Ноэл Кауард - Обнаженная со скрипкой
Себастьян. Алло. Да, Энвалид 26–45. А, мистер Фридлэнд… Да, все в порядке, грузовик прибудет на Сен-Клод рано утром. Я сам буду за всем наблюдать и доставлю картину на машине. Конечно, сэр, можете на меня положиться. Да, сэр, недавно. Мистер Элмер П. Рискин в отеле «Ланкастер», а сэр Эларик Крейги в отеле «Крильон». Я сообщил обоим, что вы лично свяжетесь с ними. О да, сэр, наш разговор закончился как нельзя лучше — княжна сначала рассвирепела и пыталась укусить меня в бедро, но нам с Эгмонтом удалось ее успокоить. Эгмонт очень разумный человек и не возражает против французских франков. В этом он не похож на меня — я предпочитаю более стабильную валюту. Пожалуйста, не беспокойтесь, мистер Фридлэнд. Да, они улетели днем в Брюссель, а завтра вернутся в Париж с письмом. Да, сэр. Не стоит, сэр. Через полчаса? Хорошо, сэр.
Улыбаясь, вешает трубку. Звонок у парадной двери. Он встает из-за письменного стола и оглядывает комнату, проверяя, все ли в порядке. Входит Джейн.
Джейн. Здравствуйте, Себастьян.
Себастьян. Здравствуйте, мисс Джейн.
Джейн. Я пришла раньше остальных, потому что мне хотелось ¿о. вами поговорить.
Себастьян. Тронут и польщен, мисс Джейн. Не угодно ли вам выпить что-нибудь?
Джейн. Нет, благодарю.
Себастьян. Папиросу?
Джейн. У меня свои, спасибо.
Себастьян. Спичку хотя бы? (Подносит зажженную спичку).
Джейн. Вы, может быть, сядете?
Себастьян. Мадемуазель очень демократична. А если Мари- Селест войдет и увидит, что я сижу, развалясь, в присутствии дочери моего покойного хозяина? Ведь это может подорвать ее моральные устои.
Джейн. Я подозреваю, что в этом доме моральные устои Мари- Селест подвергались более серьезным испытаниям.
Себастьян. Вы правы, мадемуазель.
Джейн. К тому же я вам предложила не развалиться, а просто сесть.
Себастьян. Повинуюсь.
Джейн (протягивает Себастьяну портсигар, он берет папиросу). Так вот…
Себастьян. Я весь внимание, мисс Джейн.
Джейн. В этом я нисколько не сомневаюсь. Вы мне сразу показались очень наблюдательным человеком.
Себастьян. Мадемуазель очень любезна.
Джейн. Но отнюдь не слишком щепетильным.
Себастьян. Это верно.
Джейн. Можете вы абсолютно честно ответить мне на один вопрос?
Себастьян. Смотря какой.
Джейн. Вы искренне были привязаны к моему отцу?
Себастьян (после короткой паузы, вполголоса). Да, мисс Джейн. Я был искренне к нему привязан. Можете этому верить.
Джейн (с улыбкой). Спасибо, Себастьян. Верю. Я тоже в глубине души любила его, хотя едва помню. Мама осуждает меня за то, что я окружила его романтическим ореолом. Я действительно заблуждаюсь?
Себастьян. Конечно, нет. Вы обожали бы его, и да позволено мне будет сказать: он платил бы вам тем же. Уверен. Это был замечательный человек — живой, обаятельный, с неиссякаемым чувством юмора. Он наслаждался жизнью, а на это в христианском обществе смотрят косо.
Джейн. Зачем он совершил этот чудовищный обман?
Себастьян. Ваш отец был одержим навязчивой идеей, которая преследовала его всю жизнь.
Джейн. Какой?
Себастьян. Фанатической, жгучей ненавистью к обману.
Джейн. Мне трудно этому поверить, когда вся его карьера была построена на сознательной лжи.
Себастьян. И все же это так. Он ненавидел ханжество, лицемерие, интеллектуальный снобизм, куплю-продажу таланта. Преуспевающие дельцы от искусства, критики и так называемые эксперты приводили его в бешенство. Его ненависть к ним была просто болезненной.
Джейн. Но почему? Почему все это так его раздражало?
Себастьян. Талант был для него божеством. Он поклонялся ему пылко, страстно, быть может тем сильнее потому, что у него самого — и он это прекрасно сознавал — таланта не было никакого. Больше всего на свете он любил хорошую живопись.
Джейн. Как же он мог так поступать, — если действительно любил живопись?
