Пьер Мустье - Три французские повести
Глод поднялся, пошел в огород, чтобы выбрать капустный кочан. Самый лучший. Достойный законов гостеприимства. Однако и сейчас, спустя пятьдесят восемь лет, угрызения совести все еще жгли Глоду нутро. Что греха таить, он списал работу у долговязого Луи Катрсу. Кто же мог наябедничать Бомбастому об этом старом его преступлении, об этом несмываемом злодеянии?
Шерасс тем временем бодро налегал на педали. От этого своего путешествия он ждал славы и почета. Ведь он единственный видел летающую тарелку, а это, что ни говори, не каждый день случается в их департаменте, где вообще ничего важного не происходит с тех пор, как отсюда смылся маршал Петэн! Газетчики из «Монтань» или из «Трибюн» прискачут его порасспросить, да еще сфотографируют.
— Вышел я из дома помочиться, — вслух репетировал свое будущее интервью Бомбастый, — нет, помочиться не то слово, больно грубое оно… Короче, вышел по малой нужде… Да, да, так оно лучше: по малой нужде, даже любой женщине этак не зазорно выразиться… И тут я увидел летающую тарелку на поле своего соседа, хотя тот-то ровно ничего не видел. А почему не видел? Не хочется мне о нем плохо говорить, сосед он хороший, только ничего он не видит, прямо как старый осел, и всем в округе известно, что больно он до пол-литра охоч…
Бомбастый чуть было не свалился с велосипеда — такой его разобрал хохот. Вот-то будет смехотища, вдобавок ко всему выставить Глода перед народом дурачком! Сизисс заехал на траву и чуть не сверзился в кювет. Видно, от радости его занесло невесть куда, поэтому он поспешил выехать на шоссе и покатил что было духу, а автомобилисты — те и рады позабавиться, попугать жалкого старикашку на жалком стареньком велосипеде, — они проносились мимо, чуть не задевая его крылом машины. Ничего, все теперь пойдет иначе, все в Алье будут относиться к нему с уважением, когда узнают, что этот старикашка видел летающую тарелку, как другие видят, скажем, обыкновенный автобус. И он будет и будет рассказывать им об этой самой тарелке: столько раз расскажет, сколько потребуется, хоть до скончания веков будет рассказывать.
Если хочешь, чтобы тебя заметили в бистро, как показывает опыт, надо всегда иметь про запас какую-нибудь историю, иначе к твоему столику никто и не подсядет и будешь торчать себе в одиночестве. Так вот у него и будет про запас летающая тарелка. И хватит ее надолго.
Наконец он добрался до места назначения, вошел в жандармерию, заявил, что ему надо видеть самого бригадира. Жандарм почтительно ввел его в кабинет начальника. Бригадир предложил посетителю сесть, потом уставился на него как-то двусмысленно и бросил:
— Я вас ждал, мсье Шерасс.
Не без лукавства Сизисс спросил, стараясь попасть начальству в тон:
— А почему это вы меня ждали, господин бригадир?
Бригадир откинулся на спинку стула.
— Потому что я знаю, с чем вы пришли.
— Ого, удивительное дело! — насмешливо протянул Бомбастый, который вопреки многолетней привычке выпил с утра только стаканчик молока.
— Удивительно было бы, если бы я удивился, мсье Шерасс. Нынче ночью, ровно в час, одна особа, обитающая в Гурдифло, по срочной нужде вышла из дому и увидела в небе летающую тарелку.
— Что? — просипел Бомбастый, его словно в сердце ударило, что он был не единственным свидетелем редчайшего феномена.
— И эта особа, — беспощадно продолжал бригадир Куссине, — зовется Амели Пуланжар и, как вам должно быть известно, справедливо считается помешанной.
— Верно, — фыркнул Сизисс, — совсем полоумная.
— Ее сыновья недавно звонили мне сообщить столь радостную весть и просили, если только этот слух дойдет до меня, ни слову не верить.
— И правильно сделали, — заявил Бомбастый, чуть приободрившись.
— Итак, мсье Шерасс, надеюсь, поняли теперь, почему я вас ждал?
— Ей-богу, нет!..
— Так вот, слушайте. Если блаженненькая видела летающую тарелку, совершенно очевидно, что и какой-нибудь завзятый пьянчужка в тех краях тоже не упустил случая эту тарелку увидеть. А вы, часом, мсье Шерасс, тарелки не видели?
Оскорбленный гнусным намеком на пристрастие к алкоголю, Бомбастый заартачился:
— Именно что видел! Как вас вижу! В час ночи. Вернее, без двух час.
— Очень рад. Эта милейшая тарелка одним ударом двух зайцев убила. Я вас больше не задерживаю, мсье Шерасс.
— Как так не задерживаете! Я хочу дать показания.
