Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
Катенин, кажется, даже и не рифмовал эти строки (так, предыдущие две строки в финальном фрагменте не срифмованы, хотя выше идёт рифмованный стих) – однако поэтическое чутьё его вело туда, куда ещё никто не ходил. Созвучие это он наверняка увидел – и осмысленно оставил, чтоб иметь возможность в ответ на претензию о дурной рифме ответить: а я и не рифмовал.
Кюхельбекер расхвалит «Песнь…» в статье «Взгляд на текущую словесность», но прав в конечном итоге окажется Пушкин, однажды сказавший: «…славянские стихи Катенина, полные силы и огня, но отверженные вкусом и гармонией».
До какого-то времени Катенин был куда больше учитель и учредитель литературного процесса, чем поэт; и тут Пушкин его ценил более чем кого бы то ни было. Катенинские критические работы будут поражать каким-то аномальным знанием всего и обо всём в литературном европейском мире.
П.А.Каратыгин в своих воспоминаниях описывает Катенина: «Память его была изумительна. Положительно можно сказать, что не было всемирного исторического факта, который бы он не мог цитировать со всеми подробностями; в хронологии он никогда не затруднялся; одним словом, это была живая энциклопедия».
И далее: «Катенин приводил наизусть целые цитаты из авторов и нередко переводил устно на русский язык читаемую им книгу так же чисто, отчётливо и правильно, как отличный пьянист исполняет любую музыкальную пиесу “с листа”».
В этом смысле (но только в этом) в Катенине есть что-то, роднящее его с Валерием Брюсовым (тоже учителем, умным критиком, поэтическим реформатором, интеллектуалом и полиглотом, но не поэтическим гением). Грибоедов говорил Катенину: «Тебе обязан я зрелостью, объёмом и даже оригинальностью моего дарования». Пушкин впоследствии писал ему: «Многие (в том числе и я) – много тебе обязаны; ты отучал меня от односторонности в литературных мнениях, а односторонность есть пагуба мысли. Если б согласился ты сложить разговоры твои на бумагу, то великую пользу принёс бы ты русской словесности».
Но в самом Катенине не хватало беспечности и ловкости для-легкомысленной поэзии. Быть может, тут имело место своеобразное горе от ума.
…В 1820 году, в 28 лет, Катенин получает звание полковника. Военная карьера его развивается вполне удачно, до генерала было рукой подать, и вдруг – фиаско.
П.П.Каратыгин пишет: «Как командир Катенин, по человеческому обхождению с нижними чинами, был одним из отрадных исключений тогдашней аракчеевщины; как товарищ – был искренне любим всеми сослуживцами…» – обратите внимание, сколь отличалось его поведение по службе от поведения в литературных кругах; это делает Катенину честь; но читаем далее о нём: «…При всём том как подчинённый не умел ладить со своим высшим начальством, особенно в тех случаях, когда замечания по службе были несправедливы или неосновательны. Слишком благовоспитанный, чтобы дозволить себе грубость при объяснениях с начальниками, Катенин возражал им вежливо, почтительно, мягко, но самую эту вежливость и мягкость приправлял таким выражением голоса, лица и взгляда, которое могло показаться дерзостью. Несчастный случай с Катениным, испортивший всю его служебную карьеру, был именно следующий.
Великий князь Михаил Павлович произвёл внезапный смотр батальону, в котором находился Катенин. Со свойственным ему вниманием осматривая мундиры на солдатах, его высочество был неприятно поражён небольшою заплатою на рукаве у одного из рядовых или унтер-офицеров. Подозвав Катенина, великий князь показал ему на этот изъян на мундире солдата и сурово произнёс:
– Это что? Дыра?
– Никак нет, ваше высочество, – почтительно отвечал Катенин, – это заплатка, и именно затем, чтоб не было дыры, которую ваше высочество заметить изволили».
За такое предерзостное поведение полковника, гвардейца, награждённого за храбрость орденом св. Владимира 4-й степени и прусским крестом, тут же отправили в отставку. Официальная мотивировка гласила: «…замеченный неоднократно с невыгодной стороны».
Из Санкт-Петербурга Катенин не уехал – ещё два года там блистал, спорил и злился, что о нём совсем не говорит критика (забыв про то, что было написано в «Студенте», начнёт пенять товарищам: хоть слово обо мне сказали б!). Называл литературных оппонентов «шайкой глупой», играл в любительских спектаклях, часто бывал за театральными кулисами, продолжал учить актёров искусству декламации, всё больше терял значимость как сочинитель стихов, однако приобретал всё больший вес в среде театралов. Продолжалось это до очередного, в духе Катенина, случая.
