Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
Ещё видели, как он махал белым платком и кричал: «Ура, Константин!»
…Снова замерзали, топтались на месте. Каховский то отдавал Бестужеву пистолет, чтоб постучать рука об руку, то забирал…
Подъехал генерал-губернатор Петербурга Михаил Андреевич Милорадович, постаревший со времён суворовских походов, но ещё бравый, уверенный в себе:
– Ребята, разойдитесь! Марш во дворец! С повинной!
Раздался выстрел. Милорадовича ранили. В сутолоке не
очень было понятно, кто выстрелил. (Перед смертью прославленный генерал успел сказать: «Я счастлив, что в меня стрелял не старый солдат», – он-то успел заметить Петра Каховского.)
К вечеру все одурели от холода.
К бунтовщикам рискнул подъехать генерал-адъютант Левашов, уже знавший, что случилось с Милорадовичем. Кто-то пытался и в Левашова выстрелить, но Бестужев схватился за пистолет с криком:
– Что вы, сударь, делаете? Кто вас об этом просит?
Тем самым спас генерала.
Новые полки не подходили, Трубецкой пропал; Бестужев видел, что дело проиграно, но честь не позволяла ему уйти – в конце концов, братья здесь.
Разрешила ситуацию кровь.
В пятом часу начался артиллерийский обстрел мятежников – картечь косила целые ряды.
Бестужеву пробило шляпу – «на волос от головы», напишет он после.
Насквозь промёрзшие ряды дрогнули и побежали.
Бестужевы и здесь проявили себя: Александр и старший брат его Николай пытались собрать отряд из матросов Гвардейского экипажа в Галерной улице, чтоб преградить путь кавалерии.
На кавалерия так и не явилась: узкую улицу куда удобнее было простреливать насквозь.
Пришлось отступать дальше. Вся улица была в трупах, убили множество прохожих.
Тем временем третий брат – Михаил Бестужев – собрал отступавших мятежников на льду Невы в боевой порядок. Уже три взвода были выстроены, когда треснул лёд и солдаты начали тонуть…
Весь первый день император был уверен, что руководил мятежом именно Александр Бестужев.
Николаю Бестужеву в одном из домов на Галерной открыл дверь неизвестный ему господин. Николай сразу же признался, что он мятежник, и даже назвал свою фамилию. Вскоре явился сын этого господина в адъютантском мундире, из придворных, и сообщил: «Толпу мерзавцев разогнали; теперь открывается, что зачинщики всего – братья Бестужевы, и ни одного из этих подлецов не смогли поймать». Хозяин кивнул и, помолчав, сказал сыну, чтоб тот не торопился с выводами: может быть, ещё не вся правда о случившемся ему известна.
Наш Александр о событиях того дня рассказывал потом писателю Николаю Щукину: «Галерная улица на конце была закрыта подле канавы каким-то полком. Я знал, что все дома в улице проходные на Неву; бросился в одни ворота, в другие; все заперты. Наконец, я подбежал к какому-то дому. Дворник, желая посмотреть, что делается на улице, высунулся из калитки до половины. Картеча в висок поразила его. Бедняжка лежал половиною тела во дворе, другою на улице. Я перешагнул через дворника…»
На следствии Бестужев говорил, что пересидел у неизвестных ему женщин, и через час вышел к Неве.
14 декабря жандармы нагрянули в дом Бестужевых, но никого не застали.
Всю ночь Александр Бестужев ходил по улицам, а с утра – по церквям, из одной в другую. Молился, нет? Просто грелся, смотрел на святых? Прощался с жизнью?
15 декабря он, живой мертвец, как ни в чём не бывало зашёл в гости к кому-то из знакомых. Все смотрели на него в ужасе. По-прежнему был в парадном мундире. Прошёл сквозь комнату, сел на пуфик. С ним никто не разговаривал.
«Ну, как хотите… А я мог бы вас повеселить, господа».
Отправился дальше, гулять. Вышел к Неве. Некоторое время бродил по Галерной гавани.
После обеда оказался у Зимнего дворца.
Зная военные порядки, затребовал караульного офицера и уверенно прошёл сквозь три цепи солдат до самой дворцовой гауптвахты.
– Бестужев! – в ужасе закричал караульный офицер. – Тебя ищут!
– Знаю, – ответил он. – Доложите, что я хочу сказать государю слово и дело.
Когда конвою велели сопровождать Бестужева, он скомандовал:
– Марш! – и пошёл с конвоем в ногу.
Нынче могут не разобрать: последний парад тут перед нами или шутовство.
Нет, первое.
Бестужев воспринял случившееся как дворянин и офицер. Всё его последующее поведение продиктовано кодексом дворянских понятий о воинской чести: проиграл – сдай оружие победителю.
