Марина Гельви - Там, где папа ловил черепах
— И вам, и вам. Я не очень огорчил вас?
— Вы самый приятный посетитель.
— Польщен. Извините за беспокойство.
— Что вы, что вы!
— Всего хорошего!
— И вам также.
Наконец мы вышли на улицу. Молчали долго. Я все же поинтересовалась:
— А что ты скажешь дома?
Он остановился. Опечалился. Потом сердито сказал:
— Но мы же заявили?
— Да.
— И начальник будет иметь это в виду? — конечно!
— Так в чем же дело? Не будем же мы сажать бабку Фросю в тюрьму!
— Что ты, папа?!
Мы ускорили шаг.
— Папа, тетя Юлия сказала: люди ссорятся потому, что на солнце пятна. Чем больше пятен…
Всю дорогу до дома мы говорили о протуберанцах и огненных бурях нашего светила, совсем позабыв бабку Фросю и ссору с ней.
Символ нерушимого союза
— Ирка, куда спрятаться, за мной мама гонится, хочет убить!
— За что?
— Я кастрюлю с борщом опрокинула!
Это было, конечно, большим преступлением. Барабулины очень нуждались. Отец Нади ездил по выходным дням на рыбалку, чтобы лучше кормить семью. Ну, а если борщ сварен, значит, крепко потратились — мясо купили.
— Лезь в водомер, — скомандовала я. А сама — на туту.
Во двор вбежала мать Нади. Стройная, гордая, с искаженным злобой некрасивым лицом, она остановилась на крышке водомера, под которой обмирала от страха Надя, и позвала негромко, капризно:
— Надежда! Сию минуту иди домой, Надежда! Все равно я тебя убью, Надежда!..
Было смешно и страшно: топает каблуками, старые доски того и гляди проломятся. И еще отвлекается — поправляет на груди белую, вышитую гладью кофточку. Позовет и поправит, еще раз пригрозит убить и опять поправит. Но, кажется, тетю Катю все же больше занимает кофточка. Вот уже мягче:
— Надежда! Я тебя не прощу!
Не получив ответа, обошла двор, заглянула под лестницу. Потом подняла голову: знает, где меня искать.
— Ира, ты Надю не видела?
— Не-е-ет, тетя Катя, не-е-ет. А что случилось?
Она, ничего не ответив, ушла.
Спрыгнув с туты, я выглянула на улицу. Тетя Катя уже скрылась в своей калитке.
— Вылезай!
Надя вылезла, отряхнулась — в водомере у нас стружки, чтобы кран зимой не замерзал.
— На, возьми на память кольцо. Домой не пойду, на Кубань к дядьке уеду.
— На чем?
— На поезде. Как беспризорница. Помнишь, как в «Путевке в жизнь»? Возьми, возьми кольцо на память.
Она натянула на мой палец снятое с руки колечко. Я давно мечтала иметь кольцо. У нас в классе некоторые даже с камушком носят. Говорят: кольцо — символ нерушимого союза.
— Спасибо, Надя, я и так тебя не забуду. Но не уезжай, не уезжай!
— А где я буду жить?
— Я сейчас пойду к вам домой и посмотрю, какие там настроения. Если плохие — уезжай. А хочешь, живи пока у нас в подвале. Там и вода есть, и электричество. Я еду приносить буду… А потом скажу папе, чтобы он взял тебя в Уреки, хочешь?
— Нет. Лучше поедем со мной на Кубань. На лошадях будем кататься сколько захочешь — там мой дядька конюх.
— Я-то очень люблю лошадей, по… Давай хоть семилетку закончим. А то кем мы там будем работать? Пахать не умеем, и вообще, разве можно остаться без образования?
Надя училась в школе не плохо и не хорошо. В классе ее вообще не было слышно. Она была как рабочая пчелка и улье — как бы без права голоса — и потому, наверно, всегда молчала. У нас в классе таких учениц целая колонна наберется.
— Семилетка, это, конечно, не плохо…
— Вот и останься пока!
Я уговаривала и любовалась колечком. Вдруг вижу: безымянный палец разбухает. Я попыталась спять кольцо и не смогла. Испугалась… А кожа на пальце уже посинела.
В первый момент хотела бежать домой, но там мама. Скажет: «Так я и знала». Злят ее мои несчастья.
— Беги к нам, папа напильником распилит!
Дядя Петя, увидев мой палец, усмехнулся. Он такой, как матрос на картине «Штурм Зимнего». Расправил плечи, взял напильник. Я плакала, он пилил. Наконец мой палец на свободе.
— Спасибо, дядя Петя, большое спасибо!
— Не за что.
— Не убивайте Надю, — попросила я, — Она больше не будет разливать борщ.
— А чего ж сама не просит?
Я побежала и привела Надю. А когда рассказала, как Надя сидела в водомере, а тетя Катя стояла на крышке, смеялись до слез. Особенно тетя Катя. Она закатывалась и закатывала глаза — очень насмешил ее этот случай.
