Марина Гельви - Там, где папа ловил черепах
— Почему горе? — подумав, сказала она. — Главное, чтобы хорошие родители попались. Бывает ведь — родная мать лупит ни за что. Главное — как родители относятся к ребенку.
Это был мудрый ответ, но он меня не устраивал. Я думала: «Совсем не все равно — родные отец и мать или не родные. Потому что родные — это хорошие родители… Но ведь эти теперешние мои родители хорошие… Но они же не родные?.. Папа, наверное, все же родной, а вот мама…»
Я больше не могла обходиться без чьего-либо совета и пошла к тете Адели.
— Если бы вы знали, как мне тяжело, — сказала, усаживаясь на кушетку.
— Что случилось?
— Мама у меня не родная.
Тетя Адель даже смеяться забыла. Вскинула брови. И Люся уставилась на меня.
— Да. меня подменили в роддоме.
— А ты не в роддоме родилась. Ты родилась дома! Моя мать тогда жила у вас в Рязани, и она первая взяла тебя на руки, после акушерки, конечно.
— Это правда?
— Правда.
— А зачем же она сказала, что меня подменили?
— Наверно, она уже и не знает, как повлиять на тебя.
— Значит, она моя?
— Конечно!
— Мерси, тетя Адель!
Я вскочила, побежала в нашу комнату. Мама сидела и шила. Я прильнула к ней:
— Ты моя?
Она легонько отстранилась:
— Ну хватит, займись делом. Уроки выучены?
— Ты меня любишь, мама?
— Да. Но любовь доказывается не поцелуями, а делом. Починяю вот куртку Коле. Обед приготовила. Разве это не любовь?
— Да, — тихо ответила я.
Белка
Вдруг появилось существо, которому я отдала всю любовь свою и всю нежность. Это была собака. Мы нашли ее, когда возвращались из школы по верхним улицам. Худая, грязная, она увязалась за нами, с поминутно вспыхивающей и угасающей надеждой ловя наши взгляды, мы гладили ее, она лизала руки, зашла вслед за нами во двор, проследовала в подвал и улеглась там под столом, будто пришла домой. Надя сбегала за хлебом. Покормили собаку. На спине у нее оказалась райка, и я побежала в галерею за мазью. Рыться в маминой аптечке на верхней полке буфета было строго запрещено, но мне нужна была мазь, которой меня еще в первом классе от болячек вылечили. А какая она на вид? Кажется, в зеленой баночке. А может, не в зеленой?… Я перерыла всю полку. А, вот, кажется, она. Бе-елая… Нет, это не она. Что написано на сигнатурке? Не разберешь. Как мама запоминает лекарства по их внешнему виду?
Нюхали мазь по очереди. Надя сказала:
— Хороший запах. Значит, мазь хорошая.
Помазали спину собаке.
Пришел Алеша. В сквернейшем настроении. Опять побил отец. Этот мальчик, сколько я его знала, был то беспечно-веселый, то беспросветно-грустный. Среднего настроения у него никогда не бывало в силу того, что в семье Лапкиных постоянно поддерживалась «военная» обстановка. То братья дрались между собой не на живот, а на смерть, то с бабкой Фросей конфликтовали вдвоем, а чаще — порознь. И изредка, так сказать, эпизодически, но очень крепко бил мальчиков отец. Физическое превосходство — вот что было у них мерилом правоты. Алешке, как сами понимаете, еще нужно было расти и расти, чтобы оказаться победителем.
Увидев собаку, он и разглядывать ее не захотел:
— Не позволят держать, что, дядю Эмиля не знаете?
— А ты посмотри, посмотри, какая хорошая!
— Страшная, — чуть смягчился Алеша.
Решили выкупать ее. Люся принесла таз, Надя — полный чайник воды, нагретой на примусе, не пожалели и мыла, и наша собака из серо-бурой превратилась в белоснежную и пушистую.
— Шпиц, — тоном знатока сказал Алеша, — у них такие большие черные глаза и черный нос.
Чтобы взрослые не обратили внимания на отсутствие нас всех, решили дежурить в подвале по очереди. Первой осталась я. Собака лежала на сундуке на одеяле, я сидела перед ней на стуле и не сводила с нее глаз.
Во дворе раздались возгласы — по лестнице поднимался Коля, держа на плече большую пушистую елку. Я и Люся торжественно прошагали вслед за ним в галерею — значит, будет настоящий праздник. И еще Коля принес блестки. Разноцветные, они мягко мерцали и переливались. Мне хотелось потрогать их, но Коля деловито закрыл пакетик и спрятал его куда-то так быстро, что я и опомниться не успела.
На другое, предновогоднее утро вся наша семья села пить чай в галерее. Я уже проведала в подвале Белку, ночью она вела себя тихо, и у меня зародилась крохотная надежда: может, взрослые подобреют, увидев ее, ведь она такая красивая и такая послушная? Сама я старалась угождать взрослым, заводила разговоры о животных и наблюдала за реакцией. Вдруг вижу: Коля поглядывает на верх буфета. Пожует бутерброд и посмотрит, попьет чаю и снова кинет взгляд на буфет. меня как огнем обожгло — он спрятал там блестки! Там же все от нас прячут, как же я раньше не догадалась?
