Юджин О'Нил - Продавец льда грядёт
Хикки. Я не прикидываюсь. Пойми меня правильно. Это не означает, что я — непьющий зануда и не могу поучаствовать в пирушке. Что ты думаешь, зачем я здесь, если не для того, чтобы, как всегда, устроить вечер и отпраздновать сегодня твой день рождения? Вы все мои хорошие друзья, лучшие, что у меня когда-либо были. С тех пор, как я ушёл из дома, я всё время думал о вас — всё это время, что я шёл сюда…
Хоуп. Шёл? Господи, ты что, пришел сюда пешком?
Хикки. Именно. Всю дорогу из дебрей Астории[24]. Меня это, впрочем, вполне устраивало. Не заметил, как дошёл сюда. Я слегка устал и хочу спать, но в остальном чувствую себя прекрасно. (Шутливо.) Тебя, хозяин, это должно вдохновить — видишь, тебе нечего бояться небольшой прогулки по окрестности. (Он подмигивает остальным. На какую-то долю секунды Хоуп напряжённо смотрит. Хикки продолжает.) Я не так уж медленно шёл для такого толстяка, как я, учитывая, что это серьёзно далеко и что я посидел немного в парке, размышляя. Было около двенадцати, когда я зашёл в спальню сказать Эвелин, что ухожу. Скажем, часов шесть. Нет, меньше. Я ведь ещё провёл какое-то время стоя на углу, думая обо всех вас, прежде чем появились Кора и Чак. Конечно, я только разыгрывал Кору насчёт того, как я собираюсь вас спасти. (Затем серьёзно.) Нет, на самом деле это был не розыгрыш. Но я не имел в виду выпивку. Я собирался спасти вас от пустых мечтаний. Теперь я на собственном опыте убедился, что они-то по-настоящему и отравляют и разрушают человеку жизнь, и не дают ему обрести покой. Если бы вы только знали, каким свободным и умиротворённым я себя сейчас чувствую. Я как новый человек. И стоит только решиться, вылечиться от них так просто. Есть правда в избитой истине, что честность — лучшая политика, я имею в виду честность с самим собой. Всего лишь перестаньте себе врать и дурачить себя своими «завтра».
Он смотрит вперёд в пространство, как если бы он разговаривал вслух с самим собой в такой же мере как и с ними. Их взгляды остановились на нём с беспокойным неудовольствием. Его тон снова становится извиняющимся.
Чёрт побери, это начинает звучать, как проповедь о праведной жизни. Не обращайте внимания. Думаю, это у меня в крови. Мой папаша вбивал спасение мне в зад розгами. Как я вам уже говорил, он был проповедником в захолустье штата Индиана. От него у меня этот талант трепать языком. Он мог продать этим индианским деревенщинам земельные участки на Золотой улице! (Приобретая убедительность продавца.) Мои дорогие, послушайте, не смотрите на меня так, будто я пытаюсь вам продать золотой кирпич. Я от вас ничего не скрываю. Честно. Взять, к примеру, любого, хотя бы тебя, хозяин. Эта прогулка по району, которую ты так и не можешь осуществить…
Хоуп (защищаясь, резко). Ну и что?
Хикки (улыбаясь с симпатией). Ты сам знаешь, Харри. Ты прекрасно понимаешь, о чём я.
Хоуп (вызывающе). Я её совершу!
Хикки. Без сомнения — на этот раз. Потому что на этот раз я тебе помогу. Я ведь понимаю, что это то, что ты должен сделать, чтобы понять, что такое настоящий покой. (Он смотрит на Джимми Завтра.) То же самое с тобой, Джимми. Ты должен сделать попытку получить назад свою старую работу. И никаких завтра!
По мере того, как Джимми напрягается, делая жалкую попытку выдавить из себя чувство собственного достоинства, умиротворяюще.
Нет, Джимми, ничего не говори. Я всё знаю о завтра. Я про завтра учебник написал.
Джимми. Я тебя не понимаю. Допустим, глупо было откладывать, но как раз сейчас я наконец решился, что как только смогу привести себя в порядок…
Хикки. Прекрасно! Молодец! И я помогу тебе. Ты был очень добр ко мне, Джимми, и я хочу доказать тебе мою благодарность. Когда всё будет позади, и тебе больше не надо будет себя изводить, ты тоже будешь мне благодарен! (Он смотрит на остальных.) И все остальные, включая дам, так или иначе, в том же положении.
Ларри (он прислушивался с ироническим одобрением, своим комически напряженным, гротескным шёпотом). Ты попал в самую точку, Хикки! Эта свалка — Дворец Иллюзий!