— Нет, мсье Шерасс, это уж нет. Я не могу терять время на выслушивание всех, кому что-нибудь привиделось. Государство мне не за то деньги платит, чтобы я скрупулезно собирал по нашему кантону разные бредни, исходящие от всех помешанных или других подобных типов того же порядка. Французская жандармерия уполномочена собирать все сведения касательно неопознанных летающих объектов и инопланетян, но не уполномочена выслушивать бредовые выдумки местных пьяниц и пропойц, среди коих, скажу без лести, вы являетесь просто чемпионом, мсье Шерасс. До свиданья, мсье Шерасс. Ах да, скажите мне, оставила ли ваша тарелка хоть какие-нибудь следы на траве?
— Не оставила, — жалостным голоском признался Бомбастый.
— В чем я нисколько и не сомневался. Запомните, мсье Шерасс, что, так сказать, официально утвержденная тарелка, признанная министерством и жандармерией, непременно обязана оставлять на земле конкретные следы, как то: запах терпентина или, еще лучше, выжженный в траве круг. А сейчас идите и выпейте за мое здоровье, мсье Шерасс, да живенько!
Бомбастый не успел даже заявить, что пришел он с наилучшими намерениями, или поклясться именем господа бога. Жандарм, который ввел его в кабинет, вытолкал Сизисса из жандармерии, даже не посчитавшись с его почтенным возрастом. Шерассу, которого вышвырнули словно побродяжку какого, не оставалось ничего другого, как утопить свое горе в вине, и он отправился в кафе «Отель де Франс», которое держала миловидная девица Эме, из местных. Едва только Шерасс принялся за вторые пол-литра, поверяя стакану свой гнев и разочарование, как слухи о его бедах уже поползли по кафе.
— Так вот, папаша, — начала Эме, кусая себе губы, чтобы не расхохотаться вслух, — говорят, вы видели летающую тарелку?
— Да, душенька, — буркнул Бомбастый. — Видел, как эти пол-литра вижу.
— А какая она? В полоску или в горошек?
— Да нет! Она одноцветная. И блестящая, ну вот как ведерко для шампанского.
— Тарелка блестящая, — пояснила Эме слушателям, сидевшим неподалеку от Сизисса.
— Раз блестящая, значит, ненастоящая! — проревел молодой столяр Сурдо, не самый первый острослов, да и пил он больше, чем дозволено. Потолок бистро чуть не рухнул от громового хохота всех этих пьяниц, и Бомбастый почувствовал, что сердце его сейчас разорвется. В эту самую минуту он понял, что отныне стоит ему появиться в Жалиньи, как все будут трещать, точно оголтелые, о летающих тарелках, что мальчишки будут бежать за ним по улицам и расспрашивать об его тарелке и что до конца своих дней он будет для всех только «дядюшка Марсианин».
Он допил вино и удрал из кафе в отяжелевших сабо и с отяжелевшей душой. Вслед ему фыркали, шлепали его по заду, и этот пьяный рев, этот фейерверочный взрыв насмешек он все еще слышал за три километра, медленно нажимая на велосипедные педали, униженный и сдавшийся.
— Тарелка! Тарелка! Вон она, тарелка-то! За здоровье тарелки! Не угодно ли тарелок!
И что-то мокрое тяжело шлепнулось на руль велосипеда «дядюшки Марсианина».
Глава седьмая
Для бодрости он съедал с утра кусочек, а то и два сахара. Глод пришел пешком и нес горшок герани, завернутый в газету. Он открыл калитку кладбища, направился к могиле Франсины. Не часто он сюда ходил. Слишком уж много здесь тяжких для него встреч. Кроме одного Бомбастого, все его друзья покоились здесь рядком, как луковицы. Говоря по правде, и враги тоже. Бывший сапожник окинул взглядом всех тех, кто были верными его заказчиками. Все те, что померли, дав ему возможность выжить. Поэтому-то у входа он снял с головы каскетку и сунул ее под мышку.
Возле стены был отделен особый участок, где стояли в ряд фамильные склепы семейства Раймона дю Жене, владельца замка. Покрытые ржавчиной цепи отделяли всех этих Жене от мужичья, так сказать, зерно от плевел.
Глод водрузил горшок с геранью на могилу Франсины и, не зная, что делать с газетой — бросишь, оскорбишь покойников, — скомкал ее и сунул в карман своих вельветовых штанов. Кругом щебетали птицы. Пока еще здесь их не осмеливались стрелять. В один злосчастный день Глод тоже прибудет сюда, только не на собственных ногах, не в деревянных сабо, а иным манером, и проводить его соберется совсем мало народа. Мэр, несколько выделенных в наряд жандармов, с десяток бывших военнопленных со знаменем. И все для него будет кончено.