18 сентября 1822 года он устроил скандал в Большом театре. Артистка Азаревичева ему, видите ли, не понравилась (играла она действительно не блестяще; ей доверили тогда главную роль, в первый и последний раз; после она вернулась к ролям служанок, однако благодаря Катенину мы теперь знаем её фамилию). Но задел он не столько даже Азаревичеву, сколько другую актрису – Екатерину Семёнову, знаменитость того времени, пользовавшуюся покровительством князя И.А.Гагарина (и вскоре вышедшую за него замуж). Она и так Катенина терпеть не могла за его, как современники писали, «злой язык», а тут ещё из зала Катенин настойчиво выкрикивал на вызов не её, а своего друга и ученика, актёра В.А.Каратыгина (совсем недавно, между прочим, посидевшего для острастки в Петропавловской крепости за громкий раздор с директором театра).
Александр I находился тогда за границей, но ему донесли о Катенине: «…подбирает в партере партии, дабы господствовать в оном и заставлять актёров и актрис искать его покровительства».
Государь распорядился Катенина выслать, с запрещением «въезда в обе столицы без высочайшего на то разрешения».
Приказ был получен 7 ноября утром, а в полдень Катенина уже вышибли прочь, даже собраться не дали.
Резкость, с которой была осуществлена высылка, говорит о том, что помимо театрального скандала было что-то ещё, раздражавшее государя. Ведь даже в рапорте, составленном генерал-губернатором Петербурга Михаилом Андреевичем Милорадовичем по поводу происшествия, ничего особенного нет: Милорадович признаётся государю, что сам присутствовал в момент показа спектакля, но на поведение Катенина особенного внимания не обратил. (Хотя тот же Милорадович охарактеризовал высланного как «либерала», дурно влияющего на товарищей.)
Есть резон предположить, что слухи о вольнодумных стихах всё-таки доходили до государя.
В романе Алексея Писемского «Люди сороковых годов» Катенин выведен под именем Александра Ивановича Коптина. Причиной высылки Коптина там становится его декабристский «гимн». Сопоставление реальных событий и написанного в романе о Коптине говорит о том, что перед нами не столько художественный вымысел, сколько художественная документалистика, точная в большинстве деталей. (Писемский с Катениным был знаком и дружен.)
В день высылки Катенину пришлось остановиться в кабачке на Петергофской дороге и оттуда уже, через товарищей и посыльных, распоряжаться своим имуществом: надо было сдать городскую квартиру, продать экипажи, перевезти библиотеку и вещи в своё костромское имение.
Он просидит там два с половиной года, как «филин в тёмном дупле своём» – писал в письмах. Тридцать лет, он полон сил, дописал трагедию «Андромаха» (начатую ещё в 1808 году) – Пушкин скажет о «величавой простоте» её; но публиковаться Катенину было нельзя, пока государь не простит.
К сельским трудам не привыкший, лирой любезной
Мнил он наполнить всю жизнь и добыть себе славу,
– так писал о себе Катенин; но про «сельские труды» стоит сказать отдельно.
В упомянутом романе Писемского о помещике Коптине-Катенине написано: «…Предобрый!.. Три теперь усадьбы у него прехлебороднейшие, а ни в одной из них зерна хлеба нет, только на семена велит оставить, а остальное всё бедным раздаёт!»
Катенин-благотворитель не входит ни в какое противоречие с тем Катениным, что изысканно дерзил начальству, критиковал всех и вся в литературных кругах, издевался над актрисами и демонстрировал высокомерие в светском общении. Пред нами тот же самый Катенин, что во времена муштры и зверского отношения к солдату берёг и уважал своих подчинённых, проявляя истинную человечность.
Персонаж воистину литературный – где-то в русской классике появлялись такие: но они не были выдуманы, и жизнь Катенина тому порукой.
Он писал: «Чем долее живу в отдалённой нашей стороне, тем сильнее удостоверяюсь, что здесь-το именно труд и есть, которого уже плоды красуются на ветвях и забывают о бедных корнях, роющих землю в темноте. Сельская тишина, мир полей – пустые, бессмысленные слова столичных жителей, не имеющих никакого понятия о том, как трудно хлеб сеять, платить подати, ставить рекрут и как-нибудь жить».
Очень точно.
И тот же самый Катенин в своих кипящих от раздражения письмах обзывает литераторов Николая Греча и Фаддея Булгарина «пигмеями», пишет про то, что Вяземский «избалован», «привык врать» и вообще «дурак», а про Шаховского и Гнедича – «один – шут, другой – плут: в двух словах вот их история», злится, что, когда Жуковского и Батюшкова читают на сцене, это «ей-ей, и смешно, и досадно, а паче всего до смерти стыдно», а про «Бахчисарайский фонтан» Пушкина сообщает: «что такое, и сказать не умею; смысла вовсе нет… стишки сладенькие, водяные».
