Фридрих Горенштейн - На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного
Мстиславский. Судари думные, таковые речи излишне крепки, став известны, еще более взволнуют Московский посад и прочий черный народ.
Дионисий. Власть царская ограничивается Законом Божьим и действует только над телом, а не над душой подвластных ему людей. Над душой – церковь.
Василий Шуйский. А и власть над телом лишь для того, кто блюдет христианское право и законы отечества.
Романов. Богоустановленность власти благочестивого московского монарха и необходимость повиноваться и служить истинному царю, который есть Божий слуга и которого Бог на место себя посадил и которого суд никем не посуждается, – таков на Руси самодержавный закон.
Годунов. Истину говорит Никита Романович, а скорби и беды – за грехи наши. Молясь об исправлении, и делом исправим. Щелкалов, запишешь в грамоте, чтоб родичей Барятинского и Одоевского вернули из ссылки и отдали отнятые вотчины, да иных ссыльных поглядеть, кого вернуть назад.
Щелкалов. Сделаем, Борис Федорович! Перепись по ящикам. Дьяк Гаврила Пушкин опись грамот Поместного приказа почнет.
Борис Шереметьев. О царе Иване надо бы, однако, сказать, что Русь разрушал. А объявить то должно православное духовенство.
Дионисий. Изрек премудрый Соломон: «Царь, – рече, – добрыми яко град претвердыми столпами утвержден и крепок». И еще рече: «Любящий совет сохраняет свою душу, а не любящий совсем исчезает». В царе нашем борьба шла меж заповедями суровых старцев и порочностью многих своих близких людей, меж отшельниками-аскетами и отчаянными головорезами. А говорить дурно на царя ныне нет потребы.
Василий Шуйский. Нет, потребно говорить! Такое издавна в династии Калиты. Отец и дед царя Ивана были людьми разумными да не хворыми, без трясовичного биения, страшились видений да прочего. Однако прадед его Василий Темный был слаб как умом, так и волей и хвор духом. Также и мать его Елена Глинская отличалась болезненностью. Бабка его София Палеолог из фамилии, расположенной к нервным хворобам. Брат Юрий Васильевич страдал слабоумием. Старший сын царевич Иван был жесток и кровожаден наподобие отца, отцом и убит. Нынешний царь Федор слаб умом, младший Дмитрий, ходят слухи, уже с младенчества страдает падучей трясовичной. Из двух сынов только старший правоспособен, и оба требуют опеки.
Годунов. Не ты ли, Василий Шуйский, в царя Василия стремишься обратиться?
Василий Шуйский. Не тебе ж, Годунову, в цари! Ты – из мурз татарских, мы ж, Шуйские, – коренной великий русский род, выше всех прочих Рюриковичей и Гедиминовичей.
Мстиславский. И мы права имеем. Я, боярин Мстиславский, правнук великого царя Ивана Третьего.
Романов. Вы, Мстиславские да Глинские, не так уж давно переселились из Литвы. Мы ж, Романовы, – род московский. В тяжкое время кончины государя при бурлящей Москве вы, Мстиславские, да вы, Шуйские, да прочие княжата подняли голову, бунтуя народ.
Годунов. Истинно, в сей тяжкий момент сидеть бы всем Шуйским да прочим смирно!
Романов. Подале от трона сидеть!
Василий Шуйский. Мы, Шуйские, в князьях больших братья и привыкли на больших местах сидеть. Вы ж, Романовы-Захарьины, мелкопоместные, а предок ваш Конь – конский мастер, коней лечил, рты чистил, смотрел очи да резал выпадок за четыре данных ему алтына. (Смех, крики, перебранка.)
Митрополит Дионисий. Братья, опомнитесь! Вспомните аллегорию святого старца – безутешная вдова, сидящая на перепутье на крестцах, со всех сторон окруженная дикими зверьми. Имя вдовы – Василия, сиречь власть.
Годунов. Государство наше – вдова, женщина, сидящая на крестцах. А прежде прочего ныне о погребении мужа потребно решать. Царское погребение успокоит народ да укажет на начало нового царствования.
Мстиславский. На третий день тело царя Ивана Васильевича всенародно с причастиями предать погребению в Архангельском соборе рядом с могилой убитого им сына. На том дело и кончим.
Дионисий. Тако ж в первый год по смерти царя Ивана гроб митрополита Филиппа Колычева, невинно убиенного и погребенного иноками за алтарем церкви в Отроч-монастыре, перенести в Соловки для народного почитания.
Бельский. Перевезение гроба опального старца лишь возбудит народ, сделаются волнения и против царя нынешнего Федора Ивановича. Людям же указать надобно, что истинный правит, благочестивый. Людей обяжем служить ему верно и безропотно.
