Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
Палили славно. Корпус Даву нёс жесточайшие потери, одновременно с тыла его начали крушить казаки Платова. Чтобы избежать полного поражения своего авангарда, маршал Даву бросил обоз и пошёл на соединение с Богарне по полям: грязища, в спину бьют из орудий; жуть.
Но соединиться с корпусом Богарне Даву удалось.
«В 2 часа дня Милорадович начал очередную атаку, на этот раз основные силы бросив на правый фланг французской позиции, против сильно поредевших войск Даву. На правом фланге закипело кровопролитное сражение, русским войскам удалось сильно потеснить неприятеля. Опасаясь возможного прорыва и обхода справа, Богарне начал отходить к Вязьме. Первоначально его войска закрепились на высотах перед городом».
Здесь снова появляется Раевский – именно огонь русской артиллерии принудил французов сняться с позиций и отступить в Вязьму.
Французы перешли в контрнаступление, но, как отчитывались Кутузову русские генералы, «открывшиеся батареи наши привели неприятеля в замешательство… всюду <лежали> поражаемые».
Вот это работа, меткость и злость.
Около 4 часов дня начался штурм Вязьмы. Бой шёл прямо на улицах.
Неприятеля из Вязьмы выбьют в тот же день.
В сражении под Вязьмой со стороны французов было порядка 30 тысяч человек, со стороны русских – около 25 тысяч. Потери французов составили 4 тысячи убитыми и ранеными и 3 тысячи пленными. Это было первым сражением 1812 года, в котором безоговорочную победу одержали русские, а потери наполеоновской армии превысили наши почти вдвое.
Проявивший себя безупречно Раевский по итогам боя производится в подпоручики.
Сразу после этого ему – совсем, по нынешним временам, юноше – передают в подчинение четыре орудия. Эти четыре орудия, лаконично пишет Раевский, были направлены «на Большую московскую дорогу, по которой преследовали корпус Даву».
В тот или следующий год Раевский напишет стихотворение, которое будет петься в армии:
Полно плакать и кручиниться,
Полно слёзы лить горючие:
Честь и родина любезные
Мне велят с тобой не видеться.
О девица, о красавица,
Осуши слезу горючую,
Дай прижать тебя к груди моей!
В поле знамя развевается,
И товарищи любезные
С кликом радостным волнуются
В ожиданьи время бранного.
<…>
Полно плакать и кручиниться.
Если любишь друга верного,
С верой к богу, к другу с верностью
Дожидайся возвращения.
<…>
Не захочет дева русская
Посрамить стыдом любезного,
Чтобы он священну родину
Позабыл для страсти пламенной.
<…>
Если я погибну с честию,
Мы с тобою там[16] обымемся.
Если я останусь с славою,
Нам любовь сто раз прелестнее.
О девица, о красавица,
Осуши слезу горючую,
Дай прижать тебя к груди моей.
Раевскому выпало «остаться с славою».
29 и 30 октября он участвует в боях под Саковым перевозом, 31-го – в сражении под Цуриковом.
«Не только деревень – домов уже по всей дороге не было, – запишет Раевский, – одна зола и трубы от печей кое-где стояли. Платов шёл по Духовской дороге, мы под командой генерала Грекова – по Московской».
(Имеется в виду легендарный генерал-майор Тимофей Дмитриевич Греков, донской казак, в своё время бывший под Очаковым, воевавший в Крыму, покорявший Варшаву и успевший повоевать с французами в кампанию 1806–1807 годов.)
«Направо и налево от дороги сидели и валялись кучи умирающих французов, поляков, итальянцев и даже испанцев, – рассказывает Раевский. – Около огней некоторые глодали мясо дохлых лошадей, другие в беспамятстве глодали или кусали трупы своих лежачих товарищей; на лицах их выражались бессмыслие или страх; большая часть была в помешательстве. Мы проходили мимо этих несчастных совершенно равнодушно. Я не чувствовал ни сострадания, ни злобы…
Наполеон, это чудовище, бич человечества, бросил армию, дорогою сказал несколько ласкательных слов легковерным полякам и ускакал в Париж».
«…Была народная война со всеми ужасами и варварством… Народ русский зверски рассчитывался за пожары, насилие, убийства, свою веру», – скажет Раевский.
«Выходит, нужно думать и об изгнании неприятеля и о способах изгнать потом зверство из самих себя», – странным образом прокомментирует эти слова исследователь жизни Раевского Натан Эйдельман.
Откуда это «выходит»?
В тексте Раевского ничего об этом нет! Напротив, если приводить его целиком, там есть следующее: «Наполеон расстрелял в Смоленске двух помещиков за патриотизм. Из церквей наших войска Наполеона делали конюшни, образа кололи и топили ими. Смоленск, Вязьму, Дорогобуж сожгли французы. Из деревень Большой дороги крестьяне бежали, угоняя скот, забирая с собой всё имущество».
