Фридрих Горенштейн - На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного
Герасим. Молитвы сотворяю, а аминя не даю. Иные аминь дают, а я безмолвствую, али аминь даю с проволокою, не тотчас за именем царским.
Яков. Не страшишься, что за двоедушие да за двоедушное лукавство накажет Бог?
Герасим. Бог за такое простит. Пример свой имею юродского святого лукавства. Мыслите, юрод Василий Блаженный безумен был, не лукавил ли? Даже и тиран терпел юрода. Царь Иван Васильевич замучил Филиппа митрополита, но терпел дерзости, смиренно глотал, которыми юрод как бы плевал в него. Ныне от патриарха веление писать святое Житье государя Ивана Васильевича. Иван Бешеный творил во всей Руси разбой, а Ивана Кровавого в святые писать хотят!
Яков. Чул я, многие книгописные именитые мастерские Троице-Сергиевского монастыря, Кирилло-Белозерского, Соловецкого, даже Иосифо-Волоколамского, уж на что про государя, воспротивились писанию святого Жития царя Ивана Васильевича. То дали заказ в нашу книжную клеть, в Николаевский Тихоновой пустыни. Наш же игумен Христофор – клеврет патриарха Иова.
Герасим (зло). Не будет Иродовичу святого житья! Жил нечисто, и умер нечисто, за игрой в шахматы, осужденной православной церковью. Умер без покаяния, аки колдун. Такова и смерть Святополка Окаянного! Се Бог наказал, а наказание князьям, государям русским. Как же ныне канонизировать Ивана Кровавого? Все равно что канонизировать Святополка Окаянного да писать его святое Житие! То кощун, противоречащий православному закону. Ежели так, приде время, и иных царей кровавых святыми пожелают объявить!
Максим. Не страшишься ли таких речей? Хоть при Годунове голов сечется меньше, а в твердые храмины сажают, иных же секут.
Герасим. Прежний страх еще в монастырях остался, а в миру страха меньше. Народ про кровопойственный род на крестцах и торгах говорит. Нечистый конец тирана есть утешение гонимым.
Кузьма. Истинно. Внучат у него нет, семья его вымирает.
Герасим. Сказано словами псалма: «Не пребудет долго перед Богом, который созидает престол беззакония кровями христианскими, исчезнут вскоре всем домом». Кровопойному роду московских государей предвкушается конец. Последний царь династии Калиты – то иноче Федор Иоаннович.
Кузьма. Монастырская жизнь мне в угнетение. Мыслю я уйти в мир, вольной смуты вкусить, уйти в писцы, что пишут на площади за денежки грамоты и челобитные по заказу тех, кого не умудрил Господь замысливать скорописью, а сподобил только читать по слогам. Али в сапожные мастеришки, и то лучше.
Максим. Когда постригался, мечтал о жизни святой. Тут же святости мало. Монастырская верхушка хранит хлеб да иное, да на торг пускает, а при голоде продает по дорогой цене. Мы ж, чернецы, голодаем.
Герасим. Ты где пострижен?
Максим. В Сийском монастыре.
Герасим. Ты будь в то пострижен. Подними-ка шапочку, на голову пострижен. (Поднимает шапочку и стучит себе пальцем по голове.) Будь умом пострижен, не лишь волосами!
Яков. Хорошо б в Москву пойти, в книжные торговцы! Там в книжных рядах книги продают попы и дьяконы, и чернецы. Спасский мост Фроловской башни против Спасских ворот – место торговли. Там, на великом на каменном мосту с четырьмя арками, перекинутом через ров с водой, продают. Чул я, что находят там сбыт книги и церковные, и посадские. За два Евангелья три рубли с алтынами, а посадская книга – и того более.
Максим. Хорошо б в домашние попы податься к боярам. Чул я, набирают московские бояры для службы.
Герасим. В Москве и без тебя безместных попов в избытке. Собираются безместные попы у Спасских ворот, иначе называемых Святыми. Всюду они во множестве, и сидят безместные попы и дьяконы, и чернецы у Фроловских ворот, и стоят у Покрова Богородицы. Перед Божественной литургией правил не правят и бесчинства чинят великие, меж собой бранятся и укоризны чинят скаредные и смехотворные. А иные меж собой играют и борются, и в кулачки бьются. После темницы туда пошел, а едва жив убежал. Попы, что без места собираются у Спасского моста, смотрят, чтоб никто иной новый не был. Без грамоты сидят там, неграмотные все. Без грамоты поп с Покровки меня по загривку стукнул, то уж сидеть буду тут, Бога моля. Авось, не презрит Бог моего убогого прошения. (Входит придверник Фома.)
Фома. Чернецы, тут ли все? (Оглядывается.)
Козьма. Говори смело, придверник Фома, тут все свои.
Фома. Донской козак Вакулька сын Потапов приехал за книгами писаными.
