Василий Афонин - Вечера
К концу лета надоест тебе бык, накусают комары, пауты, слепни да мошка, вдоволь наешься ягод, задница огнем горит от ерзанья по бычьей спине, не милы уже колхозные обеды, и чем ближе к сентябрю, тем чаще вспоминается школа — только и разговору о ней. Соскучишься по школе самой, по приятелям-одноклассникам из других деревень, по учителям. Тетрадки надо покупать, учебники. Вот и осень. Сенокос закончился, началась жатва хлебов. Быка ты отдал в работу, сам стал учиться. Если сентябрь ясный, теплый, весь месяц изо дня в день ходишь из школы домой, помогаешь в огороде. А как потянули дожди — неделями живешь в интернате, а в субботу вечером — по домам. Самое скучное время для Шурки — октябрь. Редко случается, что в октябре сухо. Дожди…
Бык остановился, не дотянув до калинового куста. Возле куста Шурка сам собирался дать ему передохнуть. Бык остановился, опустив голову, и не двинулся с места, пока Шурка не закричал на него, взмахнув хворостиной. Это не понравилось Шурке. Обычно быки, постояв немного, трогаются без понуканий. Чуют — домой, тащат воз из последних сил. Шурка решил, что в следующий раз, как выпадет ехать за дровами, Старосту он ни в какую брать не будет, пусть хоть как угодно настаивает бригадир.
Идя за санями, он время от времени покрикивал для острастки на быка, не давая тому сбавлять шаг. Напротив куста Шурка не закричал Старосте: «Тпру-у!» — как намерен был сделать. Если бык пойдет сам по себе, он, греясь, нарвав калины, побежит догонять воз.
Оглянулся от куста, бык уже стоял. Калины на кусте было немного, кистей шесть. Три кисти, что покрупнее, Шурка сорвал, остальное оставил на будущее. Не он, так кто-нибудь сорвет. Сейчас и этих достаточно. Он вроде притерпелся маленько, ни есть, ни пить так остро не хотелось, как в лесу, чувствовалось только, что пусто в животе, и все. Держа кисти в руках, на ходу оторвал губами от одной несколько твердых промерзших ягод и стал неспешно жевать их. Кисло-сладкие от мороза, они вызывали во рту обильную слюну и спазмы в горле и желудке, Бык взял воз с места после окрика, и Шурка опять пошел следом, сжавшись в комок, сосредоточенно жуя холодную калину.
Из всех ягод, что знал он, одна калина оставалась в зиму на ветках и держалась до весны. Весной, оттаяв, сделается она водянистой и невкусной. Малина, перезрев, осыпается, опадает скоро и смородина, черемуху склевывают дрозды. Клевали птицы и калину, но неохотно. Из пареной калины мать, добавив в нее немного тертой свеклы, пироги печет по праздникам. Калину, как и шиповник, поздно рвут, в последних днях сентября, перед заморозками. С осени, хоть и красна она, красива на вид, а в рот не возьмешь — кисла. А вот прихватит морозец раз, другой — сладость в ягоде появляется. Едут ребятишки в лес и посматривают туда-сюда, не видать ли где калинки. Пожевать, покислить во рту. Поел — и пить не хочется, уж и то хорошо. А сытость от нее какая — ягода…
Шурка съел все до последней ягодки и вздохнул, оглядываясь. Незаметно наползла темнота. Вокруг, в недалеком пространстве, что-то еще было различимо, а далее сливалось все, черным-черно. Возвращаясь из леса, более всего не любит Шурка вот это время — сумерки, переходящие внезапно в темноту. Глухо кругом, ни огонька, и ты один с возом на долгой дороге. Звездочки едва теплятся в небе, не разгорелись, луна не поднялась из-за леса, только и свету, что от снега. Знаешь, что бояться нечего, никто не тронет, не догонит со спины, не утащит в темноту, а все равно не по себе как-то. Впереди воз скрипит, ты за ним, маленький, согнутый, закоченелый. Думается, конца не будет дороге, кажется, в обратную сторону от деревни едешь. Ни силы в тебе, ни уверенности, что утром были, — растерял. Пробежаться за возом разве…
Дома, наверное, печка жарко топится, братья сидят возле открытой дверцы, книжку один другому читают или просто разговаривают. Мать пришла с работы, готовит ужин, а сама нет-нет да и взглянет в окно заледенелое, на дверь, прислушается, не подъехал ли ко двору Шурка. А ему еще ехать да ехать. Ужинать не сядут, будут ждать его. Может быть, решили сегодня на ужин картошки испечь в печке. По субботам, когда он приходит из интерната, после бани иногда пекут всей семьей на ужин картошку, сидят около печи, сумерничают. «Посумерничаем давайте, ребята», — скажет мать. Отберут десятка полтора картофелин, не мелких, но и не шибко крупных, пропеклись чтобы. Прогорят поленья, отгребет мать кочергой угли вдаль, а на раскаленные колосники положит рядком картофелины. Шурка очень любит такие вечера. Завтра воскресенье, свободный день. В избе тепло, прибрано, пол помыт. Фитиль лампы прикручен, дверца печки открыта, тянет оттуда устойчивым жаром. Хорошо тогда сидеть напротив, поворачивать длинной лучиной картофелины, смотреть на мерцающие, подернутые синим тонким огнем уголья, думать о чем-нибудь, или разговаривать с матерью, братьями, или просто молчать. На улице метель, мороз, да тебе-то что. Ты отшагал шесть верст от деревни до деревни, не замерз, не занесло тебя пургой в бездорожье, жив, здоров, в баньке прогрелся-помылся, а теперь отдыхаешь. Рядом притихшие братья, тоже в печку смотрят, картошку ждут. Ходики стучат на стене. Мать на лавке что-нибудь штопает или вяжет, рассказывает, как раньше жили, когда молодая она была совсем. И при отце так сиживали, и отец рассказывал, много он знал чего. Только о войне не рассказывал: не любил вспоминать.
