Юджин О’Нил - Алчба под вязами
Обзор книги Юджин О’Нил - Алчба под вязами
Юджин О'Нил
Алчба под вязами
Пьеса в трех частях
Эфраим Кэбот.
Симеон, Питер, Ибен – его сыновья.
Эбби Патнэм.
Девушка; два фермера; скрипач; шериф; люди с окрестных ферм.
Действие пьесы происходит в Новой Англии, в 1850 году, на ферме Кэбота: или в доме, или около него. Напротив южной стены дома – каменная ограда, посередине ее деревянные ворота, выходящие на проселочную дорогу. Дом в хорошем состоянии, но краска на нем полиняла. Стены его – болезненно-серого цвета, зеленые ставни пожухли. По сторонам дома – два громадных вяза. Они склоняют стелющиеся ветви низко над крышей, как бы охраняя и в то же время подавляя; в их виде – некое зловещее материнство, сокрушительная, ревностная сосредоточенность. Когда ветер не колышет их, от близости к людской жизни в них сквозит нечто ужасающе человеческое. Они гнетуще задумались, склоняясь над домом. Они подобны изможденным женщинам, простершим на крыше обвислые груди, руки и волосы, а когда идет дождь, их слезы монотонно капают и застаиваются на кровельных дранках.
От ворот вокруг правого угла дома к парадному ведет тропка. С этой стороны расположено узкое крыльцо. У стены, видной нам, два окна на верхнем этаже и два, больших размером, – на нижнем. Верхние окна – в спальне отца и спальне братьев. На первом этаже слева – кухня, справа – гостиная, в которой всегда опущены шторы.
Часть первая
Сцена первая
У дома. Начало лета. Закат. Ветра нет, все тихо. Небо над крышей ярко расцвечено, зелень вязов светится, но дом – в тени и по контрасту кажется бледным и выцветшим.
Дверь отворяется, на крыльцо выходит Ибен Кэбот, останавливается и смотрит вправо вдоль дороги. В руке у него большой колокольчик, который он машинально трясет, поднимая оглушительный звон. Потом кладет руки на бедра и смотрит в небо. Недоумевающий и потрясенный, он вздыхает и, запинаясь, восторженно выпаливает.
Ибен. Ишь ты! Красота-то какая!
Опускает глаза и хмуро озирается. Ему двадцать пять лет, он высок и жилист. У него красивое лицо с хорошими чертами, но выражение лица недовольное и недоброжелательное. Его полные вызова темные глаза напоминают глаза дикого зверя в неволе. Каждый день для него – клетка, в которую его заперли, но внутренне он не смирился. В нем затаена бешеная, но подавленная энергия. У него черные волосы, усы, редкая курчавая бородка. Одет грубо, по-деревенски.
Ибен с крайним отвращением плюет на землю, поворачивается и возвращается в дом.
Симеон и Питер идут к дому с полевых работ. Оба высокие, гораздо старше единокровного брата (Симеону тридцать девять лет, Питеру – тридцать семь), коренастее, грубее и грузнее его, их лица более тупы и некрасивы, они более проницательны и более практичны. От многолетней работы в поле слегка сутулятся. Они тяжело топают неуклюжими сапогами с толстыми подметками, облепленными землей. Их одежда, их лица, голые руки и шеи – в земле. Они пахнут землею. На миг они одновременно останавливаются перед домом и, как бы единым порывом, тупо смотрят в небо, опершись на мотыги. Когда они смотрят ввысь, напряженное, недовольное выражение их лиц смягчается.
Симеон (неохотно). Красиво.
Питер. Ага.
Симеон (неожиданно). Восемнадцать лет назад.
Питер. Чевой?
Симеон. Дженн. Баба моя. Померла.
Питер. А я и позабыл.
Симеон. А я вспоминаю – иногда. Скучно одному. Волосы у ей были длиннее конского хвоста, а желтые, что твое золото!
Питер (равнодушно, тоном, не терпящим возражений). Ну, и нету ее. (После паузы.) Золото – оно, Сим, на Западе.
Симеон (все еще под впечатлением заката – неопределенно). В небе?
Питер. Нну… можно и так сказать… вроде бы обещание. (Волнуясь.) Золото в небе – на Западе – Золотые Ворота – Калифорния! Золотой Запад! Золотые прииски!
Симеон (тоже волнуется). Там богатство прямо-таки на земле валяется! Говорят, что твои копи Соломона!
Какое-то время они еще смотрят в небо, затем опускают глаза.
Питеру (с горьким сарказмом). А тут на земле – камни, на камнях – камни, стены ложим из камня – год за годом – он да ты, да я, да еще Ибен – и ложим каменные стены, чтобы ему нас отсюда никуда не выпустить!
