Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)
И сколь же горьким оказался этот урок: оказывается, если ты пустил кого-то в свое сердце и отвел для него место — вытравить его оттуда уже не удастся. Сквозь разлуку, предательство и смерть — какая-то частица все равно уцелеет, вечная, незыблемая и непоколебимая, как звезды.
— Сев? — Лили подтолкнула его ногу своей. — О чем ты задумался?
Он мог только глядеть на нее, поднимаясь мыслями из своих дальних далей — из тех дней, когда он жаждал лишь одного: чтобы сердце поскорей остановилось, даруя ему покой — и постепенно возвращался к настоящему.
— Я совсем не понимаю, что творится у тебя в голове, когда ты так замираешь. Это та окклю-штука, о которой ты говорил?
— Да, — у него пересохли губы. — Я думал над тем, отчего я здесь — но совершенно не представляю, отчего здесь ты. Точнее говоря, я размышлял над тем, почему вернулся именно в это время — но что касается того, почему я вообще вернулся...
— Значит, и у тебя никаких знаменательных дат, да? — сказала она негромко. — Что ж, в таком случае — не поделишься своими соображениями?
— Есть, конечно, тот факт, что через две недели ко мне перестанут применяться ограничения на магию для несовершеннолетних. Однако не думаю, что на этом все.
— Согласна — они тебе и так не больно-то мешают. А "не все" — это что именно?
Он ткнул за спину волшебной палочкой — календарь отцепился от стены и поплыл по воздуху.
— Видишь кружок?
Лили кивнула, изловив календарь.
— Не знаю, что он означает, но уверен, что это что-то важное, раз я потрудился обвести дату, но не оставил никаких заметок.
Лили моргнула.
— А почему тогда важное? Я бы решила, что все как раз наоборот, раз ты ничего не записал.
— Потому что я думал, что и так не забуду. И еще — потому что вернулся сюда, — он обвел взглядом комнату, стараясь ни на чем не останавливаться; внутри послушно всколыхнулось привычное отвращение. — Я бы не стал приезжать домой без веских на то оснований — равно как и обводить дату на календаре.
— Так почему ты все-таки вернулся? — спросила Лили.
— Я же только что сказал, что не знаю, — он прикусил язык, чтобы не ввернуть что-нибудь едкое на предмет ее умственных способностей — что наверняка сделал бы, окажись на месте Лили кто-нибудь еще.
— Я пытаюсь сказать — извини, Северус, но у меня просто в голове все это не укладывается. Ты вернулся домой на Рождество из-за чего-то жутко важного, но никак не можешь вспомнить, что это было такое, и не оставил себе даже записки?.. Погоди, а когда ты вообще тут очутился?
— За несколько часов до того, как мы встретились в той забегаловке.
— И я тоже, — прошептала она. — Выходит, мы очнулись здесь почти одновременно, прямо друг за дружкой. И... постой, — перебила она сама себя, — а что ты делал до того, как здесь оказался?
Он уставился на нее, не зная, что ответить, да и стоит ли вообще отвечать. Но, кажется, ей хватило и этого молчания; на лице ее, точно кровь, проступило затравленное выражение.
— О Господи, — пробормотала она; календарь выскользнул из пальцев, — ты умер, да? Ты умер.
Он удерживал ее взгляд еще несколько мгновений; потом слегка склонил голову — еле заметно, едва ли больше, чем обычное непроизвольное движение.
Лили снова заплакала.
— Как я все это ненавижу, — пробормотала она — и он не мог с ней не согласиться; из глаз ее хлынули слезы, она поднялась с кровати — зубы стиснуты, брови сведены от гнева — такого же беспомощного, как тот, что прошлой ночью чувствовал он сам. — Ненавижу все это...
Когда Лили неожиданно шагнула вперед, он решил, что она собирается сбежать. Ошибся — она лишь плюхнулась к нему на колени, свернулась калачиком, утыкаясь лбом ему в плечо. На какую-то долю секунды он вдохнул ее запах — маггловский стиральный порошок, апельсины и гардении, ощутил тепло ее...
А потом под ним разлетелся стул, взорвавшись дождем щепок, и они оба рухнули на пол.
— Вот дерьмо, — ругнулась Лили; Северус лишь моргнул, таращась в потолок. Должно быть, он ударился головой — перед глазами плыли разноцветные точки.
Пальцы Лили впились в его свитер с такой силой, что он решил — она хочет его задушить. Он не понимал, почему, пока из какого-то затуманенного места где-то вверху не послышался обманчиво мягкий голос:
— Не исключено, что меня бы до некоторой степени заинтересовали твои объяснения, Северус. Особенно после моих недвусмысленных предупреждений.
