Василий Афонин - Вечера
Обзор книги Василий Афонин - Вечера
РАССКАЗЫ
Михайловская роща
Почти в самом центре города большая живописная роща, а мало кто знает о ней. В основном знают те, кто живет рядом; с дальних улиц — если не бывали в роще, так слыхали наверняка, а что по окраинам города — так и не видали и не слыхали. Признаться, я был только рад такому обстоятельству, достаточно было тех, кто бывал здесь с ближних улиц и переулков.
Сам я рощу открыл на третьем году жизни в городе, хотя ходьбы от моего дома до рощи от силы двадцать минут. Так уж она расположена, что не сразу и бросается в глаза, даже когда проходишь-проезжаешь мимо. Роща называлась Михайловской, и находилась она на всхолмленном правобережье речки Ушайки, притока Томи. По левому берегу Ушайки, напротив рощи, почти к самой воде подступают частные строения. Со стороны тракта рощу закрывают заводские корпуса. От вокзала к тракту, через Ушайку, как бы по дну канавы, идет грузовая дорога. Сбочь дороги, от которой деревья отступают на несколько саженей, кто-то когда-то надумал устроить свалку. Лежали тут вывезенные с территории завода кучи ржавой металлической стружки, разные железяки, строительный мусор с кусками штукатурки и кирпича.
Мусор и отпугивал меня поначалу. Я думал, что если так с краю рощи, то каково же дальше, и страшился переступить за мусорные завалы. Так казалось многим, кто проезжал мимо. Но чтобы почувствовать всю прелесть Михайловской рощи, надо пройти в глубь ее: побродить по дорогам — здесь были две-три затравеневшие, прямо-таки проселочные дороги; побывать на полянах и нарвать цветов; постоять возле цветущей черемухи, набрать горсть малины; послушать скворцов в апреле — жили тут скворцы и другие птицы; посидеть вечерами на закатах под копной — были в роще малые, но свои сенокосы. Можно было и славно позагорать, лежа на берегу Ушайки в траве — высокой, густой, дурманящей запахами. Только вот купаться в Ушайке нельзя было, вода была загажена отходами городских предприятий.
Я бывал в Михайловской роще во все времена года: и весной, и летом, и осенью, и зимой. Всегда мне хорошо отдыхалось здесь, хорошо думалось.
И если ветер дует не со стороны ТЭЦ — снег в роще чист, только под деревьями видны мелкие сухие веточки, хвоя, кусочки коры и мха. Это ветер и птицы насорили. Хорошо прийти в рощу после осенних заморозков, в пору снегопада. Случаются в начале зимы такие дни, когда тихо идет снег, густой, крупными хлопьями. Следует потеплее одеться, пройти дальше за овраг, сесть на валежину или пень, под куст, под дерево, спиной к стволу, и, запахнувшись, надвинув поглубже шапку, подняв воротник, сунув руки в рукава, посидеть так некоторое время. В такие дни в роще глухо, кажется, будто сидишь в большом лесу и на много верст во все стороны — ни души. Прислушиваешься к чему-то, и, слава богу, не слышно шума машин, только снег перед глазами, только снег, падающий так часто, что за несколько шагов ничего нельзя различить. Закрыв глаза, представляешь всю рощу: как она сейчас преображается. Снег покрывает поляны, прогалы, дороги и бугры, речку Ушайку, в которой вода в черте города долго не застывает и, черная, в белых берегах, течет, как бы дымясь. Снег скрывает все, что оставили после себя люди, отдыхая до последних солнечных дней, ложится на кусты и деревья, сгибая ветки, образует белые холмики над валежинами, корягами и пнями. Встанешь, отряхнешься и пойдешь домой через мельтешенье снежинок, протаптывая в свежем мягком снегу первые следы, а их тут же и скроет.
А когда пройдет пора снегопада и снег уляжется, отвердев, придут в выходные дни в рощу любители лыжной ходьбы, проложат каждый свою — вверх, вниз, через поляны по-за кустами, с горки, где плавный спуск, по берегу Ушайки — аж в дальний конец рощи и обратно — замкнутую лыжню. И будут бегать, скользить по ним, отталкиваясь палками и без палок, стараясь поддерживать лыжню даже в метели, и так до самых оттепелей, пока снег не начнет липнуть к лыжам.
Во второй половине декабря, в январе, когда морозы настаиваются до тридцати и ниже, в роще пусто, редко увидишь и лыжника, даже в воскресенье, день короток, светло по-настоящему в десять утра, в четыре уже сумерки, и в морозные дни я не так часто бывал в роще. Заходил на час, не больше, проведать березы, походить туда-сюда по тропе, пробитой берегом оврага, понаблюдать за птицами. Птиц зимой в роще жило куда меньше, чем летом. С первым снегом прилетали из-за города снегири и щеглы. Они держались там, где росли конопля да репейник, а конопля и репейник росли в роще только на одной поляне, где когда-то находились жилища людей. Прислонясь к березе, можно было видеть, как перепархивают нарядные щеглы с одного куста репейника на другой, выискивая семена, не осыпавшиеся по осени. С щеглами водились снегири, кроткие, с печальным свистом птицы, их я знал и любил еще с детских лет, живя на Шегарке, на родине.
