Нил Саймон - Один день из жизни жены Эйвери Мэнна
Ник: Наоборот, это человечно. Вам нужно впустить собаку, чтобы, облизав лицо Хозяина, она могла удостовериться, что он мертв.
Эйвери: Ник, ты слишком много читал Джека Лондона.
Мэрилин: Ты когда-нибудь читал Джека Лондона?
Ник: Нет, я серьёзно. Иначе, Рыжий будет всё время ждать его возвращения. Он будет сидеть на лужайке перед домом, скуля дни и ночи, и думать, где же, черт возьми, его хозяин бродит?
Мэрилин: (скептически). Ты, уверен в том, что говоришь?
Ник: Между хозяином и собакой очень специфические отношения.
Эйвери: Я любил свою собаку. Но мне не очень хочется, чтобы он «упивался» моим лицом, мертвым или живым.
Ник: Мы поступили так, когда умер мой дедушка. У него был бассет, с языком около метра. Нам пришлось поднять его и положить рядом с дедом в гроб, иначе он не смог бы его достать. И вы знаете что? После того, как он сделал своё дело, пес перестал рыть норы в саду и ждать своего хозяина.
Грегори: Откуда вы знаете, что делала эта собака? Возможно, он перестал рыть норы лишь потому, что нашел свою кость или что-нибудь ещё.
Ник: Я знаю. Потому что, я положил его кость в гроб своего деда.
Эйвери: Возможно, поэтому он и лизал его.
Мэрилин: Ну, хорошо, мы позволим Рыжему проститься со своим хозяином, но не сейчас! Чуть попозже, когда гости разойдутся.
Ник: Это для его же спокойствия; это то, чему Эйвери был бы рад.
Эйвери: Это не то, чему я был бы рад! Я был бы несоизмеримее счастливее, если бы художник написал картину: «Прощание Рыжего с хозяином». Боже, Ник, что за дурацкая мысль пришла тебе в голову!
Ник: Эйвери всегда хорошо ладил с собаками и с детьми. У него был прекрасный удар слева тоже. Поэтому я принес вот это. (Ник возвращается к гробу, кладет туда ракетку и теннисные мячи, поворачивается и смотрит на Мэрилин.)
Ник: Так как он не был верующим то, возможно, ему будет слишком жарко там, куда он направился, но я думаю, новая ракетка ему все равно пригодится. Многие годы я намеривался подарить ему металлическую ракетку, но ему так и не пришлось иметь ее при жизни.
Эйвери: Смешно, но это факт, я принадлежу поколению железных мужчин и деревянных ракеток, но не к поколению деревянных мужчин и металлических ракеток.
Мэрилин: Он всегда считал, что принадлежит к поколению железных мужчин и деревянных ракеток, но не наоборот.
Ник: Мы все страдаем от чувства собственного величия.
Эйвери: А как насчет тебя, мой старый друг? Ну, конечно, ты же лишен этого, особенно, когда есть возможность задеть своего друга.
Мэрилин: Ты же не собираешься дарить ему эту дорогую ракетку???
Ник: И набор мячей. Это самое лучшее, что я могу сделать для него, после всего того, что он сделал для меня.
Эйвери: Ну, назови хоть что-нибудь!
Эми: Ник, ты хорошо знал нашего отца?
Ник: Знал ли я его!? Да, мы, дважды в неделю играли в теннис в течение стольких лет!!!
Эйвери: Десять! Десять долгих лет!!!!!
Эми: Так ты его знал или нет!?
Ник: Ну, не знал, в том смысле, в котором ты имеешь в виду. Ваш отец был скрытным парнем. Я уважал его за это.
Эйвери: Именно поэтому мы так долго оставались хорошими друзьями.
Эми: Уважал его за это?
Ник: Нет, не за это — просто за его индивидуальность.
Грегори: Вы же были большими друзьями, не так ли?
Мэрилин: Закадычными друзьями, ведь это так называется?
Ник: (неуверенно). Во всех отношениях…
Эйвери: Воры не могут быть друзьями…
Ник: Ну, мне надо бежать; я просто хотел оставить эти вещи для него.
Мэрилин: Благодарю за вашу чуткость к нему. Я уверена, что он бы по достоинству оценил ваш поступок.
Эйвери: Уже оценил. Спасибо дружище. Я никогда бы этого не забыл, если бы знал об этом.
Ник поворачивается и уходит. Эйвери подходит к гробу, берет ракетку и начинает бить по воображаемому мячу. Как только Ник уходит, появляется Дэйн Лукас. Она воплощение лучших качеств женщины. Высокая, стройная, холёная, одетая, как профессионал. Приход этой дамы сильно взволновал Мэрилин.
