Анатолий Суров - Рассвет над Москвой
Дарья Тимофеевна. «Вениз» называется.
Гермоген Петрович. Отличная вещь!
Саня. А что если сделать такой рисунок для нашей первой ткани? Как ты думаешь, Анюта?
Анюта. Ткань не кружево.
Саня. Но если взять рисунок? Посмотри, какой он чистый, прозрачный! Да вот жаль только — заграничный.
Дарья Тимофеевна. Это почему ж заграничный?
Саня. Так ведь сами сказали «вениз» — венецианское, значит?
Гермоген Петрович. Окстись ты, девушка! Да ты знаешь, какое это кружево? Объясни-ка ты ей, Дарья Тимофеевна!
Дарья Тимофеевна. Оно, верно, «вениз» называется. А почему? Его наши купцы под видом венецианского продавали, а скупали-то купцы его у деревенских баб да монашек.
Гермоген Петрович. По всей России эти кружева славились. Ты приглядись к нему, рисунок-то какой, угадываешь? Нет? Ну, слушай. Картин-то в монастырях не держали, образцов монашкам неоткуда было взять, так они узоры эти зимой с окон снимали. А в Венеции-то, поди, и морозов не бывает.
Саня и Анюта, обняв за плечи Дарью Тимофеевну и Гермогена Петровича, уходят с песней в лес. Автомобильный гудок. Входят Капитолина Андреевна и Звягинцев. Сегодня Капитолина Андреевна праздничная, помолодевшая, задорная. Звягинцев с восхищением следит за каждым её движением.
Капитолина Андреевна (задорно). Что, Антон, есть у вас на Байкале прелести такие?
Звягинцев. Приедешь — увидишь.
Капитолина Андреевна (посмеивается). Вряд ли в ваших краях буду.
Звягинцев. На экскурсию хотя бы. Байкал, знаешь ли, — восьмое чудо мира.
Капитолина Андреевна. На экскурсию? (Смеётся.) Ха-ха-ха! До чего неподходящее время!
Звягинцев. А чем неподходящее?
Капитолина Андреевна. Я и говорю: самая золотая пора для туристских походов, экскурсий, прогулок всяких. Разоденемся в цветастые шелка — и ну веселиться!
Звягинцев. А почему и не повеселиться? Делу — время, потехе — час.
Капитолина Андреевна (усаживается на пенёк). И что это за мужики пошли? Чудаки какие-то! Ты голубых песцов разводишь, парторг мой о тряпках многоцветных мечтает. Дескать, для вас всё это, для советских женщин. А вы спросили нас, советских женщин: до голубых ли песцов нам, до многоцветных ли тканей?
Звягинцев. И спрашивать нечего. Сам знаю.
Капитолина Андреевна. Э-эх ты, провидец! Время-то какое? Война кончилась, а пушки не смолкли.
Долгая пауза.
Звягинцев. Ну, и что ж, по-твоему, шинели всем теперь надеть, бурки казачьи? Не спать, не есть, не веселиться, значит? Всё по боку? А вот народ наш по-другому смотрит.
Капитолина Андреевна. Как же он смотрит?
Звягинцев. Пушки пушками, забывать про то не надо, говорит народ. Но пришла пора новую жизнь строить. Каждый день наполнять счастьем… А ты на жизнь-то из окна своего кабинета смотришь. Ты оглянись — у тебя глаза по-другому засветятся! Эх, кабы да моя воля, я бы тебя насильно в отпуск отправил к нам на Байкал, чтобы нашими сибирскими ветрами из тебя всю эту дурь повыдуло.
Капитолина Андреевна. Ишь ты, богатырь какой! Отправил бы! Кабы, да ни бы!
Входят Саня и другие.
Саня. Как хорошо, что ты приехала, мама!
Капитолина Андреевна (Сане, тихо). Неудобно. От коллектива, скажут, отрывается. (Всем, нарочито громко.) Веселиться приехала!
Гермоген Петрович (про себя). Неужто отважилась?
Капитолина Андреевна. Гостя сибирского привезла. (С иронией.) Вот он, восьмое чудо мира! С воскресным днём, люди добрые!.. Музыка-то у вас есть, по крайней мере? (Курепину.) Скучный ты какой сегодня, парторг.
Как бы в ответ на слова Капитолины Андреевны в роще заговорил аккордеон. Полилась зажигательная мелодия пляски. Капитолина Андреевна лихо, по-молодому распрямила плечи, отвела руки за голову и пошла по кругу, приглашая Антона.
Ну, Антон, покажи, как у вас, на Байкале, пляшут.