Козьма. Слава Богу! (Крестится.) Не презрел Бог моего убогого прошения, сыты будем и пьяны.
Максим. Хай идет Вакулька, а так, чтоб из служебников монастырских никто не узрел.
Фома. Служебники монастырские все давно по кельям спят, также и будильник отец Давыд, и надзиратели – владычины парубки.
Кузьма (весело). У меня и сонливость минула от предвкушения лапши да оладий ржаных!
Максим (весело). Пива добра, а также обварного меду! Хай скорей идет Вакулька, а книги все писаны. (Фома уходит.)
Яков. Добрый малый! За скуп покупателей тайно пускает, а книги писаны хранит в сторожке. У него в сторожке замок нутряной, надзиратель с владычиными ребятами внезапно не нагрянет. Хранили посадские книги уже и в книжной казенке, и в ризнице, и в дьяконице, и в большом погребе, а, вишь, в сторожке надежней. (Входят казак Вакулька и придверник Фома с книжным коробом.)
Казак Вакулька. Чернецы святые, писцы книжные, приехал, вам да бью челом, многолетнего здравия желая.
Козьма. И тебе, брат Вакулька сын Потапов, того ж. Привез ли гостинцев и денег?
Вакулька. Привез гостинцев и денег. Книги желаю поглядеть.
Козьма. Вот тебе книги! (Достает из короба.) Тут, в коробе, книги всякие – церковные и сатиры посадские. Вот книги Жития Зосимы и Саватия святых соловецких.
Вакулька (смотрит книгу). Чернецы-книгописцы, не шибко ли писано скорописью? Тягостно скорописного писания прочитание и внедание малопривыкшим, и худо умеющим грамматического здравого учения. Потому менее уплачу.
Максим. Как же то скоропись? То – полуустав, переходящий в скоропись, но скоропись отчетливу. Гляди, какова буквица!
Вакулька. Я – великий любитель грамматического чтения всякого, а научен от пономаря, отца старца Варсонофия церкви Трех Святителей. Тот же, будучи лет преклонных, внезапно почил, то не всему обучил. Знаю лишь иное, иное же – нет. Я читаю с радостью, но не шибко. Мудрость вся тварь не может скрывати. Требования мудрости вся тварь не может понимати. Требование мудрости – множество разума. Мы то не все ведаем.
Яков. Не ведаешь – то и попроси у высшего себя разумом и учением. То бо мудрость не на старости дается, мудрость – дело духовное. Милосердному и мудрому уготован рай, христианское смирение. А книги – недорого, две рубли четырнадцать алтын одна деньга.
Вакулька. То возьму. Пиши надпись: «Сия книга глаголемая донского казака Вакульки Семенова сына Потапова, и кто за нее поймается, и на том взять пятьдесят рублев денег». (Яков пишет.)
Максим. И со всем прилежанием чтоб книгу блюл! (Яков оканчивает надпись, дает Вакульке книгу. Тот отсчитывает и дает деньги из кошеля.) Блюди книгу, Вакулька!
Вакулька. Книги дороги. Тяга к грамотею сильно велика, то уж буду блюсти. (Укладывает книги в мешок.)
Козьма. Иные книги тебе покажем. Которые желаешь: Триодь ли постную – один рубль, Апостол – один рубль пятнадцать алтын, служебная Минея – один рубль двадцать шесть алтын четыре деньги, книга Григория Богослова – один рубль тринадцать алтын две деньги.
Вакулька. Все те книги – духовного чтения, то можно взять у дьякона для пользования временного, по пять – десять алтын. Я же одержал письмо от кума. Кум мой Яков – житель двинской. Жителя двинские привозят в Тургасово соль, а имеют также велику тягу к чтению. Вот пишет кум Яков. (Достает письмо.) «Поклон от Якова куму другу Вакульке. Пришли мне чтения доброго, не религиозные книги, а увеселительные». Так что из таковых?
Козьма. Есть книга назидательная – «Азбука, писана во хмелю». (Достает книгу.) Обличение пьянству.
Вакулька. Возьму. Кум про такие писал. (Берет книгу и дает деньги.) Напиши: «Куплена сия книга Вакульки Семенова сына Протопопова, куплена сия книга, а не крадена, за то поп руку приложил». Ты приложь за попа.
Старец Герасим. А есть еще азбуковий, то его таить надо от начальства, ибо он про насильство от богатых. (Достает книгу из-под стольца, читает.) «Беречь, чтоб посадские и земские, и старосты, и целовальники, и денежные сборщики, и мужики богатые, и горланы мелким людям обид и насильств, и продажи ни в чем не чинили. Воеводы должны беречь, и сами никаких насильств не чинить. Лучшие хотят сложить с себя тягло, налоговую тяжесть богатых на слабых, а то и на голеньких».
