я даже подумал, что он того… пьян. "Не вздумайте бежать, пока не вернусь", — сказал он.
Питер. Вот удивился бы, если бы знал, что мы хотим удрать в Калифорнию!
Симеон. Я ничего не ответил. А он посмотрел на меня как-то странно, устало и сказал: "Каждый день я слышу, как куры кудахчут и петухи орут. Я слышу, как коровы томятся в ожидании, как все оживилось, и я больше этого выдержать не могу. Весной я чувствую себя проклятым. Я — как старый орешник, который скоро пойдет на дрова". Наверно, во взгляде у меня появилась надежда, потому что он добавил зло: "Ну-ну, не радуйтесь, я еще жив. Я поклялся прожить сто лет, и я проживу — назло всем. А сейчас, подобно пророкам, отправляюсь узнать промысел божий, уготованный мне весной. Давай-ка трудись", — сказал он еще и тронулся, что-то напевая. Я бы задержал его, если бы знал, что он трезв.
Эбин (с издевкой). Так уж и задержал бы! Ты боишься его. Он сильнее вас обоих.
Питер. Ну а ты? Ты что — Самсон?
Эбин. Я буду сильным. Я чувствую, как с каждым днем становлюсь сильнее и сильнее, в конце концов сила прорвется наружу. (Встает, надевает пальто, шляпу.) Братья наблюдают за ним, перемигиваясь. (Глядя в сторону.) Я ненадолго. Вернусь.
Питер. В деревню?
Симеон. К Минни?
Эбин (с вызовом). Да.
Питер (насмешливо). Нашел потаскушку.
Симеон (Питеру). Слышал? Сила растет в нем! Похоть в тебе растет, вот что.
Эбин. Минни красива!
Питер. Была красива! Лет двадцать назад.
Симеон. Кто угодно помолодеет, если изведет столько красок. Ей лет сорок, чтоб не соврать.
Эбин. Нет еще!
Питер. Если не сорок, то около того.
Эбин (с отчаянием). А ты откуда знаешь?
Питер. Все знают, если на то пошло, Сим знал ее, да и я потом…
Симеон. И отец может тебе порассказать кое-что. Он был первым.
Эбин. Отец?
Симеон (ухмыляясь). Да! Мы во всем его наследники!
Эбин (еле сдерживая себя). Более того, перещеголяли. (Распахивает дверь.) Я ей сейчас покажу!
Симеон (Питеру, подмигивая). Передумаешь, пока добежишь. Вон вечер какой! В такой вечер только целоваться!
Питер. Передумает, как пить дать.
Симеон и Питер ржут. Эбин выбегает, хлопнув дверью. Сбежав с крыльца и обогнув угол дома, останавливается у ворот, смотрит на небо.
Симеон. Весь в старика.
Питер. Точная копия!
Симеон. Они перегрызут друг другу горло.
Питер. Да! (Пауза. С тоской.) Может, через год мы уже будем в Калифорнии.
Симеон. Возможно. (Потягивается, зевает.) Идем спать. (Гасит свечу.) Братья уходят.
Эбин (простирая руки к небу). Сколько звезд, господи! Вон сверкает моя звезда, а вон там — его, и Симеона, и Питера, а там, вдали — Минни. И все мы — на одном небосклоне. Что, если я и впрямь поцелую ее. Она ласкова, как сегодняшняя ночь, глаза ее как звезды, у нее горячие губы, нежные руки, и пахнет она, как свежевспаханное поле. Она прекрасна, господи! Она прекрасна, и мне нет дела — грешила ли она до меня и с кем грешила. Разве грех не сладостен и каждый из нас разве не грешен перед тобой, господи?
(Уходит по дороге.)
Картина третья
Предрассветная тьма. Слева появляется Эбин. Ухмыляясь и что-то бурча себе под нос, направляется к крыльцу.
Эбин. Проклятый старый сквалыга! (Слышно, как он вошел в дом, поднялся по лестнице и стучится в спальню братьев.) Проснитесь!
Симеон (спросонья). Кто там?
Дверь распахивается, Эбин входит со свечой в руке. Освещается комната с покатым потолком. Она такая низкая, что только у задней стены можно стоять, выпрямившись во весь рост. Впереди большой топчан Симеона и Питера. Позади ложе Эбина.
Эбин (улыбается блаженно и похотливо). Это я!
Питер (зло). Какого черта…
Эбин. Ха! У меня есть кое-какие новости для вас.
Симеон (сердито). Мог бы их попридержать до утра.
Эбин. Да и так утро! Послушайте! Он снова женился.
Симеон и Питер (вместе). Кто? Отец?
Эбин. Взял себе особу лет этак тридцати пяти. Красивая, говорят.
Симеон (потрясен новостью). Брехня!
Питер. Кто тебе наболтал?
Симеон. Тебя разыграли, должно быть.
Эбин. За кого ты меня принимаешь? Вся деревня говорит! Эту новость принес проповедник из Нью-Довера. Наша новая мамаша из Нью-Довера, вот он все и знает. Он и сказал нашему проповеднику, что старик там женился.
