Алла Бархоленко - Отпусти синицу
Г е н н а д и й стоит перед зеркалом, критически себя оглядывает, снимает галстук, повязывает другой. Входит М и к е ш а, немного странный, сосредоточенный паренек. У М и к е ш и привычка склонять голову набок, когда его кто-то интересует. Он любопытен к сути и спрашивает о том, что у других не вызывает вопроса.
М и к е ш а. Дома, да?
Г е н н а д и й (снисходительно, — наверно, потому, что у Геннадия нет привычки вытягивать шею). А, Микеша… Заходи.
М и к е ш а останавливается среди комнаты, прислушивается. Он не заботится о том, как выглядит.
М и к е ш а. Салют.
Г е н н а д и й. Салют.
М и к е ш а. Готовишься?
Г е н н а д и й. Да так…
М и к е ш а. Я помешал?
Г е н н а д и й. Да нет…
М и к е ш а. А то я уйду.
Г е н н а д и й. Как хочешь.
М и к е ш а. Я посижу, ладно?
Г е н н а д и й. Ладно.
М и к е ш а. Это ничего, что я зашел?
Г е н н а д и й. Зашел и зашел, чего тут.
М и к е ш а. Евгений Львович дома?
Г е н н а д и й. Дома.
М и к е ш а. А-а. Это хорошо.
Г е н н а д и й. Что хорошо?
М и к е ш а. Что дома. Мне нравится, когда он дома.
Г е н н а д и й (рассматривает Микешу). Почему?
М и к е ш а. Что?
Г е н н а д и й. Почему тебе нравится, когда отец дома?
М и к е ш а. Так. Не знаю… Ты, значит, в механический?
Г е н н а д и й. Ну да.
М и к е ш а. Зачем? (Геннадий пожимает плечами.) А мне бы — в Индию…
Г е н н а д и й. Куда?
М и к е ш а. В Индию.
Г е н н а д и й. Почему в Индию?
М и к е ш а (читает несколько строчек из «Вед»). «Не было тогда ни смерти, ни того, что живет вечно; никакого признака, разделявшего ночь и день.
Это единое, бездыханное дышало лишь собственной своей сущностью. Помимо него, не было ничего вообще…» (Грустно улыбнулся изумлению в глазах Геннадия.)
…«Кто знает воистину и кто может здесь сказать, когда это родилось и когда свершился акт творения?
Боги появились позже сотворения мира. Кто же тогда знает, когда появился мир?..»
Г е н н а д и й (с каким-то опасением). Это что?
М и к е ш а. «Веды». Песнь творения. Написано пять тысяч лет назад.
Г е н н а д и й. Тебе нужны эти сказки?
М и к е ш а (тихо). Это не сказки. Это то, над чем человек много думал.
Г е н н а д и й (с некоторым раздражением). А теперь зачем? Нельзя же бесконечно возвращаться назад?
М и к е ш а. Однажды Будда взял в руку…
Г е н н а д и й. Кто?
М и к е ш а. Будда. Однажды он взял в руку пучок сухих листьев и спросил своего ученика Ананду, есть ли вокруг еще листья. Ананда ответил: осенние листья падают повсюду и их не счесть. Тогда сказал Будда: вот так и я дал вам лишь горсть истин, но, кроме них, есть бесчисленное количество других истин, и их тоже не счесть…
Г е н н а д и й. Зачем ты говоришь мне это?
М и к е ш а. Ты спросил об Индии. Я и говорю об Индии. (Пауза.) Зубы вот болят. У тебя зубы не болят?
Г е н н а д и й. Нет.
М и к е ш а! А у меня болят и болят. А которые — не знаю. Пошел к врачу — говорит, здоровы.
Г е н н а д и й. Значит, здоровы.
М и к е ш а. Так ведь болят?
Г е н н а д и й. Это неважно, раз здоровы.
М и к е ш а. Может, и неважно… У тебя мать… как это произошло?
Г е н н а д и й. Ее убили.
М и к е ш а. Я знаю… Но — почему?
Г е н н а д и й. Не почему… На улице.
М и к е ш а. Значит, поэтому твой отец… А моя мать… Она ведь продавщицей. Продавщица в магазине. У нас в последнее время… Вечерами… Я ушел оттуда. Можно, я у вас переночую?
Звонок телефона. Г е н н а д и й снимает трубку.
Г е н н а д и й. Алло! Да, Нина, это я. Конечно, иду. Положу трубку и иду. Какая белка в колесе? А, белка… А я думал, что твой папа может все. Конечно, шучу. Ну, привет! Бегу!.. (Кладет трубку, хватает пиджак, говорит на ходу.) Микеша, ты не знаешь, где достать белку в колесе?
М и к е ш а. Знаю.
Г е н н а д и й. Где?
М и к е ш а. У меня.
Г е н н а д и й. Колоссально! (От дверей.) Ты пойдешь? Или к отцу заглянешь? Ну, пока! (Убегает.)