Я сидела у них, довольная исходом происшествия, а они задавали всякие вопросы. Их все интересовало. И то, что эти люди всегда верили всему и всегда смеялись моим шуткам, вдохновляло.
Вернувшись домой, я пошла к тете Адели. Она сидела, штопала чулки. Я рассказала про случай с кольцом.
— Тетя Адель, а вы верите в то, что кольцо — символ нерушимого союза?
— Так говорят. И знаешь, может, это совпадение, но в жизни моей было подтверждение тому.
— Да-а-а?
— Да. У меня был жених. Это ты знаешь. Я порвала с ним. Но как?.. В тот страшный вечер я, как безумная, металась по городу: ведь мой жених не захотел любить меня!.. Лучше б он обманул, чем так пренебречь. Помню тусклый свет фонарей, мои волосы неслись по ветру… Я подбежала к перилам моста — внизу в темноте неслась Кура, я хотела броситься, потом опомнилась, сорвала с пальца обручальное кольцо и швырнула его в воду. Через полгода Володя был убит на войне.
Я тихо ахнула.
— Нельзя было бросать кольцо, но разве я знала? Я никому не говорю, но часто мучаюсь раскаяньем: может быть, он не погиб бы, если бы не мой поступок.
— Да нет, тетя Адель, при чем вы?
— Хочу играть. Как вспомню Володю, хочу играть! Только музыка спасает. Я всегда ходила играть к мадам Ренэ — она умерла…
— А у маминых учеников, тут неподалеку, есть пианино. Хотите, я маме скажу?
Мама сразу согласилась, собрались, пошли. Мамина родительница повела нас на второй этаж. В комнатах все было новое и все блестело. Особенно никелированные кровати с множеством шишечек и перекладин. Владельцы таких домов обычно только спали на втором этаже и принимали там по праздникам гостей. Там, на втором этаже, стояло и пианино. В Нахаловке в те времена редко у кого был этот инструмент, и когда кумушки хотели подчеркнуть состоятельность того или иного жителя, упоминанием о наличии пианино они мгновенно убеждали собеседника.
Мы тоже хотели по примеру хозяйки скинуть обувь на лестнице, но она не позволила. Пришлось войти в туфлях и сесть на краешки стульев. Тетя Адель не знала, куда поставить ноги в стоптанных спортсменках. Она попросила у хозяйки газету, чтобы постелить у педалей.
— Что вы, что вы! — воскликнула хозяйка. Впечатление, которое произвела на нас обстановка верхних комнат, просто осчастливила ее. — Для нашей Анны Павловны ничего не жаль!.. Не знаю, какие нужно иметь нервы, а она… И у моих сыновей такие прочные знания!
Тетя Адель осторожно поставила ноги перед педалями, положила руки на клавиши:
— «Ля хом дё Лиль»[60].
И полились необычайно тихие, глубокие, нежные, хватающие за сердце звуки. Я сначала смотрела на блестящий пол — даже тетя Тамара до такого блеска никогда у себя не натирает, — потом на свои прохудившиеся туфли. А потом я забыла, где нахожусь: видела только мою прекрасную тетю, ее необычайно выпрямившуюся спину и откинутую назад голову с полузакрытыми глазами. Из-под ее пальцев лились звуки, и казалось — по озеру шелестят волны, звенит синий воздух, наполненный голосами птиц, светит солнце, вода, голубоватая, прозрачная, искрится, обегая камыши.
Когда прозвучал последний аккорд, все долго молчали. Тетя Адель сникла, стала будничной и, как всегда при чужих, стеснительной. Она опять вспомнила про свои спортсменки, стала извиняться перед хозяйкой.
— Ах оставьте! Сыграйте что-нибудь еще, — попросила та, и мы присоединились к просьбе.
— Скрябин, — пробормотала тетя.
И опять заиграла, и опять распрямилась, как политый на окне цветок. Звучал разноголосый праздник, потом кто-то горько рыдал и… снова верил в жизнь. а мне казалось: я вижу мост через Куру, огни фонарей и девушку, высокую, стройную, с развевающимися по ветру волосами. Она бросает в воду кольцо, она плачет, зовет кого-то… И эхом отвечают горы, и из этого эха вырастает бурная торжествующая мелодия.
Тетя положила руки на колени, мы молчали. Ее игра сделала с нами что-то такое, отчего даже моя всегда рассудительная мама прослезилась:
— Дура ты, Адель. Загубить такой дар, такой талант.
Мы с Люсей умоляли:
— Еще, мы хотим еще!
— Играйте, тетя Адель, играйте!
— Неудобно, — взглянула она на хозяйку.
— Я вас прошу, — подхватила та.
Тетя снова играла: «Озеро Лиль»… Скрябин… Больше ничего она не помнила.
Вышли из калитки гуськом. Все мое тело как-то отяжелело, и что-то больно ныло в груди. Мне было жаль чего-то, а чего — не понимала. Хотелось что-то удержать, вернуть, остаться в светлом луче счастья.
