Александр Бушков - Возвращение пираньи
— К нам кто-то идет, — кивнул он в сторону приборов. — Один объект. Скорость моторного катера. Близко, совсем близко…
— Вот бы сторожевик… — совсем по-детски протянула Ольга.
— Лучше заранее настройся на плохое… — бросил ей Мазур. — Ну, что делать будем?
— Вряд ли у них все знают всех, — быстро сказал Кацуба, хищно кривясь. — Главное, они не ждут сюрприза, им же сообщили, что все прошло нормально… а? Да и выбора у нас нет…
…Позиция Мазуру досталась довольно неудобная — лежал в одной из шлюпок, под брезентом, но лучшей попросту не было, палуба гражданского парохода плохо приспособлена для засад. Ольга осталась в рубке, со строжайшим наказом не лезть на рожон и не палить раньше условленного сигнала. Фредди в красной повязке, позаимствованной у одного из покойников, которому она уже была без надобности, остался на прежнем месте — с «гарандом» наперевес стерег пассажиров. Никаких подозрений эта картина — согнанные на корму пассажиры и охранник при них — возбудить не могла, коли уж с самого начала входила в диспозицию террористов. Вряд ли незваных гостей встревожат пятна крови на палубе, пара разбитых иллюминаторов…
Кацубе выпало самое опасное — он, перетянув лобешник алой повязкой с похабной аббревиатурой PIR, торчал у перил на баке[25], готовясь приветствовать гостей, чтоб им сдохнуть. Мазур давно уже отметил, что его напарник почти не отличим по внешности от здешнего простонародья: одень его попроще, и запросто сойдет за «белого бедняка», а то и за чоло. Ну разумеется, так и должно быть, иначе не смог бы он неоднократно навещать сей континент в качестве посланца глаголевской конторы…
Кацуба уставился вперед, словно Колумб у берегов Гаити. Заорал что-то непонятное, махая автоматом. «Так, началось», — сказал себе Мазур, еще раз прокачал, как будет взметываться из-под брезента, пригнулся.
Те, кого Кацуба от души приветствовал, видимо, не узрели ничего подозрительного — иначе подполковник открыл бы огонь первым без неуместного в такой ситуации благородства. Он махал то автоматом, то свободной рукой, заорал что-то насчет «революсьонарио» («Не переборщил бы, — забеспокоился Мазур. — А впрочем, ему виднее…»), перегнулся за перила над заранее вывешенным штормтрапом.
Слышно было, как с ним громко обмениваются непонятными фразами, Мазур выглядывал из-под брезента одним глазком, держа свою СЕТМЕ в полной готовности. Ага, ему бросают конец, и Кацуба не особенно ловко привязывает его к перилам… насколько Мазур мог рассмотреть кусочек реки из своей неудобной позиции, в большой, формой смахивавшей на мыльницу лодке народу хватало, не меньше пяти…
Шестеро. Один за другим они взобрались на палубу, неуклюже управляясь с трапом, заоглядывались, спрашивали что-то — у четверых оружие уже за спиной и на плече, только двое, видимо, особо недоверчивые, держат свои короткие трещотки наготове. Ну, с вас и начнем…
Он напрягся. Знал все заранее, но, как оно обычно и бывает, крик Кацубы обрушился громом с ясного неба:
— Паре, манос арриба!
И он резанул очередью поверх голов.
Четверо так и присели, закрывая головы руками, один было развернулся на полусогнутых в сторону Кацубы — только тот нажал на спуск раньше, и противника швырнуло на перила. Аккуратной очередью патронов в шесть Мазур положил второго. Выпрыгнул из-под брезента, встал у перил верхней палубы и для вящей убедительности дал еще одну очередь поверх голов, чтобы окончательно прониклись жестокой новизной ситуации.
В молниеносном темпе Кацуба разоружал ошалевших гостей, ожидавших совсем другого приема и потому расслабившихся. Мазур страховал его сверху, улучил миг, чтобы глянуть в сторону рубки — что ж, Ольга заслуживает похвалы, не палит, не скачет, дисциплинированно занимает исходную позицию, поскольку не получила от него сигнала…
Все, можно спускаться. Он остановился метрах в трех от четверки, еще не успевшей в полной мере осознать горечь плена. Обычное зрелище, ничего нового — смесь испуга и злости на лицах, ошарашенность понемногу проходит…
Не теряя времени, Кацуба заорал что-то. Не получив ответа, ударил очередью в доски палубы совсем рядом с чьими-то подошвами. Брызнула щепа, сидевший на корточках молчун от страха свалился на пятую точку, но рта так и не открыл.
Плавным движением Кацуба вырвал из-за пояса револьвер, навел на молчуна, потянул спуск. Выстрел. Ближайшего к оседавшему мертвецу пленника забрызгало багрово-белым, он втянул голову в плечи, издав нечто среднее меж стоном и воплем.
