Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
В 1806 году Сашу отдали в Горный корпус. Уже там он начал писать пьесу под названием «Очарованный лес» (в очарованном лесу он много лет спустя исчезнет без вести).
Ведёт дневник. На обложке не без изящества написал: «Рука дерзкого откроет; другу я сам покажу».
Одновременно успел поучиться ещё и в Академии художеств. У него рано сформировался дар отличного карикатуриста – и это, как несложно догадаться, впоследствии едва не будет стоить ему жизни.
Жёстко рисковал он – и справлялся с любой смертельно опасной ситуацией – тоже с самого детства. Из воспоминаний брата Михаила: «Однажды… мы стали играть в разбойников; начальство было присуждено брату Александру. Этот титул он принял как должную дань, но затруднился только, какое принять имя: Карло Мора или Ринальдо». Выбрал второе – по причине антипатии ко всему немецкому (это было семейным, от отца). «На Крестовском острове отряд маленьких удальцов под начальством брата Александра завладел лодкою, и мы поплыли вниз по речке, обтекающей кругом острова. Проплывая под мостом, лодка ударилась о подводную сваю и проломилась. Едва течением лодку сорвало с подводной сваи, как она начала наполняться водою. Нам грозила верная смерть. Все храбрые сподвижники Ринальдо оказались страшными трусами и думали искать спасения в отчаянных криках, которые совершенно заглушались голосом маленького Петруши. Не потерялся только наш атаман Ринальдо. Он снял с себя куртку и заткнул наскоро дыру; потом схватил брата Петра и, приподняв над водой, закричал: “Трусишка! ежели ты не перестанешь кричать, я тебя брошу в воду”. Хотя мне тоже было страшно, но я кричать не смел. Воцарилась тишина, а нас между тем несло на середину реки, потому что единственный человек, бывший между нами г. Шмит – едва ли не вдвое старше старшего из нас, – который управлялся с вёслами, до того потерялся, что вместо гребли кричал в такт: ух! ух! – и махал вёслами по воздуху. Брат Александр вырвал у него весло, сам сел и велел мне взять другое. Мы скоро приткнулись к берегу».
Портрет складывается? Продолжаем.
…Отец умер 20 марта 1810 года. Саша упал в обморок от горя.
Чуть позже упросил мать забрать его из Горного корпуса. Дифференциальные и интегральные исчисления не давались ему. Сказал при этом: «Меня и без Горного корпуса в Сибирь сошлют». За язык никто не тянул.
Старший брат Николай учился в Морском корпусе – Саша мечтал попасть туда же, бредил морями. Однажды плавал с братом на учебном рейсе, тот сразу сказал: по мачтам лазить не будешь, это дело гардемаринов. «Либо высаживай, либо – буду», – ответил Саша.
После Горного некоторое время бездельничал: лежал, читал, мечтал о подвигах.
Братья все были уже при деле: один офицер, двое гардемарины, младший – кадет, а Саша что? «Саша, найдёшь ли ты себе дело?» – печалилась мать.
Генерал-майор Пётр Александрович Чичерин, знакомый семьи, взял его в полк юнкером. Послужишь солдатом – сказал – станешь дельным офицером.
С 12 апреля 1816 года Саша – на службе.
Там начал читать разную наводящую на вольные мысли литературу – Руссо, Вольтера; или был ещё такой французский экономист, Жан-Батист Сэй, – его тоже. Наряду с этим вдохновенно изучает древнерусскую историю.
Написал тогда брату Николаю: ты, брат, прослышал я, имеешь связь с замужней адмиральшей, а для меня женщины – ничто, для меня цель – достоинство и великие свершения.
Вот – Саша.
В целом так и вышло. Но к свершениям в смысле карьеры шёл покамест неспешно. Известен случай: младший брат Мишель Бестужев был уже офицером – в неполных семнадцать, а наш Александр ещё нет. Встретились как-то на улице, Саша бросился целоваться, а Мишель: «Сделайте во фрунт и шапку долой!»
Юнкерский формуляр, выданный Александру Бестужеву, гласил: «По-российски, французски, латынски и немецки читать и писать умеет, вышней математике, физике, истории, зоологии, ботанике, минералогии, политической экономии, статистике, правам, мифологии, архитектуре, рисованию, фехтованию и танцевать знает».
Лейб-гвардии Драгунский полк, где он начал служить, стоял под Петергофом.
Как-то в минуту развлечения Саша нарисовал карикатуры на офицерское общество всего полка. Каждый офицер был изображён в виде того или иного животного или птицы. Получалось точно и смешно (всё тот же младший Бестужев – Мишель – рассказывал, что мог незнакомых людей узнавать в лицо по карикатурам брата).