Приведённый в кабинет к Николаю I, Бестужев по всем правилам устава проговорил:
– Преступный Александр Бестужев приносит вам свою повинную голову!
Помолчав, государь сказал:
– Молодой человек, я тебя прощаю, но Бог тебя не простит. Как же ты попал в заговор, любезный?
– Было междуцарствие и я почувствовал себя свободным в поведении.
Фразу приготовил заранее: она казалась ему убедительной.
Бестужев сразу был очарован новым государем: его спокойствием, его удивительным доброжелательством. (Даже и Рылеев, куда менее сентиментальный, попал под его обаяние: написал удивительной силы покаянное письмо, просил жену молиться о Николае.)
Сразу после разговора с государем Бестужева допрашивал генерал Левашов – тот самый, которого он спас.
В первом показании Бестужев назвал уже и без того известные фамилии заговорщиков: Рылеев, Пущин, Каховский, Оболенский, Трубецкой – всех их и так видели на площади (кроме Трубецкого – который, впрочем, сейчас уже валялся в ногах у государя).
«Спасибо, капитан, проследуйте».
Каземат № 1 Никольской куртины.
В тот же день Бестужев попросил бумагу и перо; написал государю пространное объяснение всего случившегося.
Начал издалека: после вторжения Наполеона, писал Бестужев, «народ русский впервые ощутил свою силу; тогда-то пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сначала политической, а впоследствии и народной. Вот начало свободомыслия в России».
«Негры на плантациях счастливее многих помещичьих крестьян. Продавать в розницу семьи, похитить невинность, развратить жён крестьянских – считается ни во что и делается явно. Не говорю о барщине и оброках…»
«Одно лишь правительство беззаботно дремало над волканом, одни судебные места блаженствовали, ибо только для них Россия была обетованной землёю».
«Входя в общество по заблуждению молодости и буйного воображения, я думал через то принести пользу отечеству».
«Если бы присоединился к нам Измайловский полк, я бы принял команду и решился на попытку атаки, которой в голове моей вертелся уже и план».
(Любопытно: где-то в небесных бумагах пылится ли несбывшийся вариант, в котором на Сенатскую площадь выходит Измайловский полк, и штабс-капитан, поэт, писатель, дуэлянт Александр Бестужев свершает государственный переворот, а следом становится, скажем, диктатором? Что там, в таком изложении, предстоит России, русским?
Или такого не может быть, оттого что быть не может?)
На четвёртый день его заковали.
26 декабря повезли пред очи Комитета с военным министром Татищевым во главе.
– Бестужев, кто убил Милорадовича?
– Я слышал, что Каховский. Он раза три брал и отдавал мне пистолет.
– Идите.
Сказали, что на остальные вопросы будет отвечать письменно.
Шепнули, что государь доволен его ответами.
Завязали глаза и увезли.
В каземате Бестужев дал все показания, включая характеристики на Трубецкого, Рылеева, Оболенского, Никиту Муравьёва, Ивана Пущина, Штейнгеля, Одоевского, Каховского, Сутгофа, Арбузова, Ростовцева, Якубовича, Торсона, Щепина-Ростовского и своих братьев.
Именно Бестужев объявил, что Трубецкой был назначен предводительствовать мятежом.
Рылеева он обозначил в показаниях как «мечтателя», а себя как «солдата».
После показаний Рылеева и Александра Бестужева будут арестованы восемь человек, чья вина до допросов никому известна не была: Батеньков, Грибоедов, Завалишин, Ентальцев, Кальм, Капнист, Нарышкин, Хотяинцев.
Батеньков – единственный из числа декабристов – проведёт в одиночном заключении в Алексеевском равелине Петропавловской крепости двадцать лет и на какое-то время повредится рассудком.
Так Бестужев, с невозможным спокойствием стрелявшийся на дуэлях, простоявший весь день и не утративший присутствия духа даже под обстрелом в день мятежа, безо всякого давления посчитал возможным рассказать всё.
«Бог сохранил меня – для раскаяния», – напишет Бестужев на одном из допросов. Он действительно раскаялся.
Как, впрочем, и множество других декабристов.
«Я чувствую теперь, что во зло употребил свои дарования, что я мог саблею или пером принести честь своему отечеству», – скажет Бестужев на следствии.
Более всего из декабристов Бестужев выгораживал своих братьев. Написал, что именно он, Александр Бестужев, виноват в поступках Михаила и Петра.
«Сердце моё, – писал Бестужев, – обливается кровию, когда я вздумаю, что судьба привела меня быть обличителем друзей и братьев, которых я люблю более себя, но Бог свидетель, что не малодушие водит пером моим. Я ввёл многих в погибель, приняв заблуждение за истину: чего же не сделаю для самой истины?»
