Николай Омельченко - В ожидании солнца (сборник повестей)
Цаля выбежал под дождь. Такси шло в другую сторону, и Цаля, усевшись рядом с водителем, видимо, уговаривал его, после чего машина покатила на разворот.
— А вы как к кофе с коньяком? — спросил Мережко у Нины.
— Я больше люблю с ликером. А вообще-то, я пью только сухое вино, у нас в Молдавии пьют сухие вина.
— Ликера у меня нет, а сухое найдется, я и сам его уважаю. Поехали? — Он кивнул на приткнувшееся вплотную к ним такси.
— К вам, в гостиницу? Ни за что!.. Нет, нет, не подумайте, что я почему-то там… Вовсе нет, я бы даже с удовольствием… Но нам, официанткам, категорически запрещено приходить в гости в мужские номера. Даже если там живет родной брат…
— А вы пойдете не к мужчинам, — закуривая, сказала Мишульская. — Вы пойдете ко мне. Мужчины минуту-другую помокнут под дождиком, а мы пройдем…
— Ой, не знаю, что и делать, — растерялась Нина.
Цаля открыл дверцу:
— Да садись, чего уж там!
— Только до двенадцати и только, конечно, к вам…
— Ну, это я вам только наполовину обещаю. В номер-то мы ко мне зайдем, но я там не одна, уже, наверное, кое-кто и спит. А Мережко живет один. Но зайти ко мне все равно придется — захватить что-нибудь из закусок. Я уверена, что у Мережко — шаром покати, не так ли?
— Почему это «шаром покати»? — притворно обиделся Александр. — Есть лимоны, конфеты и даже крабы.
— Ха, наедимся мы вашими крабами. Я принесу чего-нибудь…
В гостинице Нина и Лиля благополучно прошли мимо сонной дежурной. Напарницы Мишульской действительно уже спали. Нина даже не входила в номер, осталась ждать у двери. Лиля что-то искала в потемках, чем-то глухо звякнула и вышла из номера на цыпочках, неся в руках банку кабачковой икры и кастрюльку с редиской, прикрытую ощипанным батоном.
У лестничной площадки их встретил Осеин.
— О, пани Мишульская, — с насмешливой восторженностью развел он руками, — вы после театра выглядите неотразимо, вероятно, благотворная сила искусства действует на вас гораздо больше, чем на других.
— Ах, спасибо, ах, спасибо, — с притворным смущением отвечала Лиля.
— А на тайную вечерю к кому это, если не секрет?
— Мы, киношники, все на виду… К вашему другу.
— О, друзья, сказал Пилат, нет друзей, сказал Сократ… Никак к Мережко?
— Никак…
— А она ничего-о, — наклонившись к Мишульскои, шепнул ей на ухо Осеин, показывая глазами на Нину. — Ах ты, сводница…
— Вы пошляк, Дмитрий Андреевич, — также шепотом ответила Мишульская.
Александр стоял у гостеприимно распахнутой двери номера. Пропустив Лилю и Нину, приглашающе кивнул Осеину:
— Заходи!
— Благодарствую, милый. Я уже был в гостях, сыт и пьян.
— Ну, дело хозяйское.
Мережко хотел было прикрыть дверь, но Осени все еще не уходил, видимо, ощущал потребность поболтать после выпитого. Не найдясь, о чем, он покачал головой, сокрушенно и дурашливо поцокал языком:
— Ох уж этот Александр Николаевич, я вам скажу, ох уж этот Мережко… С официантками, значит? Ну вам ли это к лицу, известному, талантливому?
— Дурак ты, Митька! — добродушно улыбнулся Мережко.
— А вообще-то, Саша, здесь из девочек можно устроить даже фейерверк, вдвоем, без пиротехников, — пьяно хохотнул Осеин. — Давай, Сашенька, с тобой как-нибудь… Взяли бы и Коберского, но он вереи своей Галке до пошлости…
— Сюда или туда? — нетерпеливо взялся за ручку двери Мережко.
— Нет, милый, я устал.
Едва поставили на стол всю нехитрую снедь, приготовили кофе и разлили в рюмки вино, как кто-то сильно толкнул ногой дверь и в номер вошел Миша Григорьев. На руках он держал Веру Потапову — мокрые волосы ее распущены, голова безжизненно запрокинута, лицо бледное, в полузакрытых глазах застыли боль и отчаяние. А у Миши глаза широко открыты, маленькое ребячье лицо перекосила гримаса ужаса.
— Помогите! — рыдающим голосом крикнул он.
Мережко и Нина с готовностью поднялись, испуганно и выжидающе глядя на актеров. Только Цаля и Мишульская, даже тогда, когда у Веры Потаповой потекли из глаз слезы, остались насмешливо спокойными, улыбчиво и снисходительно посматривали на всю эту сцену.
— Что случилось? — встревоженно спросил Мережко.
— Помогите, с голоду помираем! — уже тише произнес Григорьев, положив Веру на диван, сам обессиленно уселся рядом.