Федька с Тимкой в конце недели поджидают Шурку из интерната, он им книжки приносит, советует, что прочесть. Во Вдовине две библиотеки — и в школе, и в деревенском клубе. Шурка в своей школе учился, в начальной, а за книжками частенько во Вдовино бегал. В начальной перечитал, успел, книжек мало было и все для первоклассников. Братьям любопытно: как это там, в интернате? Расспрашивают Шурку. Охота им в пятый класс скорее, в интернат. «Успеете, — говорит он братьям, — никуда семилетка от вас не денется. Небось потопаешь по морозу шесть верст или в метель — пошмыгаешь носом. Узнаете, что почем». Шурке самому в свое время не терпелось попасть в семилетку, дни торопил. А вот уже три года, считай, незаметно пролетели. Последнюю зиму дохаживает, выпускник. Январь, февраль, там весна, экзамены, и… свободные птицы. Выдадут на руки свидетельства об окончании семи классов. Хочешь — в город в ремесло подавайся; хочешь — в Пихтовку, в десятилетку, иди, тянись до аттестата. В Пихтовке многие по квартирам живут, но и интернат есть. А нет желания дальше учиться — оставайся в деревне родной, быкам хвосты крутить, как шутят мужики.
Кто ленивый или неспособный совершенно к учебе, про того так и говорят в деревне: ну, этому всю жизнь быкам хвосты крутить. Едет парень в поля за сеном, соломой, спешит, а дороги нет, перемело-сровняло, бык медленно шагает. Становится тогда возчик стоймя в санях, хватает за конец бычий хвост и давай крутить его. Бык от боли взмыкивает даже, летит по целику, ног не чуя, из оглобель готов выскочить. Отсюда и пошло про бычьи хвосты. Крутить хвосты — значит на быках работать.
Можно и в колхозе, думал Шурка, слыша такие слова от взрослых, ничего страшного. Необязательно на быке. Иди в бондарку, где Аким Васильич работает, научат рамы делать, двери. Сани, что так зимой нужны. Столяром-плотником станешь, чем плохо. Стружка сладко пахнет в бондарке. И щепа… Правда, другой работы, кроме столярной да плотницкой, не мог по душе подобрать в деревне Шурка. А столяром бы с удовольствием. Согласен, хоть завтра…
Еще в четвертом классе проходил у них урок на тему: «Кем быть?» Каждый на отдельном листке должен был написать, кем он станет, когда вырастет. Но никто не написал, что станет плотником или обычным возчиком. Ребятишки хотели быть — кто летчиком, кто моряком. Шурка — путешественником. Он тогда как раз книжку увлекательную про путешествия читал. А что девчонки писали, он уже и не помнит. Да кто всерьез мог и загадывать в том возрасте: кем быть? В четвертом-то классе? Это вот сейчас, в седьмом. Ты выпускник, осенью тебе четырнадцать исполнится. Самая пора подумать. Хорошо быть путешественником, знает Шурка, да как стать им? На путешественников специально не учат, это он от учителей узнал. Кто географией увлекается, изучает ее, тот становится путешественником. Шурка любил географию…
Начальную-то школу еще кое-как можно закончить. В своей деревне. Домой прибежал, похлебал супчику. Пустой суп — никто не видит. Штаны с заплатами — ничего. А в семилетку пошел — уже другое дело. Живешь в интернате, на чужих глазах, на людях. Еду нужно брать с собой получше, одежду носить получше. А где взять ее, еду-одежду? Тут уж лично от тебя многое зависит. Терпение надобно, тягу к учебе, к книжкам. Не думай особо о еде. Выучишься — наешься. И одежда будет крепкая и нарядная. А пока береги вот это пальтишко, помни, что оно одно у тебя, и надейся на лучшие дни. Продержался — молодец. Не выдержал — вини одного себя…
Начальная школа. Школа Никитинская на берегу Шегарки, первый класс, буквы, букварь… Первого сентября пошел Шурка в школу, а третьего сровнялось ему семь лет. Второй, третий классы… Звонки на уроки, перемены, игры. Катание с горы после занятий. Школьные концерты по праздникам. Четвертый класс, последний. Перешел в пятый, тебе одиннадцатый год. Лето работаешь на сенокосе — ждешь не дождешься осени, чтобы пойти во Вдовино, в семилетку. Две недели осталось. Неделя. Завтра в школу, занятия…