Симеон. Мы работали. Силы свои тратили. Годы тратили. В пашню их втоптали (топает ногой – это бунт) – и гниют они там, хлеба ему удобряют! (Пауза.) Нну – для здешних мест ферма доходная.
Питер. А коли пахать бы нам в Калифорнии, так мы бы в бороздах самородки находили!..
Симеон. Калифорния – она, почитай, на другом конце земли. Почти. Прикинуть надо…
Питер (после паузы). Да и мне тяжело бросать все, что мы нашим потом заработали.
Пауза. Из окна столовой высовывается Ибен и слушает.
Симеон. Ага. (Пауза.) А может… А может, он помрет скоро.
Питер (с сомнением). Может.
Симеон. А почем нам знать, может, он и сейчас помер.
Питер. А попробуй докажи…
Симеон. Два месяца, как сгинул, и ни слуху ни духу.
Питер. В такой же вечер, вроде этого, пропал, пока мы в поле были. Запрёг телегу и ходу на запад. Ни на что это не похоже. С тех пор, как он женился на мамаше Ибена, он тридцать лет, а то и больше, с фермы ни ногой, кроме как в село. (После паузы, проницательно.) Сдается мне, можно добиться, чтобы суд объявил его тронутым.
Симеон. Больно уж он их всех надувал. Всех облапошил. Не поверят, будто он тронутый. (Пауза.) Ждать нам надо, пока не закопают его.
Ибен (с сардоническим смешком). Чти отца твоего!
Они испуганно поворачиваются и тупо смотрят на него. Он ухмыляется, а затем злобно оскаливается.
Я молюсь, чтобы он помер.
Они смотрят на него. Он небрежно продолжает.
Ужин готов.
Симеон и Питер (вместе). Ага.
Ибен (смотрит на небо). А красиво солнце заходит!
Симеон и Питер (вместе). Ага. Золото на Западе.
Ибен. Ага. (Показывает.) То бишь на том пастбище, что на холме?
Симеон и Питер (вместе). В Калифорнии!
Ибен. А? (Секунду равнодушно смотрит на них, затем протяжно говорит.) Нну – ужин стынет. (Поворачивается к кухне.)
Симеон (ошеломлен – чмокает губами). А и оголодал же я!
Питер (принюхивается). Грудинкой пахнет!
Симеон (с предвкушением). Грудинка – это здорово!
Питер (тем же тоном). Грудинка – это грудинка!
Поворачиваются плечом к плечу, торопясь к ужину, толкаются и трутся друг о друга, похожие на добродушных быков. Скрываются за правым углом, и слышно, как они входят в дверь.
ЗанавесСцена вторая
Небо поблекло. Смеркается. Теперь видна внутренность кухни. Посередине – сосновый стол, в правом заднем углу – кухонная плита, четыре грубых деревянных стула, на столе – сальная свеча. На середине задней стены висит рекламный плакат, на котором изображено судно с развернутыми парусами и крупными буквами написано: «КАЛИФОРНИЯ». На гвоздях развешена кухонная посуда. Все опрятно и в порядке, но чувствуется атмосфера, скорее, походной кухни, а не жилого дома. Стол накрыт на троих. Ибен снимает с плиты грудинку и вареную картошку и ставит на стол, а затем – каравай хлеба и кувшин с водой. Вваливаются Симеон и Питер и, ни слова не говоря, бухаются на стулья. Ибен тоже садится. Какое-то время все трое едят молча, двое старших – со скотской непринужденностью, Ибен же – вяло, без аппетита, смотря на братьев со снисходительной неприязнью.
Симеон (внезапно поворачивается к Ибену). Слышь-ка! Не след бы тебе такое говорить.
Питер. Грех.
Ибен. Чевой-то?
Симеон. Ты молился, чтобы он помер.
Ибен. Нну – а вы-то не молитесь?
Пауза.
Питер. Он нам отец.
Ибен (свирепо). А мне – не отец!
Симеон (сухо). Другому ты бы сказать этакое про свою мамашу не позволил! Ха! (Издает один отрывистый саркастический смешок.)
Питер (ухмыляется).
Ибен (очень бледен). Я не про то… Я не его… Я на его не похожий… Он – не я…
Питер (сухо). Доживи-ка до его годов!
Ибен (напряженно). Я в маманю – кажной каплей крови.
Пауза. Они смотрят на него с равнодушным любопытством.
Питер (вспоминая). Она ко мне с Симом добрая была. Добрую мачеху редко встретишь.
Симеон. Она ко всем добрая была.
Ибен (крайне растроганный, встает и неуклюже кланяется каждому. Говорит, запинаясь). Большое вам спасибо. Я ейный. Ейный наследник. (Садится смущенный.)
Питер (после паузы, тоном приговора). Она даже к нему добрая была.