Стоишь, вдруг над головой твоей, стряхивая бесшумно снег, сядет или неуклюже поднимется с ветки ворона и полетит боком через поляну; вынырнет из-под куста длиннохвостая сорока, застрекочет — с вершины молоденькой березки на краю поляны ей отзовется другая. И опять тихо. Деревья в густом пушистом куржаке, но впечатления большого леса в это время года нет, будто стоишь в перелеске, что в каждой лесной деревне начинается за огородами сразу и идет, разрываемый полями и сенокосами, до самого бора. Не хватает лишь заячьих набродов в осинниках (осины росли в роще) да куропаток, сидящих на нижних ветках полузанесенных сугробами таловых кустов.
В феврале в роще кружат, сшибаются метели и, обессилев, укладываются вокруг кустов, наметая сугробы. Ветер раскачивает деревья, шумит в мерзлых ветках, обламывая сухие сучья, они падают в снег, и по тому, как много сучьев обронили деревья, можно судить, какой силы был с вечера или ночью ветер. Хорошо в метельные дни тепло одетым прийти в рощу и, стоя где-нибудь в затишье в проеме густых заснеженных тальников, смотреть, как с взгорья через большую поляну к Ушайке сползает поземка. Почти от самого устья Ушайку замело, сровняло берега — не угадать, и только молодые вербы и тополя, росшие неширокими полосками по берегам, указывают извилистый ее путь.
Поземка рождается по-за кустами, на откосах с вершин сугробов ветер снимает снег, но мне всегда кажется, что приходит поземка с полей, оттуда, где берет свое начало Ушайка: там стога и скирды соломы, а осинники и березовые согры не обставлены многоэтажными домами и фабричными трубами.
Февраль, метели в городе. Начало февраля, средина, последние дни. В конце месяца выпадает ясная неделька с высоким, насколько это возможно в городе, синим небом, безветрием. В роще тогда свежо, светло, чисто. Всюду мягкие искрящиеся сугробы, снегу по пояс, без лыж не пробраться, да и узкие спортивные лыжи тонут глубоко. Деревья стоят не шелохнувшись, будто и не налетала на них метель, не продувала насквозь, не сгибала вершины, цепляя ветки за ветки.
Ударят напоследок морозы, отпустят, и вот он — март, дни больше, теплее, мягче. Снег подтаивает день ото дня, оседает, вот уже кое-где на открытых местах, на взгорьях, вокруг древесных стволов образуются лунки. За полночь осевшие, подтаявшие снега схватывает морозцем, превращая верхний слой в крепкий наст — чурым. Бывает, чурым держится до полудня, по нему можно ходить и без лыж и даже бегать, не страшась провалиться и набрать в валенки снегу. Ближе к апрелю морозцы спадают, и в городе наступает весна. Она всегда начинается в городе немного раньше, чем в полях и в тайге: кирпичные дома нагреваются солнцем…
В апреле в роще повсюду с малых и больших пригорков стекают ручьи. Ручьи текут в Ушайку, она полна воды, она разлилась и затопила прибрежные кусты. Вода все прибывает и прибывает, там, в верховье, речку питают такие же потоки. На пригретой полянке можно сесть на пенек возле ручья и посидеть, подумать, слушая шум ручья, бросая в текучую воду кусочки коры, маленькие сучки, глядя, как стремительно несет их узкий поток, швыряя в водопады, закручивая в водоворотах, образуя заторы, и, прорвав эти игрушечные заторы, выбросит сучок или щепку на берег, расчищая себе путь.
В городе уже пылит асфальт, а в роще под кустами дотаивают пласты серого ноздреватого снега, открытые бугры частью подсохли, а на полянах сыро, в низких местах стоит вода: скоро по полянам, прошивая полегшую прошлогоднюю траву, поднимется молодь. Роща полна запахов: пахнет талый снег, палая волглая старая листва, хвоя, пахнет сама земля, напитанная влагой.
Стволы деревьев посветлели, оттаявшие ветки шумят, и шум их совсем другой, чем осенью или зимой, в пору метелей. И еще мне казалось, что я чувствую и даже слышу, как под слоем коричнево-черной, опавшей в октябре листвы, под слоем земли деревья расправляют стиснутые мерзлотой корни. Через день-другой корни, всосав соки земли, погонят соки по стволам до самых вершин, к каждой веточке, к каждой почке, чтобы дать им разбухнуть и развернуться листком. И зашумят зеленые вершины под верховым ветром, успокаивая тебя ровным шумом своим…