Никаких эмоций Мазур не испытывал. На войне, как на войне, они сюда не кофей гонять пришли, мы их сюда не звали… Они первые начали. Пресловутое экстренное потрошение — процедура предельно жестокая, но необходимая. Кто-то должен, наконец, сломаться, а если нет — продолжим…
Ага! Тот, которого на совесть обдало кровью и мозгами, пронзительно, торопливо заорал — что-то осмысленное, пусть и непонятное. Сломался, такое впечатление…
— Что? — спросил Мазур.
— Пока что — жить хочет, и не более того, — отмахнулся Кацуба, прорычал что-то на испанском.
Они с пленным с минуту то ли спорили, то ли торговались. Потом говорил один Кацуба. Потом — один пленный. Наконец подполковник осклабился:
— Испражняется… Короче, мон колонель, к нам понемногу поспешает целая флотилия. Четыре кальяпо, баржа на буксире у катера, еще один катер… Из игроков — человек десять, остальные — окрестные индейцы, их попросту согнали и запрягли. Симпатия твоя предугадала все четко…
— Далеко они? — спросил Мазур, не имевший времени обижаться на «симпатию».
— Километрах в трех, — сказал Кацуба. — Они по-черепашьи тащатся — равнение держат на самых тихоходных, сиречь на плоты. Ну, дело понятное — хоть и посадили на каждый кальяпо по своему хилому мордовороту, но опасаются, что «индиос» могут улучить момент, шарахнуть надсмотрщика багром по голове и драпануть в чащобу подальше от высокой политики… А эти вырвались вперед — не терпелось им, эстетам, первыми добраться до новенького оружия… я, циник старый, подозреваю, и до толстых бумажников «буржуазных свиней», идея идеей, а жрать-то хочется… Пора красиво уходить.
— Самое время, — кивнул Мазур, перегнулся через перила.
Неплохая моторочка, вместительная, сюда и десять человек запихнуть можно… Он замахал рукой Ольге:
— Быстренько за вещами! Переодевайся в темпе!
Вместе с Кацубой они погнали пленников на корму. Одного за другим спихнули в трюм — последнего пришлось поторопить вовсе уж невежливым пинком. С помощью Фредди водрузили на место крышку люка.
— Они ж его там придавят за нестойкость перед врагом… — хмыкнул Мазур.
— Их внутреннее дело, — отмахнулся Кацуба. — Ну, быстренько хватаем вещи и сматываемся…
— Эй! — охнул Кошачий Фредди. — А меня вы что, здесь оставите? Я ж воевал, как мог, кто-то из этих, — он кивнул на пассажиров, — непременно заложит, и кормить мне кайманчиков…
— А ведь верно… — вслух подумал Мазур. — Ладно, парень, беги за вещами…
— К черту вещи! — заорал Фредди, кидаясь к надстройке. — Кысок, главное, прихватить!
Кацуба плюнул.
— Ну, что ты с ним будешь делать? — спросил Мазур, словно бы оправдываясь. — Ему и в самом деле оставаться нельзя, стукнет кто — и конец… Да и мужик опытный, бывал в здешних местах…
— А я — что? Я ничего. Меня главным образом удручают кыски…
— Места хватит, — пожал плечами Мазур. — Рявкни-ка им, чтобы сидели тихо с четверть часика, а то начнут хватать за фалды…
— Сейчас лучше сделаем, — ухмыльнулся Кацуба.
Он положил метрах в трех от сбившихся в кучу пассажиров извлеченный из разбитого бочонка магазин, запустил внутрь большой палец, громко щелкнул пружиной, потом, выпрямившись, произнес внушительно и громко короткую фразу. Ухмыльнулся:
— Сказал, мол, мина. Кто дернется… Они тут не военные эксперты, сожрут… Ходу!
— Не в службу, а в дружбу, — сказал Мазур. — Вещички мои прихвати. Я из рубки карты сгребу…
— Яволь!
Не обремененный поклажей, Мазур оказался у трапа первым. Не выпуская винтовки, настороженно поглядывал в ту сторону, откуда могли появиться основные силы неприятеля. Кацуба приволок сумки, с грохотом свалил у трапа, умчался за канистрами.
— Готова, хефе!
Мазур обернулся к Ольге. М-да, идеальный солдатик с яркого рекламного плаката — высокие ботинки, камуфляжные портки, такая же куртка, черная армейская майка, «гаранд» с длинным магазином на плече, «беретта» у пояса, мама родная, и мачете нацепила, всадница под бледной луной…
Но не было времени иронизировать или шутить. Он лишь удивленно поднял брови, глядя на объемистую сумку, которую Ольга притащила с собой:
— А это что?
