Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
«Мы дрались за каждую пядь земли… завоёвывая дорогу кирками и штыками», – скажет о том походе Бестужев-Марлинский.
Дружбы у Катенина с Бестужевым не сложилось, но ссора – забылась. Никто из них не понял, что с этой рифмой в судьбе делать, где её использовать. Нигде не использовали; и зря. Она бы лучше пригодилась Бестужеву для его кавказских повестей, чем привычка поэтизировать «диких» горцев. Да и Катенин такую поэму мог бы написать!..
…В январе 1836 года Катенин вернулся в Ставрополь. Там простудился, заболел и – без походов – захандрил.
Есть сведения, что полковой командир написал на него донос, – и Катенина убрали с должности.
24 июля 1836 года в Москве подписан приказ о назначении Катенина комендантом Кизлярской крепости.
Жил там скромно, на одно своё жалование.
В начале мая 1837 года у Катенина останавливался Лермонтов, ехавший из Ставрополя в Нижегородский драгунский полк. Никаких, увы, подробностей об их встрече не сохранилось. Сошлись характерами, нет?
Отчего-то думаем, что – да. Что-то в них было общее.
Да и как не поговорить о Пушкине, убитом на дуэли? Да и с кем ещё о нём говорить? А о Грибоедове?..
Наезжал к Катенину в гости и брат Пушкина – Лев Сергеевич.
…28 ноября 1838 года без предлога и видимого повода генерал-майор Катенин был уволен со службы высочайшим повелением. Он прослужил на Кавказе четыре с половиной года – и служил бы дальше; но не судьба.
В романе Писемского есть (судя по всему, тоже со слов Катенина) версия, отчего его выгнали: «Начальник края прислал ему… книгу дневную, чтобы записывать в неё, что делал и чем занимался. Он и пишет в ней: сегодня занимался размышлением о выгодах моего любезного отечества, завтра там – отдыхал от сих мыслей, – таким шутовским манером всю книгу и исписал!..»
История вполне в духе Катенина и похожа на правду.
«Жизнь Катенина не была богата событиями», – написал как-то один литературовед.
Жаль, не знаем о жизни этого литературоведа никаких подробностей.
Ибо сложно представить человека с настолько неординарной биографией, которому показалась бы скучноватой жизнь Катенина. Того самого, что в юности воевал два года подряд, дружил с французскими актёрами, вошёл в число главных российских литераторов, восхищал и обучал Пушкина и Грибоедова. Это
Катенина офицеры Преображенского полка считали гением, это он некоторое время был одним из лидеров будущих декабристов, ухитряясь в литературном журнале намекать на то, что государь причастен к цареубийству, это на него писал доносы Фаддей Булгарин. Это Катенина государь император личным указом высылал из Петербурга, а потом заезжал к нему в гости – а Катенин нагло прятался у приятеля, и надирался там наливки. После чего служил на Кавказе, встречался с Бестужевым-Марлинским в боях, и с Лермонтовым в ту пору, когда служил комендантом целого городка. Катенин вышел в отставку генералом – это у него была небогатая событиями жизнь?
И что, много ещё таких поэтов? Или генералов, переводивших Корнеля? Много ли вообще в мировой литературе подобных персонажей?
Он прожил в своей деревне ещё пятнадцать лет, почти не выезжая, – отставной поэт, отставной герой.
Винокуренный завод, оранжереи, библиотека; пил более чем неумеренно, о его чудачествах ходили анекдоты: ходил в Черкесске, лакеев тоже в чёрные черкесские чекмени нарядил… Отличный тип, и отличная старость.
Писемский замечательно подметил, что Катенин напоминал «с одной стороны, какого-то умного, ловкого, светского маркиза, а с другой – азиатского князька».
Согласно Писемскому, Катенин – задолго до Василия Розанова – невзлюбил Гоголя, причём из чувств глубоко патриотических; уверяют, что «Мёртвые души» – поэма, и в ней вся Россия, – ругался Катенин: «В кривляканье какого-то жаргон-диета – вся Россия!»
Дело тут вовсе не в тяжёлом характере Катенина или неумении разглядеть огромное событие в литературе (тогда и Василий Розанов тоже был слепой!) – речь о том, что вольнодумец, скептик и гордец Катенин более всего на свете любил Отечество своё. А издёвок над ним – не терпел. (Именно поэтому Тынянов настаивал, что общеизвестная резкость Катенина была «вне-личной»: он спорил не из-за себя, дерзил не из тщеславия – его возмущали обиды, наносимые русской словесности, русскому театру, России в целом.)
Да, больше у него не было никаких публикаций, имя его забылось, пьесы из репертуаров исчезли. Ну и что теперь? Не одним репертуаром жив человек.