Звягинцев (смущённо). Не выучился, к превеликому сожалению. (До глубины души обиженный и оскорблённый всем только что происшедшим разговором, всем поведением Капитолины, улучив момент, не сказал, а прошипел скорее.) Прощ-щ-щ-ай!.. (Ушёл.)
Капитолина Андреевна (едва не бросилась вслед за Звягинцевым, но самообладание удержало её; продолжая плясать). А ты, парторг? Говоришь — жизнь обожаю! Какой же ты после этого жизнелюб, ежели сплясать не можешь. (Она пляшет всё бойчее и задорнее, вихрем проносится мимо Курепина.) Видать, в читальнях просидел брюки?
Курепин. И не одну пару. Да уж как-нибудь, по-студенчески! (Он лихо пускается в пляс, отбивая присядку вокруг Солнцевой.)
ЗанавесКартина пятая
НА ФАБРИКЕ
Печатный цех. За окнами зимний городской пейзаж. Застеклённая перегородка во всю ширину стены. За ней печатные машины, силуэты которых отражаются на стекле. По эту сторону перегородки стол мастера, несколько стульев, скамейка. У стола стоят Значковский, Нина Логвинова, понурый Гермоген Петрович. Трещат телефоны. Прибегают девушки, что-то шепчут Нине, убегают, возвращаются, снова убегают. У Значковского вид капитана на мостике. Старый мастер не успевает отвечать на звонки. Наконец, махнув обеими руками и тяжело вздохнув, отошёл в сторону.
Значковский (Гермогену Петровичу, энергично). Не люблю повторять распоряжения. (Нине.) Дело пойдёт, товарищ Логвинова! Ох, как пойдёт!
Звонит телефон.
Гермоген Петрович (снимает трубку). Так точно, печатный. Здесь он, у нас. Вас, товарищ Значковский. (Передаёт трубку.)
Значковский. Алло! Я, Иван Иванович. (Ещё более жизнерадостным тоном.) Да, экспериментируем! Что вы, ваши сомнения напрасны! Вы же знаете: я сам колорист. Всё проверил. Валики? Валики изготовлены тоже новым, фотохимическим способом. Нет, не беспокойтесь. Заходите минут через пятнадцать — двадцать. Ах, вы в министерстве… А мы уже начинаем… Не сомневайтесь. (Кладёт трубку. Гермогену Петровичу.) И никого близко не подпускайте. Под вашу ответственность.
Гермоген Петрович (хмуро). Очень, конечно, извиняюсь, Геннадий Семёнович, только ничего понять не могу… Что такое тут делается? Суета, беготня! Разве нельзя экспериментировать тихонечко, спокойненько, вечерком?
Значковский. Ну, Гермоген Петрович, огонька у вас не стало! Не узнаю старой гвардии! Валики-то хороши?
Гермоген Петрович (махнув рукой). Я уж и сам не знаю; голова, извините, кругом идет. Валики?.. Я уж говорил — не каждый красивый рисунок можно использовать в производстве нашем. Узоры-то больно мелки. А уж ежели рискнули, то валики-то надо было изготовить ручным способом, а не фотохимическим.
Значковский. Вы что же, хотели растянуть на три — четыре месяца? Покамест наши гравёры пыхтели бы над рисунком, у наших новаторов остыл бы весь пыл. Быстрота и натиск — вот стиль новаторов. Верно, товарищ комсорг?
Нина. Вы уверены в результате, товарищ Значковский?
Значковский. Знаете, как поётся в популярной песне? «Если песню запевает молодёжь, молодёжь, молодёжь…»
Входит оператор кинохроники.
Оператор. Привет! У вас что новенького, товарищ Значковский?
Значковский. Всегда вам новенькое подавай. (Кокетливо.) Не напасёшься на вас! Но сегодня вы угадали. Стахановка Солнцева выпускает ткань совершенно нового, я бы даже сказал, сенсационного образца.
Оператор. Где Солнцева? Где она?
Значковский. Минуточку! (За перегородку.) Саня!..
Едва появилась Саня, как оператор уже заснял её.
Нина. Погодите, что вы делаете? Ещё нет ни метра ткани.
Оператор. Ткани нет — ткань будет. (Снимает Саню с разных сторон.)
Саня. Да бросьте вы, пожалуйста!
Гермоген Петрович (сокрушённо качает головой). Иисусе Христе, синематограф явился!
Оператор (наступил на Саню). Всё понятно, скромность. О чём толковать!
Саня. Ну что вы затеяли, Геннадий Семёнович?
Значковский. Что поделаешь! Ничего не поделаешь. Новаторство. Теперь о вас вся Москва, вся страна узнает! Смотрите, Саня, не подведите!
