Бранислав Нушич - Госпожа министерша
Риста. Было жарко натоплено.
Дара (Живке). Значит, это тот почетный господин, которого ты мне предназначала? Ну, спасибо тебе, мать!
Писарь (Живке). Прикажете, сударыня, взять этого господина для допроса?
Живка. Какой там допрос. Его, бог даст, допросят на том, а не на этом свете! А если надо его допросить, это я сделаю. Говори, что ты там делал?
Риста. Меня послал дядя Васа.
Живка. Дядя Васа? Значит, это он все заварил? Э, Васа, так ты позаботился о родне!
XXIVЧеда, те же.
Чеда (входит, неся сюртук Ристы, держит сюртук, помогая ему надеть). Наденьте сюртук, а то получите насморк.
Рис та (замечает Чеду; его будто осенило). Дядя Baca, помогите. Вы меня заставили спрятаться у прислуги.
Живка (в недоумении). Да разве это дядя Васа?
Риста. Конечно, он!..
Живка. Провалился бы он, бог дал! Чеда!.. (Писарю.) Пожалуйста, запишите, что я вам скажу, и поставьте номер. (Поднимает вверх три пальца.) Чеда, клянусь всем на свете, что еще к вечеру ты будешь переведен в Иваницу.
Чеда. Лучше переведите меня в Никарагуа…
ЗанавесДействие четвертое
Та же комната. Слева на стульях кипы газет, сложенные словно для продажи, на стульях справа набросана мужская и женская одежда, шляпы и прочее. Здесь же большой открытый чемодан, куда Дара укладывает все эти вещи, принося их из соседней комнаты.
IАнка, Дара.
Анка (входит с улицы, неся кипу газет). Вот, барыня, больше двадцати штук не могла купить. (Кладет их на стул поверх остальных.)
Дара (укладывая чемодан). Меня это не касается!
Анка. Я только хотела вам сказать, что барыня приказала мне подойти к любому продавцу и купить все газеты, какие есть; но за то время, пока я стояла у ворот, прошел только один… Не знаю, еще, что ли, подождать у ворот?…
Дара. Делайте, как барыня приказала, а меня ни о чем не спрашивайте. (Уходит в соседнюю комнату за вещами.)
IIРака, Анка.
Рака (входят с улицы, неся более десятка газет). Вот, с трудом нашел еще двенадцать штук. (Кладет газеты на стул.) А ты, Анка?
Анка. А я двадцать.
Рака. Хватит!
Анка. Господин Пера из административного отделения оказался самым ловким – он купил уже триста.
Рака. А дядя Васа?
Анка. Всего восемьдесят. Господи, Рака, ты не знаешь, почему барыня покупает так много сегодняшних газет – и все один и тот же номер?
Рака. Конечно, знаю!
Анка. Почему?
Рака. Ее выругали в газетах, и она хочет их все скупить, чтобы никто не читал.
Анка. Ию, да как же смели обругать министершу?
Рака. Ее обругали за то.
Анка. За что?
Рака. Из-за тебя.
Анка. Почему из-за меня?
Рака. Хочешь, я тебе прочту?
Анка. Прочти, пожалуйста!
Рака (берег газету, раскрывает ее и садится в кресло). Дай-ка мне одну из министерских папирос.
Анка. Ай-ай-ай, как ты смеешь курить?
Рака (закуривая). Вообще-то я не курю, но, знаешь, газеты всегда читают с папиросой. (Читает.) «В одном округе Китая…» (Прерывает чтение.) А ты смотри хорошенько, чтобы мать как-нибудь не вошла, а то и тебе и мне здорово достанется!
Анка. Посмотрю, читай спокойно!
Рака (читает). «В одном округе Китая еще до нашего времени существует странный обычай. Если какому-нибудь жениху понравится замужняя женщина, он сватается к ней, невзирая на то, что у нее есть муж. На днях такой случай произошел в доме мандарина Си-по-по». (Прерывает чтение.) Знаешь, мандарин Си-по-по – это мой отец, Сима Попович.
Анка. Ию!..
Рака (читает дальше). «В его жену, отвратительную бабу…» (Оглядываясь.) Отвратительная баба – это мать. Смотри, чтобы она не вошла, иначе попадем к мандаринам и я и ты.
Анка. Ию, шо, ию, ию!.. (Оглядывается.)
Рака (читает дальше). «В его жену, отвратительную бабу, влюбился Ни-ни-ко…».
Анка. А это кто?
Рака. Не знаю, какой-то китаец… Итак… (Читает.) «…влюбился Ни-ни-ко, секретарь Министерства иностранных дел…».
Анка. А, теперь, я знаю, кто это. Ну, читай дальше!
Рака (читает). «Любовь между ними выразилась в том, что она выхлопотала ему повышение на класс, а он писал ей любовные письма».
Анка. Я знаю, кто это.