Себастьян. Это был его крестовый поход против лжи в искусстве.
Джейн. Крестовый поход? Вы не ошибаетесь, Себастьян?
Себастьян. Я говорю вам только правду, мисс Джейн.
Джейн. Этому трудно поверить!
Себастьян. Верьте мне, прошу вас. Это очень важно.
Джейн. Почему?
Себастьян. Потому что из всей вашей семьи только вас он мог бы посвятить в этот фарс.
Джейн. Почему вы так думаете?
Себастьян. Потому что я знал его, вероятно, лучше, чем кто- либо другой, и потому что со вчерашнего дня я имею счастье знать вас.
Джейн. Спасибо, Себастьян.
Себастьян (вставая). Убедил я вас?
Джейн. Все же многое мне еще не понятно. Зачем ему, например, надо было доставлять себе столько хлопот и платить этой русской княжне за то, что она писала для него картины? Ведь он сам мог легко это делать.
Себастьян. Если бы он писал картины сам, они бы не были подделками.
Джейн. Как вас понять?
Себастьян. Мистер Фридлэнд и все эти набобы из мира искусства имели бы тогда основание настаивать на том, что он гений, и никакой его протест тут не помог бы. Они, вероятно, даже использовали бы этот протест, как доказательство своей правоты.
Джейн. Каким образом?
Себастьян. Говорили бы, что он гениален, независимо от того, сознает ли он это сам или нет, и что, как многие гениальные люди, он просто неуравновешен.
Джейн. Скажите, это вы уговорили отца написать письмо, которое прочитали нам с таким явным удовольствием?
Себастьян (смеясь). Я уговорил? Это письмо явилось завершением всего, к чему он стремился в жизни, заключительным жестом, последним решительным ударом, направленным против паразитов, предавших, по его мнению, то единственное, что он по-настоящему ценил в человеке, — талант.
Джейн. Очень вам благодарна, Себастьян. Вы помогли мне хоть в какой-то мере во всем этом разобраться.
Себастьян. Но до конца я вас так и не убедил?
Джейн. Мне все еще кажется, что вы знаете гораздо больше, чем сообщили нам.
Себастьян. Не спорю, мисс Джейн. Но мы ведь с вами остаемся друзьями, не правда ли?
Джейн (встает и, улыбаясь, протягивает руку). Да, Себастьян. (Обмениваются рукопожатием). Мы друзья. Но есть вопрос, который для меня все еще остается неразрешенным.
Себастьян. Какой именно?
Джейн. Княжна Павликова ушла от отца в 1929 году. Кто же писал остальные картины?
Себастьян. Этого я не знаю.
Джейн. О!.. Бедный Джейкоб! Мне в самом деле его очень жаль!
Себастьян (улыбаясь). Мистер Фридлэнд действительно оказался в незавидном положении. И мы должны сделать все возможное, чтобы ему помочь, не правда ли?
Джейн. Вы не любите мистера Фридлэнда, Себастьян?
Себастьян. Я разделяю мнение вашего отца о нем. Он говорил, ¿что мистер Фридлэнд — старый напыщенный плут, умеющий втирать очки людям.
Джейн. Вы считаете, что он мало понимает в живописи?
Себастьян. Я полагаю, что теперь никто ничего не понимает в живописи. Искусство, как и люди, отбилось от рук.
В холле слышны голоса.
Джейн. Вот они.
Себастьян. Я не слышал звонка.
Входит Черри-Мэй Уотертон в сопровождении Фабриса. Это кричаще одетая, веселая блондинка средних лет. Фабрис чрезмерно красив и выглядит, как здоровяк на рекламе в медицинском журнале.
Черри-Мэй (Себастьяну). Мистер Джейкоб Фридлэнд здесь?
Себастьян. Нет, мадам.
Черри-Мэй. А у него в конторе сказали, что здесь.
Себастьян. Вы с ним заранее условились?
Черри-Мэй. Нет, но он мне очень нужен. Это страшно важно. Я Черри-Мэй Уотертон. А вы кто?
Себастьян. Меня зовут Себастьян. Я камердинер покойного мистера Сородэна.
Черри-Мэй. Это Фабрис. (Фабрис кланяется). Он не слишком разговорчив, но очень мил, когда узнаешь его поближе. И его не легко надуть.
Себастьян. Очень приятно.
Черри-Мэй (оглядываясь вокруг). Подумать только! Старина Поль завел камердинера и отхватил себе такой шикарный особнячок. Видно, он и в самом деле далеко пошел!