"Просто заебись", — подумал он, спихивая с себя Лили и отталкиваясь руками от пола, чтобы принять сидячее положение. Мать стояла в дверном проеме, беззвучно возникнув в комнате, и в руке у нее была волшебная палочка. "Пиздец", — угрюмо подумал Северус. Он не поручился бы за то, что матери не взбредет в голову проклясть их обоих и вышвырнуть на улицу.
Рядом с матерью он всегда чувствовал себя девятилетним ребенком — даже когда встречался с ней в последний раз, незадолго до своей смерти. Выходя из дома ее тетки, Северус никак не мог стряхнуть с себя ощущение, что так и остался для нее малышом — утомительным и непоседливым. Это чувство преследовало его до самого Хогвартса и поднялось вслед за ним в директорский кабинет; там масла в огонь подлил понимающий взгляд нарисованного Альбуса... вторая половинка того же ощущения: словно девятилетнего Северуса балует добрый дедушка — закармливает конфетами и приговаривает: "Ничего, ничего, все образуется".
— Стул сломался, — пояснил он матери, безуспешно пытаясь нырнуть в окклюменцию, чтобы отрешиться от этого старого чувства. Что-то в выражении ее лица — какая-то тень вокруг глаз — напоминала ему о сценах из детства, которые дымкой окутывали его в самые черные дни его жизни.
— И она, конечно, тут же ринулась к тебе на помощь? Оборонять от страшных заноз? — она перевела свой фирменный взор на Лили, но обращалась по-прежнему не к ней.
Северус заметил, что неосознанно заслонил Лили плечом. Не то чтобы он боялся, что мать сотворит с ней что-нибудь чудовищное — просто волшебники ее поколения и социального слоя умели разговаривать с нашкодившими отпрысками только на языке кары. В чистокровных семьях вроде той, из которой происходила она, для наказания существовал целый ряд специальных заклинаний. Мать обычно начинала с того, которое стегало как кнут; дальнейшая экзекуция обычно уже не требовалась — в детстве он настолько сильно боялся невидимого хлыста, обжигающего ладони, что тут же становился паинькой. Для матери они с Лили до совершеннолетия остаются детьми; дети заслуживают наказания, если ослушаются родителей. Да, до его семнадцатилетия оставалось каких-то две недели, но это весьма спорный аргумент — сейчас-то ему всего шестнадцать, и он все еще несовершеннолетний. В чистокровных семьях было принято подходить к определенным вопросам с известной долей... формализма.
— В разговоре обсуждалась неприятная тема, — произнес он выжидательно; сам того не желая, глядел он при этом на ее волшебную палочку. Мать держала ее в руках, хотя ни на кого и не направила — однако это еще ни о чем не говорило, по-маггловски выражаясь, она умела "стрелять навскидку". Если ее палочка начнет двигаться к бедру...
— И поэтому она кинулась тебе на шею? — голос матери был ниже, чем температура в доме, и холоднее, чем черная наледь на мостовой. Северус почувствовал, будто ступает по замерзшему озеру — так шел по льду прошлой зимой мальчишка, следуя за призрачным сиянием чужого патронуса.
— Нет, — сказал он, — это случилось из-за поломки стула.
Взгляд его метнулся к волшебной палочке, потом снова к лицу матери. Его выражение чуть изменилось; это был уже не тот ее фирменный взор, а другой — прохладный, взвешивающий и все еще недружелюбный. За плечом Северуса Лили не двигалась и, кажется, даже не дышала. И хорошо — не хватало еще, чтобы она выкинула что-нибудь гриффиндорское и получила хлыстом по рукам.
Мать смотрела на него холодно; запугать нарочно она, однако, не старалась — ее гнев сам по себе так действовал. Потом волшебная палочка пришла в движение — неспешное хлоп... хлоп... хлоп... о бедро; Северус осознал, что не может отвести от нее взгляд. Просто поразительно, каким ребенком он себя чувствовал — словно ему снова девять, и мать застукала его за чтением книг по Темным искусствам. Зачем ты так поступил, Северус? Почему проигнорировал мои недвусмысленные предупреждения? Неужели ты считаешь, что заслуживаешь снисхождения? Отвечай, Северус!
— На сей раз я проявлю снисходительность, — ледяным тоном сообщила мать. — Но она сейчас уйдет — незамедлительно — и больше сюда не вернется. Неподобающим ты будешь заниматься не под этой крышей — если, конечно, найдешь хозяев, достаточно глупых, чтобы это позволить.
— Благодарю, матушка, — услышал он собственный голос; интонация напоминала ту, с какой он благодарил Темного Лорда за очередное мерзкое поручение.
Мать направила палочку на Лили, и он едва удержался, чтобы не достать собственную — и правильно сделал, судя по всему, потому что она бы им такое устроила...