Офицеры – кроме одного – восприняли рисунки с удовольствием и хохотом. Однако поручику Клюпфелю (кстати сказать, масону) не понравилось, что он изображён в виде индейского петуха.
Итог: вызов на дуэль.
Дуэль так дуэль, не извиняться ж.
Стрелялись в трёх верстах от петергофской дороги.
Пуля Клюпфеля прошла сквозь воротник и галстук – в миллиметре от шеи. Саша Бестужев выстрелил в берёзку справа от Клюпфеля, срезал тонкую верхушку: показал, что не промахнулся бы.
При въезде в полк они обнялись.
В журнале «Сын отечества» Бестужев публикует первое стихотворение, а следом – перевод сочинения графа де Брея «О нынешнем нравственном и физическом состоянии лифляндских и эстляндских крестьян».
В 1819 году решает издавать журнал «Зимцерла»: в название выбрано древнерусское слово, означающее сразу и конец зимы, и подступившую весну. Александру, между прочим, – едва за двадцать.
Цензурный комитет сострил: изученных наук Бестужев перечислил много, «однако же в писанной им, Бестужевым, программе комитет не без удивления заметил в десяти не более строках три ошибки против правописания».
Зато на службе смотрели сквозь пальцы на отсутствие Александра в манеже и на занятиях: сочинитель же!
В «Сыне отечества» № 3 за 1819 год Бестужев разнёс драму «Эсфирь» Павла Катенина: «…почти беспрерывное сцепление непростительных ошибок против вкуса, смысла, а чаще всего против языка».
Шум стоял преотменный: ах, откуда взялся такой дерзкий критик?
Текст рецензии был подписан фамилией Марлинский – именно тогда впервые появился этот псевдоним. (Лейб-гвардии Драгунский полк, где служил Бестужев, стоял в части Петергофа, примыкающей к миниатюрному павильону-дворцу под названием Марли.)
В Петергоф пришёл слух, что Катенин собирается стреляться с Бестужевым. Клюпфель сразу пришёл к Бестужеву: могу, говорит, быть секундантом.
(Теперь уже можешь; а мог бы и под берёзкой лежать.)
Но Катенин, хоть и обещал убить любого, кому не по нраву его стихи, рассудил здраво: всё-таки литературная критика – это не карикатура, где ты выведен индейским петухом. К тому же, Катенин прошёл войну, в людей стрелял и резал по живому штыком в рукопашных… в общем, вызова не прислал, только публично поиронизировал о том, что его критик прячет физиономию за псевдонимом.
Ну, Бестужев без дуэли с Катениным всё равно не заскучал. Некий ротмистр на балу шпорой сорвал кружево со шлейфа бестужевской дамы. Через минуту было решено: дуэль.
Стрелялись в Лесном (как остроумно отмечал первый биограф Бестужева Сергей Голубов, «классическом месте самоубийства запойных чиновников и влюблённых немок»).
Ротмистр промахнулся. Бестужев выстрелил в воздух. Видимо, берёзок поблизости не было.
Следующий критический разбор литератора Марлинского не заставил себя ждать: взял на перо комедию «Урок кокеткам, или Липецкие воды» драматурга Александра Шаховского (тоже, к слову, воевавшего: командовал казачьим полком, преследуя бежавшего из Москвы Наполеона).
В «Липецких водах» консерватор Шаховской издевательски вывел Жуковского под именем поэта-балладника Фиалкина, а также выставил свободомыслящую, прогрессивную молодёжь в дурацком свете.
(Сравните с ситуацией, что сложилась в следующем столетии, сразу после другой Отечественной; там тоже драматургия и критика стала полем битвы между «патриотами» и «западниками»; есть повод поразмыслить.)
Марлинский галломанией не страдал совершенно. Но выступал он на тот момент как передовой молодой человек, чуравшийся – это его выражение – «заржавевшей славянщины» Катенина и Шаховского (и старшего их товарища Шишкова). Посему выбирал их в качестве мишеней.
Вместе с тем, взгляните.
1 марта 1820 года Бестужев был произведён в поручики. 11 марта флигель-адъютант русского императора, генерал-майор Александр Ипсиланти тайно оставил Россию, со взбунтовавшимися греками перешёл Прут, вступил в Молдавию и поднял восстание против Османской империи.
И здесь в русских офицерах проснулось совсем другое чувство – либеральные убеждения вовсе не мешали многим из них оставаться воинствующими патриотами. Тем более, что факт нахождения Константинополя под властью турков в России всегда считали недоразумением.
В общем, Бестужев, понимая, что гвардию на войну не отправят, собрался переходить в армию – всюду обсуждалось, что государь введёт войска и поддержит греческое восстание.
Но события развивались слишком скоро. 2 мая армия Ипсиланти была разгромлена, 17 мая – во второй раз, а 7 июня при Драгачанах – в третий.