Быстро доела свой завтрак, допила чай и стала погибать в ожидании, пока все закончат и разойдутся. А мои родичи, как нарочно, всё сидели и спорили, что еще нужно подкупить к праздничному столу, а что подкупать не стоит.
— Эрнест, дай-ка валерьянки, — сказала мама.
Он встал, открыл буфет, взял с верхней полки флакончик.
— Не этот, — сказала мама, — ландышевые на самом виду, в высоконьком, в высоконьком.
Папа не смог найти ни высоконького, ни низенького флакончика. Мама строго посмотрела на меня:
— Уже вражья рука прикасалась?
— Не-е-ет…
Тогда стала искать тетя Тамара. И нашла. Правда, где-то в глубине полки.
Мама выпила валерьянку с ландышем. «Сейчас уйдет лежать, — подумала я, — и другие разойдутся».
Но как бы не так. Мама начала чистить картошку, тетя Тамара под ее руководством принялась разделывать мясо, папа мастерил крестовину для елки, меня и Люсю послали подметать двор. Был теплый день, совсем непохожий на предновогодний. Белка в подвале сделалась неспокойной и даже изредка поскуливала. Хорошо, что Алешка сидел там почти безвыходно, — конфликт в семье Лапкиных не шел на убыль.
Пришла в галерею, смотрю, мама стонет. У нее болит ухо. Тетя Адель старается развлечь — рассказывает, как в старые времена устраивали елки, и одновременно взбивает в миске яйца для бисквита. Папа что-то ищет в буфете.
— Этот? — показал он издали пузырек.
Мама посмотрела:
— Да нет же! Ой, уморишь. Камфарное у задней стенки, в пузатеньком, в пузатеньком!
Опять он стал перебирать лекарства. Тетя Адель говорила:
— Помнишь, Эрнест, нашу елку? До потолка! А как бывала убрана! Однажды в новогоднее утро, — она весело рассмеялась, — я нашла под своей подушкой подарок Деда Мороза — розги. Ах, как я плакала! Ведь ты, и Виолетта, и Эмиль получили игрушки!
Папа нашел наконец пузатенький флакончик:
— Этот?
— Да, да!
— Анна, может, не этот? Он был в самом углу.
— Этот. Говорю — этот, значит, этот.
Папа зажег спичку и стал нагревать в чайной ложке лекарство.
— Елку украшали тайно от детей, — продолжала тетя Адель, — и вот вечером распахиваются двери гостиной, и перед нашими восхищенными взорами…
— Как вы все, — мама назвала нашу фамилию, — не умеете жить. Все-то вам подскажи да еще и подтолкни. Ну? — подняла она глаза на папу. Решительно подставила ухо, папа влил туда лекарство, в тот же миг мама охнула, вскочила, заметалась.
Тетя Адель выронила из рук взбивалку, я громко, испуганно вскрикнула, Коля подскочил к папе:
— Бежать за «скорой помощью», да?
Дядя Эмиль схватил флакон, понюхал:
— Господа, это же скипидар!
Все замерли. Секунду стояла гробовая тишина. Потом мама четко и выразительно проговорила:
— Идол, что ты со мной сделал? — И, морщась от боли, она часто-часто запрыгала на одной ноге, стараясь вытряхнуть из уха скипидар.
У папы дрожали руки.
— Эмиль, что же делать? Может, в больницу?
— Не нужно! — отрубила мама. Ей стало легче.
Прибрали, стали смеяться.
— Ну денек, — усмехнулась и мама.
Ее бережно отвели в комнату — полежать на боку, чтобы скипидар вытек весь, до последней капли.
Коля пошел за чем-то в комнату, тетя Тамара смешивала на столе конфеты и орехи, елка была уже убрана, оставалось лишь зажечь свечи. Но это решили сделать перед тем, как сядем за праздничный стол.
— А блестки? — вспомнила тетя Адель.
Я в одно мгновенье придвинула стул к буфету, вскочила на него, потом на подзеркальник, что-то хрустнуло, выскользнуло из-под ноги, раздался оглушительный звон, и я увидела на полу осколки тонкой хрустальной вазы, которую еще в прошлом веке привезла моя бабушка из Франции.
Что тут было!
Тетя Тамара протянула:
— О-о-о-о!..
Тетя Адель смотрела на меня огромными голубыми глазами. Я спрыгнула с буфета ни жива ни мертва и в дверях дядиной комнаты увидела маму. Она тихо сказала:
— Убью.
Я вскрикнула, побежала вокруг стола, она за мной. Мы сделали два круга, и я поняла? будет бегать, пока не поймает. Я пырнула под стол, дверь оказалась почему-то открытой настежь, я в нее, по лестнице, во двор, на улицу. Остановилась только в конце второго квартала. И тут же примчался Алешка. Он видел, как я стремглав проскочила по двору.