По сути, перед нами констатация факта: если оскорблена вера, если сожжена Москва, если неприятель убивал и насиловал – наказание будет зверское и варварское.
И сам Раевский в этом наказании принимал прямое участие.
В его послужном списке записано одиннадцать сражений. Это всего лишь цифра; но на самом деле она означает сотни людей, в которых Раевский стрелял, часто – в упор, и десятки убитых.
Ещё это означает, что Раевский в числе русских войск гнал наполеоновскую армию к границе, и ежедневно видел вдоль дорог не сотни, а тысячи замерзающих и умирающих людей, и, как мы убедились, не спешил их спасти, отогреть или накормить…
Зимой 1812 года Александр I принял решение о новой военной кампании, уже европейской.
Это в нашем нынешнем понимании мы гнали прочь Наполеона; но, к примеру, с точки зрения польской, Россия вновь «растоптала» Польшу – вернее сказать, герцогство Варшавское, воссозданное Наполеоном в 1807 году.
Раздел Польши и территориальные компенсации России за её счёт российский император считал одной из важнейших целей новой кампании. Великий князь Константин Павлович, брат императора, вообще был уверен, что, взяв Польшу, надо встать на границе Пруссии.
Защищать Варшаву должен был всё тот же Юзеф Понятовский, воюющий вместе с Наполеоном с 1806 года, а с 1807-го – военный министр герцогства Варшавского. Однако бедственное положение его войск, неоднократно битых в России, позволило взять Варшаву без боя.
В середине апреля 1813 года всей 23-й батарейной роте Гулевича пожаловали на кивер знак «За отличие», и отдельно офицерам – шитые петлицы за воротники и обшлага. Неделей позже, 21 апреля, ввиду воинских заслуг Раевский получил звание поручика.
С сентября 1813-го по ноябрь 1814-го Раевский нёс гарнизонную службу на территории Польши. При этом, как сам признавался, «вкушая плоды разнообразных удовольствий». Ну а что: год в походах и боях, кто упрекнёт боевого офицера осьмнадцати лет? Прекрасные польки, шампанское и мазурка – до службы в Польше у Раевского не было особых возможностей постичь эти стороны жизни.
На исходе зимы 1814-го, когда войска союзников уже подошли к Парижу, Раевский был направлен с заданием в места дислокации действующих войск.
Решил, наконец, с оказией повидаться и со своим любезным Батеньковым.
Нашёл позиции 13-й бригады: не подскажете, любезный, где разыскать мне такого-то?
– А вы ему кто, вашеродие?
– Друг.
– Друг ваш погиб намедни, вот как, – ответили Раевскому.
(О Батенькове он узнает вскоре, что нет, не погиб – получил десять штыковых ран и попал в плен. Через месяц его заберут из плена, и в том же году героический офицер вернётся в строй.)
…По окончании войны Владимир Раевский остался в действующей армии.
В 1815 году находящийся на отличном счету и обладающий обширным военным опытом Раевский получает должность корпусного адъютанта по артиллерии при 7-м пехотном корпусе, располагавшемся в городе Каменец-Подольский в низовье реки Смотрич, левого притока Днестра.
(Военный губернатор города – генерал Алексей Бахметев, спасённый, напомним, поэтом Вяземским под Бородином, и вернувшийся – после ампутации ноги! – в строй; адъютантом при Бахметеве в Каменце-Подольском состоит поэт Батюшков.)
Именно там 30 ноября 1815 года Раевский создаёт очередной образчик военной поэзии – посвящение «Кн. А.И.Горчакову»:
Вождь смелый, ратным друг, победы сын любимый!
Склони свой слух к словам свободного певца:
Я правду говорю у твоего лица,
Не лестию водимый;
К поэзии в себе питая смелый жар,
Восторгом вдохновенный,
Природою мне данный дар
Тебе я приношу, как дар определенный
Для славы юного певца;
Пусть струны скромныя цевницы
Звучат хвалу тебе сторицей!
Не лавров я ищу, не почестей, венца;
Нов поле бранное тобою предводимый,
Хвалы твоей ищу; и если жребий мой,
О славы сын любимый!
Велишь ещё мне раз стремиться за тобой
На глас трубы военной —
Я смерть себе вменю за дар благословенный.
Не ты ль с Суворовым чрез Альпы проходил?
Не ты ли презирал опасные стремнины?
И под державною рукой Екатерины
Не ты ль полками предводил?
Князь духом, россов вождь, и вождь непобедимый,
Хвала тебе стократ!
С тобой всегда, везде полки твои счастливы,
С тобой они давно привыкли побеждать
И поле бранное считать себе забавой,
На лаврах отдыхать при звуке громкой славы…
Сумароковские и державинские интонации слышны здесь – но заплачено за написанное личным, своим.