В какой-то день Катенину (да простит нас Павел Александрович за панибратский тон, он и сам был предерзкий) надо было позабыть про своё умение создавать сонеты, рондо, октавы, терцины (а он умел), выбросить хоть на время из головы Расина и Ферранда, оставить всех этих Аполлонов и Гиперионов, и сочинять о том, как у него гуси плавают на пруду, как он ходил в штыковую атаку на французов и что при этом думал, как потом пьянствовал с французскими актёрами и не утешался с французскими девками, но избегал их, как в своей деревне прогорел с поставками спирта, как командовал батальоном у подножия Эльбруса, как, лёжа в грязи, перестреливался с горцами, как тосковал в Кизляре и пил горькую с заехавшим на денёк Лермонтовым; про своего денщика и баб костромских надо было писать.
Однажды он так и сделал, сочинив «Дуру» (1835) про деревенскую девку Ненилу, – и вышло чудное стихотворение!
Он был поживший, очень наблюдательный, и ещё – добрый при всей своей мнительности человек; у него бы получилось. Ведь умел же он и так:
Хоть мне белый царь сули
Питер и с Москвою,
Да расстаться он вели
С Пашей дорогою, —
Мой ответ:
Царь белый! нет;
Питер твой Перед тобой;
А мне Питера с Москвой
Сердце в Паше
Краше.
Но такие стихи сочинял Катенин крайне редко, будто в шутку, не осознавая, что двигаться надо – сюда, по этой тропке.
Тем не менее, Тыняновым подмечено, что в области ритмики Катенин подействовал и на Лермонтова, и на Полежаева, и на Некрасова – а через них уже на всю поэтическую традицию, добавим мы, следующего века: от Блока до Бориса Рыжего. В общем, ничего никуда не исчезло после того, как Катенин пропал без вести в своей костромской глуши.
Ю.Г.Оксман, в свою очередь, заметил про Катенина, что «изысканные античные формы трагедии “Андромаха” и кантаты “Сафо” неожиданно оживают в драматургии Иннокентия Анненского и в лирике Вячеслава Иванова».
Ещё отличное выражение было у Катенина: «опыт беды».
У него он имелся; и опытом этим Катенин не кичился никогда.
Лучшая его вещь – конечно же, написанный на Кавказе в 1835 году «Инвалид Горев» (опубликованный годом позже – последняя прижизненная журнальная публикация Катенина): о простом русском мужике, который если и печалился о чём в своей судьбе, так о том, чтоб никогда не проявить слабость перед врагом: а то «русское имя втянут в поклёп».
Катенина можно в чём-то обвинять (хотя в чём? кроме трудного характера – не в чем; тем более, что зачастую трудный характер – не вина, а достоинство), но русское имя своё он пронёс безупречно.
Как поэт, в «Инвалиде Гореве» Катенин разом стал огромен, и это вовсе не случайно, потому что – весьма прозорливый тип – он ещё тогда заметил, что российскому романтизму не сложиться в полной мере, потому что русская старина «отнюдь не романтическая», мы не в европах пребываем.
Катенин увидел, что разделение поэзии на «классическую и романтическую» – вздор, выказывая предпочтение поэзии «отечественной, народной», оттого что «своё ближе чужого».
Блестящий знаток европейской культуры, он объяснил, что в русскую поэзию надо тащить всё то, что иные чудаки будут истово ненавидеть даже двести лет спустя, – все эти берёзки, осинки, портянки. Сам, правда, этого в полной мере не выказал, но зато объяснил тем, кто слышал и понимал.
Это всё из его Шаёво, из его медвежьего угла – там понабрался; стоял на своём всю жизнь и позиций не сдал: ни военных, ни литературных.
Пушкин отмечал «гордую независимость» Катенина.
Он действительно был по-настоящему свободный человек; и никогда не видел военную службу помехой своей свободе.
9 мая 1853 года Катенина сбили лошади. Две недели, упрямо и без жалоб, он отвоёвывал свою жизнь, отказываясь от исповеди и причастия, но на этот раз проиграл. Только на этот.
На памятнике Катенина выбита его собственная эпитафия: «Павел, сын Александров, из роду Катениных, честно отжил свой век, служил Отечеству верой и правдой, в Кульме бился насмерть, но судьба его пощадила. Зла не творил никому, и мене добра, чем хотелось».
Звучит восхитительно.
«Носи любви и Марсу дани…»
Корнет Пётр Вяземский
Счастли́в, кто меч, Отчизне посвящённый,
Подъял за прах родных, за дом царей,
За смерть в боях утраченных друзей;
И, роковым постигнутый ударом,
Он скажет, свой смыкая мутный взор:
«Москва! Я твой питомец с юных пор,
И смерть моя – тебе последним даром!»
Автор этих стихов, Пётр Андреевич Вяземский, в двадцать пятом колене потомок Рюрика, родился 12 июля 1792 года в Москве.