Все рассмеялись, лишь Нина, прижав руки к груди, молвила тихо, все еще не придя в себя:
— Ужас, как напугали!..
А Миша говорил с натуральным возмущением и обидой в голосе, поглядывая на орудующую гребнем, приводящую в порядок прическу Потапову:
— А нам не до смеха, правда, помираем от голода!
— Страх, как мы настрадались, — вставила Потапова, устало откидываясь на спинку дивана.
— Ушли бы спать, завтра ведь съемки, но голод не тетка, а ни у меня, ни у Веры ни крошки в номере. Думали купить чего-нибудь на обратной дороге, а вышло так, что обратной дороги не оказалось…
— Как это не оказалось? А какой же дорогой вы сюда приехали? — нетерпеливо дернулся Цаля. — Договаривай скорее, кофе стынет!..
— Так прекрасно начинался этот день, — жаловалась Вера, — мы столько объехали, столько повидали, а после полудня помчались в горы. Какие бескрайние поля тюльпанов мы увидели, они тянулись до самой границы и дальше — в Иран…
— А есть мы уже хотели, тюльпанами ведь не закусишь, — перебивал Миша. — Бегом бежали от этой красоты вниз к дороге, где нас ожидало такси. Сели, а машина дернулась раз, другой — и точка. Открыл шофер капот, копался в моторе часа два. Но это еще что, это еще ничего… А вот только отъехали с километр, даже на главную трассу еще не вышли — бац! Скат лопнул. Таксист закурил и сидит, спокойно песенку мурлычет. «Чего сидишь, артист? — спрашиваю. — Меняй скат, уже темнеет». — «Нечем менять, — отвечает, — нету ската». — «Как нет? Ты что, дегенерат, — без запасного ездишь?» — «Почему без запасного, даже обязательно с запасным, — отвечает. — Но у меня сегодня уже и запасной прокололся. Невезучие пассажиры целый день попадаются…» — «Так что же будем делать?» — «Ждать», — отвечает. «Кого и сколько ждать?» — «Кого-нибудь, а сколько — один аллах знает. Тут редко ездят. Да и чего вам-то особенно волноваться? Это мне надо — у меня план. И потом я один, мне скучно, а вы вдвоем, и такая красивая пара. Идите собирайте тюльпаны — погода к вашим услугам, дождик перестал…»
— Ну, положим, насчет красивой пары он не говорил, приврал ты, Мишенька, — вставила Потапова.
— Говорил, — отмахнулся Григорьев, — ты нервничала и прослушала. Идите, говорит, собирайте тюльпаны…
— Короче, выручили нас пограничники, — снова перебила Потапова. — Отличные ребята! Узнали нас… Сначала отвезли на заставу, куда-то позвонили, а потом в город на газике доставили.
— А таксист как же? — сочувственно спросила Нина.
— А о нем тоже позвонили в таксопарк.
— За благополучное прибытие! — поднял рюмку Цаля.
— Да погоди ты, поесть бы чего-нибудь вначале, — отмахнулся от него Григорьев.
— Ну, так давайте к столу, — засмеялась Мишульская. Она уже нарезала на тарелку батон и его тонкие ломтики намазала кабачковой икрой.
— У-у-у, царская еда! — подсаживаясь к столу и шаря по нему голодными глазами, рычал Григорьев. Но и о Вере не забыл, протянул ей руку, усадил рядом. — Садись, Вера, бедная моя… Вы не можете представить… Сунулись в один ресторан — полно народу, не пускают. «Да это же сама Потапова! — кричу швейцару. — Одна-единственная на всю страну!» — «Иди, пьянчужка, — отвечает мне швейцар, — у нас только в ресторане три Потаповых…»
— Верочка, за тебя, — потянулся к ней рюмкой Цаля.
— Спасибо, — она чокнулась с ним и поставила рюмку, принялась за редиску с крабами и кофе. — У-у-у, вкуснятина!
Цаля отпил только треть рюмки.
— А Цаля-то, Цаля — глядите, не пьет! — удивленно воззрился на его рюмку Григорьев, жадно проглатывая ломтик батона с икрой.
— Ты Цалю не трогай, — рассердилась Мишульская. — Цаля сам знает, что ему делать.
Цаля с улыбкой потягивал из крохотной чашечки кофе, блаженно поглядывая на рюмку.
— Он пьет вприглядку, — вдруг расхохотался Григорьев.
Его смех подхватили, а потому и не слыхали, как в номер вошел Леня Савостин.
— Услышал ваше ржание аж через десять номеров. Во дает братва! Такой пир накануне… я не говорю — генеральной, но ведь и все маленькие бои — составные части битвы генеральной. А вы как по этому поводу мыслите, товарищ автор?
— Садись, — кивнул Савостину на край дивана Мережко, — что будешь пить?
— Я? Все, что нальешь, а вот уважаемой мадам Потаповой, по-моему, все же не стоило бы… После спиртного у нее на следующий день лицо в аллергических пятнах.
— А я ни граммулечки, — давясь ломтиком бутерброда, указала мизинцем на наполненную до краев рюмку Потапова.