Романов. И я молю, невинно убиенного старца митрополита Филиппа Колычева надо бы причислить к лику святых и открытые мощи его поставить в московском Успенском соборе. Праведника, мужа истинного злой смерти предал Малюта Скуратов, твой, Богдан Бельский, родной дядька. Вы царя на дурное лукавством склонили, наветами на благочестивого мужа. Все вы, Бельские, разом – прегнуснейшие и богомерзкие! (Шум.)
Иван Шуйский (входит). Мир вам, думные бояре, и тебе, митрополит Дионисий Всея Руси!
Василий Шуйский (обрадованно). Слава тебе, князь Иван Петрович Шуйский, спаситель отечества!
Годунов. Ко времени поспел, Иван Петрович!
Иван Шуйский. Ко времени. А иное он скажет! (Слуги вводят связанного Митьку.) Говори, вор!
Митька (падает на колени). Послан был на Новгородскую дорогу подстеречь и убить боярина Ивана Петровича Шуйского, оттого заворовал.
Романов. Кем послан?
Митька. Им послан, Богданом Бельским!
Бельский. Врет холоп, бес ему дал слово таковое! (Выхватывает кинжал, бросается на Митьку. Иван Шуйский преграждает Бельскому дорогу. Митьку уводят.)
Василий Шуйский. Ухапить Бельского!
Романов. Ухапить мерзостного гонителя, ядовитого змея, пожирателя рабов Божьих! (Бояре набрасываются на Бельского, тот отбивается.)
Годунов. Был ты один из сильнейших бояр, Богдан Бельский, но и тебя постигла опала за нечистые дела твои. (Бельский убегает, преследуемый.)
Стрелецкий голова (входит). Чернь московская приступила, и ворота Фроловские хотят выбить, и секут, и пушку большую, которая стояла на Лобном месте, на город, на Кремль поворотили.
Годунов. Много ли народу?
Стрелецкий голова. Столичный посад восстал. Стрельцы пустили в ход оружие, но рассеять толпу не удалось. Народ всколебался весь без числа, со всяким оружием. Толпа пытается приступом взять Кремль со стороны площади.
Василий Шуйский. Много ли убито?
Стрелецкий голова. Стрельцы почали стрелять, человек двадцать убили, однако народ по-прежнему приступает к Кремлю. К черни пристали ратные люди разных городов.
Иван Шуйский. Я видел толпу и едва приехал в Кремль. Ежели бунтовщики приволокут пушку к Фроловским воротам, то есть ли у них ядра и порох?
Стрелецкий голова. Народ захватил в арсенале много оружия и пороха, а ныне громит лавки.
Мстиславский. Как бы и наши дворы не постигла та же участь! Чего бунтовщики желают?
Стрелецкий голова. Народ вопит, ругая вельмож изменниками и ворами. В толпе кричат, что Бельский побил боярина Мстиславского и иных бояр, требуют выдать Бельского для немедленной расправы.
Мстиславский. Надо бы выйти к народу, объявить об опале Бельского. Тут, на Думе, на Бельского напали с остервенением, то мыслю, он спрятался в царские палаты.
Годунов. Толпу усмирить пушками и стремянными стрельцами, а затем к усмиренной толпе выйти на Красное крыльцо, отложив распри, чтобы успокоить толпу.
Дионисий. Истинно, надо бы примириться с земскими дворцовым перед угрозой бунта, а в Думе более не кричать. (Слышен шум и крики, выстрелы. Бояре в испуге расходятся.)
ЗанавесСцена 135Царские теремные палаты. Слышны шум и крики, пушечные выстрелы. Царь Федор Иванович и царица Ирина Федоровна молятсяФедор. Всесильный всещедрый Бог, живоначальной Троицы преподобный святой Христос, спаси и помоги! (Плачет.)
Ирина. Не плачь, Федор, читай молитву!
Федор. Ах, Иринушка, свет мой, утешение мое единое, супруга моя добродетельная, поможет ли Бог?! Черные люди города Москвы всколебались яко уроды. Слышал, когда Москва много лет тому горела, многих бояр побили, повсюду волнения, рaгоза[46], нелюбовь. Отчего не смилуется Бог? (Плачет.)
Ирина. Не надобно, господине мой, печаловаться, молись Богу, Он спасет, Господь услышит.
Федор. Знаю я, бояре на меня иноземцам доводят, что царь несколько помешан. Поляки про то пишут, севильский король про то в речи своей сказал. Я молитвы о своем малоумии не страшусь, я страх имею перед боярскими да холопскими жестокостями, с детства мне знакомыми. Когда ж, по Божьей воле сменив порфиру на сионскую рясу, отец мой великий государь Иван Васильевич оставил сие бренное земное царство и вступил на вечные времена в Царство Небесное перед царем царей и господином государей, остались мы с тобой, родной моей супругой Ириной, словно среди пламени находясь. Ты, Иринушка, да Борис – кто еще со мной?