Хикки (ухмыляясь, с доброжелательным подшучиванием). Ну, ну! Философ вскарабкался на трибуну! Ты думаешь, что ты исключение, да? Жизнь больше для тебя ничего не значит, да? Ты больше не выступаешь в цирке. Ты просто с нетерпением ожидаешь конца — беспробудного сна! (Смеётся.) Знаешь, старина, я много о тебе думаю. Я и из тебя попытаюсь сделать честного человека!
Ларри (уязвлён). На что ты намекаешь?
Хикки. Зачем такому мудрецу как ты, меня спрашивать. Спроси у себя. Спорю, что ты сам знаешь.
Пэррит (наблюдает за Ларри со странной насмешкой, самодовольно). Он тебя раскусил, Ларри! (Он поворачивается к Хикки.) Точно, Хикки. Разоблачи этого старого притворщика! Нет у него права от всего ускользать.
Хикки (сначала рассматривает его с удивлением, затем с озадаченным интересом). Добрый день. Незнакомец среди нас. Я тебя не заметил, братец.
Пэррит (смущён; отводит взгляд). Меня зовут Пэррит. Я — старый друг Ларри.
Снова взглядывает на Хикки и обнаруживает, что тот всё ещё изучает его. Оборонительно.
Ну? Что уставился?
Хикки (продолжает пристально его изучать; озадаченно). Не обижайся, братец. Я просто пытался понять… не встречались ли мы где-то раньше?
Пэррит (с облегчением). Нет, я в первый раз на Восточном побережье.
Хикки. Да, ты прав. Мы не встречались, но… В моём деле, чтобы чего-то добиться, научаешься никогда не забывать имена и лица. Всё равно, я абсолютно уверен, что что-то в тебе мне знакомо. Мы, так сказать, члены одного клуба.
Пэррит (снова беспокойно). О чём ты говоришь? Ты что — ненормальный?
Хикки (сухо). Не принимай меня за идиота, братец. Я — хороший продавец, такой хороший, что после каждой попойки фирма была рада заполучить меня обратно; а профессионалом меня сделало то, что я могу раскусить кого угодно. Но я не понимаю… (Неожиданно добродушно.) Неважно! Я вижу, что у тебя проблемы, и буду рад сделать всё возможное, чтобы помочь другу Ларри.
Ларри. Не лезь не в свое дело, Хикки. Он тебе никто, как, впрочем, и мне.
Хикки бросает на него проницательный пытливый взгляд. Ларри отворачивается и саркастично продолжает.
Ты всех нас заинтриговал. Поделись, как ты собираешься нас спасать.
Хикки (добродушно, но, по-видимому, слегка задет). Да не злись ты, Ларри. Не на меня. Мы всегда были приятелями, ведь так? Мне-то ты всегда очень нравился.
Ларри (пристыжен). И ты мне тоже. Забудем, Хикки.
Хикки (сияя). Прекрасно! Так держать! (Оглядываясь на остальных, которые забыли про свою выпивку.) В чём дело? Что это, похороны? Давайте, выпивайте! Немного жизни! (Все пьют.) Ещё по одной. Празднуем же! Не обращайте внимания, если я сказал что-нибудь слишком серьёзное. Я никому не хочу действовать на нервы. Если вам кажется, что я что-то не то говорю, скажите мне и я уйду! (Он зевает с растущей сонливостью, и его голос становится немного приглушенным.) Нет, мои дорогие, я не пытаюсь вас провести. Просто я теперь знаю по собственному опыту, что с человеком может сделать лживая мечта, — какое облегчение и удовлетворение чувствуешь, когда ты от неё избавился (Он снова зевает.) Что-то я засыпаю. Это — результат длинной прогулки. Пойду лучше наверх. Мне ужасно стыдно, что я так вот засыпаю.
Он было встает, но снова расслабляется. Его глаза слипаются, но он пытается держать их открытыми.
Нет, мои дорогие, до сегодняшнего дня я никогда не знал, что такое настоящий покой. Это сильное чувство, похоже на то как, когда ты болен и страшно мучаешься, и врач делает тебе укол, и боль проходит, и ты постепенно засыпаешь. (Его глаза закрываются.) Наконец-то ты можешь расслабиться. Опуститься и лечь на дно моря. Наконец забыться. Больше не надо никуда идти. Не осталось ни одной надежды или мечты, чтобы изводить тебя. Вы все поймёте, о чём я говорю, после того, как вы… (Он медлит, бормочет.) Простите все — вынужден вздремнуть — все, пейте — я плачу…
Он засыпает сном полного изнеможения. Его подбородок опускается на грудь. Все смотрят на него в озадаченном и тревожном оцепенении.
