Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
…И каждый этот блистающий гренадерский штык может спустя минуту оказаться в твоём животе…
Затем Раевский был переведён на позиции в деревню Горки – батарейные окопы на 32 орудия, прикрывавшие Новую Смоленскую дорогу. (Именно здесь на тот момент находился поэт Фёдор Глинка.)
Там же, при батарее на Горицком кургане, непосредственный начальник Гулевича (а следственно, и Раевского) – командир 23-й пехотной дивизии генерал-майор Алексей Николаевич Бахметьев – потерял ногу. (Чтоб соединить судьбы ещё нескольких поэтов, напомним, что Бахметьева спас в тот день Вяземский, а позже именно к Бахметьеву, даже без ноги собиравшемуся вернуться в действующую армию, пошёл адъютантом Батюшков.)
Тем временем на Курганной высоте, отлично видимой с позиций Горицкого кургана, началась очередная атака французов.
Находившийся на тех же, что и Владимир Раевский, позициях, его однополчанин поручик И.Т.Радожицкий писал:
«…Вице-король Итальянский делал последний приступ на наш курганный люнет, батарейный и ружейный огонь, бросаемый с него во все стороны, уподоблял этот курган огнедышащему жерлу; притом блеск сабель, палашей и штыков, демов и лат от ярких лучей заходящего солнца – всё вместе представляло ужасную и величественную картину.
Мы от деревни Горки были свидетелями этого кровопролитного приступа. Кавалерия наша мешалась с неприятельской в жестокой сече: стрелялись, рубились и кололи друг друга со всех сторон. Уже французы подошли под самый люнет, и пушки наши после окончательного залпа умолкли. Глухой крик давал знать, что неприятели ворвались на вал, и началась работа штыками.
Французский генерал Коленкур первый ворвался с тыла на редут и первый был убит; кирасиры же его, встреченные вне окопа нашей пехотой, были засыпаны пулями и прогнаны с большим уроном.
Между тем пехота неприятельская лезла на вал со всех сторон и была опрокидываема штыками русских в ров, который наполнялся трупами убитых; но свежие колонны заступали места разбитых и с новой яростью лезли умирать; наши с равным ожесточением встречали их и падали вместе с врагами.
Наконец французы с бешенством ворвались в люнет и кололи всех, кто им попадался; особенно потерпели артиллеристы, смертоносно действовавшие на батарее. Тогда курганный люнет остался в руках неприятелей. Это был последний трофей истощённых сил их. Груды тел лежали внутри и вне окопа: почти все храбрые защитники его пали».
В той вечерней перестрелке Владимир Раевский был ранен в левое плечо картечью – но остался при своих орудиях. После Бородина он получит золотую шпагу с надписью «За храбрость».
В ночи уже, едва держа перо, писал письмо домой: отец, я жив.
Получив весточку от сына, Феодосий Михайлович раздал на радостях всем работникам по рублю серебром. Бывший военный, родным сердцем он сумел из своего далёка догадаться о кромешных масштабах случившегося сражения.
В послании «К дочери» Раевский напишет:
Под гулами убийственных громов
И стонами в крови лежащих братий
Я встретил жизнь, взошла моя заря…
Вот уж воистину: заря кровавая.
Началось отступление.
Части Наполеона пытались организовать преследование, но в целом неуспешно: российская армия не бежала, но отходила, соблюдая порядок, что отмечали и французы.
В случае необходимости русские давали встречные бои. 29 августа Раевский участвует в бою под Татаркиным.
Оставив Москву, Кутузов отдал приказ устроить фальшивое движение казачьих отрядов по Рязанской дороге, чтоб не дать понять Наполеону, куда именно отступала русская армия.
Отряды Наполеона двигались в самых разных направлениях, однако с Рязанской, Тульской и Калужской дорог пришли донесения, что русских войск нет. Сто тысяч человек исчезли!
Один из наполеоновских отрядов следовал по дороге от Подольска к Чирикову. Туда были перекинуты войска, в том числе 4-й пехотный корпус, где нёс службу Владимир Раевский.
«Таким образом, 13 сентября, после вступления противника в соприкосновение с прикрывавшими правый фланг русских войск отрядами, ему удалось нащупать место, где расположились главные силы Кутузова, – пишет историк В.В.Бессонов. – Утром 13 сентября Наполеон уже знал, что русские армии находятся на Старой Калужской дороге, в одном переходе от Москвы… Поэтому Наполеон, передав под командование Мюрата 5-й армейский корпус и 3-й корпус кавалерийского резерва, приказал ему напасть на русские войска и отбросить их на несколько переходов от Москвы, вплоть до Оки».