М и к е ш а стоит в задумчивости. Трогает телефон пальцем. По пути к двери осторожно дотрагивается до вещей, словно хочет услышать от них что-нибудь. У самой двери сталкивается с входящей З и н к о й. З и н к а пьяна, неряшлива, стоит покачиваясь, оглядывает М и к е ш у. Манит пальцем, хотя М и к е ш а рядом, М и к е ш а ускользает.
З и н к а. Ма-альчик… (Что-то вспоминает, решительно двигается к столу и бухает по нему кулаком.) Где?.. Где они?.. (Сдергивает со стола скатерть с посудой.)
В дверях появляется Ф е д о р о в. З и н к а заметила его и пробует приблизиться.
Где мои дети?..
Ф е д о р о в. Зина, идите домой. Идите домой и ложитесь спать.
З и н к а. Спа-ать?! Но-но! Не трогать! Не имеешь права меня трогать!
Ф е д о р о в. Пойдемте я отведу вас, Зина. Пойдемте?
З и н к а. С тобой? Ха-ха! Не пойду с тобой! С кем угодно, но не с тобой. Нет, с тобой я не пойду, с тобой у меня другой счет… Другой… другой… (шарит на себе.) Это где же… Куда я его дела? (Возвращается к порогу и с трудом поднимает с пола нож.) Вот он, миленький. Голубчик… (Дышит на него и вытирает.) Вот теперь иди сюда, Федоров. Теперь поговорим. Ближе иди, ближе!..
Ф е д о р о в спокойно подходит и ждет взмаха. Отнимает нож.
Ф е д о р о в. Сядьте.
З и н к а почти падает на стул и, упершись ладонями в колени, начинает качаться из стороны в сторону.
З и н к а. У-у-у-у… Все равно я тебя ненавижу! Все равно ненавижу! Дети… Отдай моих детей… Деточек моих… Горошинки мои… Сереженька… Наточка… Этот, поменьше-то, с пятнышком?
Ф е д о р о в. Миша.
З и н к а. Мишенька, голубчик мой… Мишка — это третий, а четвертый?
Ф е д о р о в. Дима.
З и н к а. Ладно, ладно… Что я, своих горошинок не знаю? Дима, рыженький… Я четырех человеков родила! Родила я четырех человеков или нет? Отвечай, подлец!
Ф е д о р о в. Родила, Зина.
З и н к а. То-то. Смотри мне. А то и не докажешь потом. Они как там — ничего?
Ф е д о р о в. Здоровы.
З и н к а. А ты ходил, что ли?
Ф е д о р о в. Ходил.
З и н к а. А почему это ты ходил? Какое у тебя право к моим детям ходить? Какое право, если ты их отнял… Отвечай — ты их отнял?
Ф е д о р о в. Я, Зина.
З и н к а. Сволочь ты, Федоров, детей у матери отнял… Все равно рожу! Слышишь? Нового рожу. Нравится мне человеков рожать. И этого отнимешь?
Ф е д о р о в. Отниму, Зина.
З и н к а. Зина… Как это ты говоришь — Зина… Все — Зинка! Стерва Зинка! А ты — Зина… Это почему? Может, ты меня любишь, а?
Ф е д о р о в. Я тебя жалею.
З и н к а. Вот! Слышите?.. Любить все могут, а пожалеть — некому… А он пожалел! Пожалел… (Бухнулась на колени, кланяется ему.) Спасибо… Спасибо, что человека пожалел.
Ф е д о р о в. Встаньте! Нельзя! Никому нельзя на коленях… Встаньте!.. (Орет.) Встань!..
З и н к а, цепляясь за стол, встает. Улыбаясь, смотрит.
З и н к а. Как хорошо… Кричишь хорошо…
Ф е д о р о в. Идите домой.
З и н к а. Пойду. Теперь пойду. Я ведь сегодня не так, я сегодня по-другому. Сегодня я вспомнила… Не помню, что я сегодня вспомнила… А, жизнь вспомнила… Убью я тебя, Федоров. Мешаешь ты мне. (Плетется к выходу.) Не хочу вспоминать! Не хо-чу-у-у!.. (Скрылась.)
Ф е д о р о в подбирает разбитое, относит на кухню. Входит Н и н а. Оглядывается с интересом. Ступает осторожно, садится в одно кресло, в другое, останавливается перед картиной, снимает ее со стены, примеряет к другому месту. Возвращается Ф е д о р о в.
Н и н а. Ее надо повесить вот здесь.
Ф е д о р о в. Да?
Н и н а. Посмотрите сами.
Ф е д о р о в. Пожалуй.
Н и н а. Тогда несите молоток.
Ф е д о р о в. Молоток? Ага… Сейчас…
Н и н а. А этот гвоздь надо вытащить… Зачем же руками? В доме должны быть клещи.
Ф е д о р о в. Клещи? В самом деле…
Н и н а. Видите? Совсем другое настроение.
Ф е д о р о в. Вам не кажется, что вы повесили ее вверх ногами?
Н и н а. Любая хорошая картина должна быть немного вверх ногами. Хороший человек тоже.
Ф е д о р о в. А почему вы так думаете?