Мэрилин: Эми, пожалуйста, не уходи. Дэйн пришла.
Эми: Нет, нет, избавь меня от этого. Она ведь твоя подружка. Нам надо что-нибудь выпить. Пошли, Грегори.
Мэрилин: Эми! (Они уходят, оставляя Мэрилин наедине с Дэйн. Дэйн вплывает, подходит к гробу, останавливается и долго смотрит на гроб.)
Эйвери: Дэйн! Боже, я даже не предполагал, что она придет. Мой агент и друг, единственная, с кем я мог спорить обо всем, включая мою профессиональную деятельность. Дэйн, как никто другой, знала, что мне надо делать с моими произведениями, за исключением того, как на этом делать деньги. Она и Мэрилин внешне были расположены друг к другу, но под личиной дружелюбия, скрывалось что-то непонятное. Я не знаю, что это было и почему.
Дэйн: (обращается к телу). Боже мой, Эйвери, дурнее ты не мог придумать, как проколоть Паркером спасательную подушку. Я уверена, что ты сделал это нарочно! Как бы показывая всем, что ты жил с пером, и от пера умер. (Она тяжело вздыхает и поворачивается к Мэрилин.) Привет, Мэрилин! Как ты выдерживаешь всё это?
Мэрилин: Пока держусь, спасибо! Я считаю, что ты потеряла достаточно хорошего клиента.
Дейн: Лучшего и дорого мне друга. Их так мало можно встретить в этом мире.
Мэрилин: Или еще кого-нибудь, что нам тоже известно.
Дэйн: (заглядывая в гроб). Он выглядит достаточно хорошо, не правда ли? Так естественно, правда, чуть-чуть слишком расслабленным. Кажется, немного синеватый, особенно вокруг губ.
Эйвери: Признак кислородного голодания. Дэйн, у тебя было бы то же самое.
Дэйн: Но эта синева ему к лицу, не правда ли? Мэрилин, разве ты не согласна, что это ему к лицу? Сине — голубой, как вода в океане.
Мэрилин: Ты имеешь в виду, как на глубине? Что — то в этом роде.
Дэйн: Ну, я не знаю, был ли он глубоким или обычным представителем рода человеческого. Иногда он казался очень глубоким, ибо на вопросы, заданными им, часто невозможно было найти ответа.
Мэрилин: Возможно, это оттого, что он не знал, где их искать.
Дэйн: Или потому, что он сам не хотел этого. Мне надо было напирать на него сильнее, а я слишком легко отказалась от него. У Эйвери было много прекрасных рассказов, которые не были опубликованы. И теперь уж точно не будут. Он часами пересказывал то, что его волновало, прекрасные истории — откровения.
Мэрилин: О чём же они были?
Дэйн: Больше о себе, чем о ком-нибудь другом. Возможно, вообще о Человеке и мужчинах и, в частности, о себе. Он не имел привычку открываться до конца.
Мэрилин: Неужели это правда?
Дэйн: И ты задаёшь мне этот вопрос! Кому-кому, а тебе следовало бы знать об этом.
Мэрилин: Я не припоминаю ничего подобного.
Дэйн: Он ничего не писал: просто рассказывал их мне. Я знала, что он собирался записать эти рассказы.
Эйвери: Конечно, я собирался опубликовывать эти ужасные истории, хотя знал, что людям нравятся рассказы со счастливым концом. Я так много хотел сделать, и так мало было у меня времени. Я даже не представлял себе, как мало у меня времени. Если бы я только знал…
Мэрилин: (с сожалением). Если бы Эйвери хоть сказал или намекнул, что он собирается сделать.
Дэйн: И мир стал бы от этого лучше?
Мэрилин: Мой мир? Наверно, не лучше, но что я знаю наверняка — совершенно другим. Более открытым.
Дэйн: И что, он стал бы лучше?
Мэрилин: А что, разве нет?
Дэйн: Я у тебя спрашиваю.
Мэрилин: А теперь я тебя спрашиваю. Разве мир не стал бы лучше, даже не имея в виду Эйвери, если бы он был немного открытее?
Дэйн: Это зависит от того, что открывать.
Мэрилин: А что мой муж открыл для тебя?
Дэйн: То, что он не открыл для тебя? Не в этом ли содержится скрытая часть твоего вопроса, а?
Мэрилин: Да, именно это неупомянутое, невидимое.
Дэйн: Я не знаю. Потому что я не знаю, в чем он открылся тебе.
Мэрилин: Для меня он был закрыт, полностью закрыт.
Дэйн: И это не дало тебе пищу для размышлений?
Мэрилин: Нет, хотя ты права, конечно, дало. Это открывает глаза на многое. Действительно, не обращать внимания на все это, с моей стороны, было большой глупостью.