Находившийся в составе 4-го корпуса поручик 11-й артиллерийской бригады Радожицкий рассказывает, что 14 сентября русские «войски переменяли боевые позиции и, маневрируя, отступили до вечера не более 8 верст, также без выстрела. Неприятель, казалось, не знал в точности наших сил, был осторожен, маневрируя также за нами, постепенно приближался, и к ночи остановился верстах в трёх от нас».
Так Раевский с двумя своими пушками оказался в числе той русской части, что была на самом пике соприкосновения с силами Наполеона.
«В предписаниях, посланных 15 сентября из Главной квартиры Кутузова, – продолжает Бессонов, – указывалось Остерману-Толстому на рассвете 16 сентября атаковать противника, разбить его и прогнать, если удастся, до Подольска».
В который раз все – и наш товарищ Раевский – были страшно взбудоражены: атака же!
Вместо этого Остерман-Толстой решил отступить, дабы занять более выгодную позицию.
Неприятель шёл по пятам – приходилось время от времени отстреливаться.
Наконец, 17 сентября у Чирикова произошел бой. 4-му пехотному корпусу Раевского пришлось столкнуться с резервной кавалерией Мюрата.
«В отряде нашем, – писал Радожицкий, – до полудня было спокойно. Уже перед вечером, в четыре часа, неприятель стал развертывать свои колонны по ту сторону возвышенного берега реки Мочи. Целый час рассматривал он нас, ничего не предпринимая; потом начал спускаться через речку на нашу сторону, в долину, сперва полвзвода кавалерии, потом взвод, эскадрон и так далее всею массою, не подкрепив этого движения артиллериею. Мы позволили им приблизиться сажень на 200 в добром порядке, потом вдруг из всех батарей с линии пустили ядрами и гранатами, так что в несколько минут расстроили тактику кавалерии, которая мигом улетела за речку, и тем нас довольно потешила».
22 сентября Раевского ждал очередной бой – у деревни Гремячево, к юго-востоку от Москвы, в пойме Москвы-реки.
Дело началось вечером и было жарким; с той стороны участвовали польские гусарские и уланские полки генерала Юзефа Понятовского. В Гремячеве до сих пор находят картечь с того страшного боя. Но едва ли кто-то знает, что заряжалась она в пушки поэта Раевского.
По итогам этого дела он награждается за мужество орденом Святой Анны 4 степени. А с польскими солдатами Понятовского ему ещё не раз придётся встретиться.
6 октября Раевский отличился под Спасским при атаке и истреблении неприятельского авангарда.
22 октября 1812 года в огромном сражении под Вязьмою семнадцатилетнему Раевскому доверяют до такой степени, что поручают отдельные задачи для его двух орудий.
Тогда на Смоленской дороге в районе Вязьмы авангард под командованием Милорадовича, в который вошло подразделение Остермана-Толстого, отсёк от императорских войск три корпуса сразу: Богарне, Даву и нашего знакомого Понятовского.
В четыре утра авангард Милорадовича выступил из села Спасское, которое находилось в двадцати верстах восточнее Вязьмы. Левую колонну атакующих российских войск составлял 4-й пехотный корпус Остермана-Толстого.
«Около 8 утра, – сообщают нам исторические хроники, – кавалерия Милорадовича подошла к селу Максимовка и обнаружила двигавшуюся в колонне по Старой Смоленской дороге 13-ю пехотную дивизию генерала Т.П.Нагля. Ахтырский гусарский и Киевский драгунский полки атаковали неприятеля… Эта удачная атака преградила путь войскам Даву, которые двигались из села Фёдоровское, однако передовые отряды французского арьергарда атаковали русскую кавалерию и смогли оттеснить её с дороги. Корпус Даву снова начал движение, но к этому времени в бой вступили казаки Платова, которые выбили французов из села Фёдоровское. К 10 часам утра к дороге вышла 4-я дивизия принца Вюртембергского и отрезала корпусу Даву путь дальнейшего отхода. Одновременно с этим полки А.И.Остермана-Толстого заняли позицию у сёл Большие и Малые Ржавецы», – там в это время был Раевский.
«К Вязьме подходил корпус Богарне, который, оценив положение войск Даву, поспешил к нему на помощь, закрепившись у села Мясоедово. Богарне опасался действий Милорадовича против своих войск, поэтому во второй линии развернул корпус Понятовского. Через некоторое время Ней из Вязьмы прислал к ним подкрепление – 11-ю пехотную дивизию генерала Ж.Н.Разу. Войска Богарне перешли в наступление и оттеснили русскую пехоту с дороги, но к этому времени Милорадович успел развернуть несколько артиллерийских батарей, которые открыли огонь по двигавшимся к Вязьме колоннам Даву», – именно в эти батареи был направлен с двумя орудиями Раевский.