Рака (продолжает читать). «Этот напудренный болван Ни-ни-ко влюбляется в каждую мандариншу, пока она у власти, а эти индюшки выхлопатывают ему через своих мужей повышение. Он даже послал в дом Си-по-по свата просить руки этой бабы в то самое время, когда другой вонючий китайский пролаза, некий Кара-гуа, пришел сватать ее замужнюю дочь». (Прерывает чтение.) Знаешь, кто этот Кара-гуа?
Анка. Кто?
Рака. Тот, которого нашли в твоей комнате!
Анка. При чем тут Кара-гуа?
Рака. Откуда я знаю!
Анка. Бедняжка, он совершенно ни в чем не виноват.
Рака. Э, а зачем он снял сюртук? Вот, и в газетах пишут, что он снял сюртук.
Анка. Неужели и об этом пишут! Ию, боже мой! А человек без всякого плохого умысла снял сюртук.
Рака. Ей-богу, если б я был у тебя в комнате и снял бы сюртук…
Анка. Скажи пожалуйста! И что было бы?
Рака. То я снял бы и брюки.
Анка. Утри сначала нос, как тебе не стыдно!
Рака. А знаешь, как тебя называют в газетах?
Анка. Разве и обо мне упоминают?
Рака. Ну, конечно.
Анка. А как меня называют?
Рака (ищет и находит). «Прислуга А-ки-ка». (Весело слеется.) А-ки-ка!
Анка. Что там еще? Читай!
Рака (читает). «Но, конечно, и в Китае такое сватовство не всегда проходит гладко, так, например…».
IIIДара, те же.
Дара (приносит из соседней комнаты еще несколько платьев и замечает Раку и Анку). Что вы тут сидите и газеты читаете? Вот придет мать и вам как следует влетит.
Рака. Да мы только так, посмотрели. Дара, ты не можешь мне сказать, кто такой Ни-ни-ко?
Дара. Ничего я не знаю и тебе советую убраться, пока мать не застала. И вы, Анка, могли бы заняться другим делом, а не газеты читать…
Анка. Да я только принесла газеты, которые купила.
Рака. И я. Знаешь, я с трудом купил двенадцать номеров. Этот Карагу платит по двадцати сантимов за штуку, и все ему продают. И эти-то я получил только потому, что крикнул продавцу: «Ты должен мне продать, я сын мандарина!»
Дара. Иди, иди, черт тебя побери!
Рака. Да нет, я хотел сказать – министра.
Дара. Иди лучше купи побольше газет, раз тебе мать велела.
Рака. Верно. (Анке.) Пойдем, А-ки-ка! (Уходит.)
Анка. Может быть, барыне помочь?
Дара. Мне помощь не нужна.
Анка. Как вам угодно. (Уходит.)
IVЧеда, Дара.
Чеда (входит с улицы). Ба, да ты вполне серьезно укладываешься?
Дара. А что мне делать?
Чеда. Подумай, с какой быстротой все идет! Вчера вечером подписали приказ о моем переводе в Иваницу, а нынче утром меня уже освободили от должности.
Дара. А когда ты должен уехать?
Чеда. Разве я знаю, как твоя мать приказала! Она ведь может сегодня приказать, чтобы завтра я отправился в дорогу. Все зависит от ее распоряжений.
Дара. В конце концов пусть хоть завтра. Я буду готова.
Чеда. Ты в самом деле решила ехать со мной?
Дара. Да, решила. По правде говоря, я не могу больше выносить этого министерского положения: с тех пор как отец стал министром, у нас просто сумасшедший дом.
Чеда. Я говорю то же самое.
Дара. Кроме того, я не могу выносить этот срам После того, что написано в газетах, поверь, я не смогу выйти из дому, не посмею смотреть людям в глаза. Хочу в Иваницу, только бы с глаз долой.
Чеда. Если б ты знала, какой это скандал. Весь Белград умирает со смеха.
Дара. Ужасно!
Чеда. Газеты покупаются нарасхват.
Дара (показывает). Больше всех покупает мать. Чеда. Она думает, что если уменьшить число газет, то о скандале меньше узнают, она не подозревает, что сегодня вышло вместо трех тысяч шесть тысяч номеров.
Дара. Ию, ию, ию!
Чеда. Не считая, что каждый номер прочтут четверо.
Дара. А знают ли, что все это относится именно к нашему дому?
Чеда. Конечно, знают. Узнают по именам, а еще больше по тому, что у госпожи Живки, единственной из нынешних министерш, есть замужняя дочь. Все сразу поняли.
Дара. А никак нельзя узнать, кто это написал?
Чеда. Я знаю.
Дара. Кто?
Чеда. Я тебе скажу, если ты дашь честное слово ничего не говорить матери.
Дара. Разве это тайна?
Чеда. Да еще какая большая.
Дара. Скажи мне, кто написал.
Чеда. Я!
Дара (роняет платье, которое держала в руках).
Что ты говоришь?
Чеда. То, что говорю!
Дара. Чеда, Чеда, что ты сделал?!
Чеда. Пусть видит, я тоже умею пломбировать.
