Пханишварнатх Рену - Заведение
— Мне смотреть нечего. Ты лучше сама смотри! Вместо того чтобы ссориться, лучше заказала бы сладости.
Неужели ученая дама закажет сладости? При её‑то скупости?
В комнату шумно вваливаются взволнованные Патнешвари и Сипра Маджумдар:
— Слыхали? Дороти‑то, Дороти… замуж вышла.
— Дороти? Наша Дороти — и вдруг замужем? Поразительно!
— Поэтому, наверно, и отпуск взяла?
— За кого хоть вышла? Муж‑то откуда?
— За железнодорожника… А родом он из города Гая.
— Вот это здорово! Жена — в Банкипуре, муж — в Гая, а дети, наверно, родятся на свет в Моголсарае?
Все смеются.
— Ну что ж, — весело продолжает Рева, — за такую новость хозяйке не грех бы и угощение выставить.
Рева подходит к двери.
— Рамрати, а Рамрати! Тебя госпожа Нигам зовёт!
Ученой даме волей–неволей приходится раскошелиться.
— Вот тебе пять рупий, — небрежно протягивает она бумажку вошедшей Рамратии. — Купишь на все сладостей. И ещё соленого печенья — специально для госпожи Вармы.
Рамратия хмуро удаляется.
— Ну что ж, Рева, каждому свое. А вдруг и для тебя кто‑то найдётся? Бедняга учится в Джамшедпуре, а тут сиди каждый вечер перед микрофоном: «Внимание… Внимание! Говорит радиостанция Патны!» Что скажешь?
— Если случится такое, Лы ещё раз угостишь меня, правда? Сладости тогда будет покупать Братец Лал.
Патнешвари и Сипра Маджумдар удивленно переглядываются: что ещё за Братец Лал?
Не прошло и четверти часа, как о замужестве Дороти знало все общежитие.
— Нынче, кажись, у тех, на втором этаже, свадьба, — глядя в окно, комментирует Джанки. — Смотри‑ка, Рамратия целую корзину всякой снеди потащила.
Кунти ходит хмурая. Тут поневоле будешь хмуриться: пошла было к мэм–сахиб жаловаться, а та даже слушать её не стала. Рукмини, единственный человек, с которым она могла бы отвести душу, на выходные укатила домой. Кунти одна сидит в четырех стенах, из комнаты глаз не кажет. За целый день она про себя всем косточки перемыть успела, а прослышав о свадьбе, решила злорадно: ну и черт с вами, танцуйте, веселитесь. Там сладостями оделяют, может, и вам перепадет… Чтоб вы все подавились!.. Я и сама тоже… Нет, молчок, никому ни слова. Будет и у нас свадьба. Вы глазам не поверите.
Джанки негромко смеется: подумать только, за неделю ни словом с Кунти не перекинулась.
— Эй, ты… воительница! — заглядывая в дверь, миролюбиво говорит она. — На меня‑то за что сердишься?
У Кунти уже сидит Тара Дэви, забежала вроде бы на минутку, проведать. На самом же деле явилась прощупать, чем дышит Кунти, да передать, что сказал личный секретарь мэм–сахиб. Дело тонкое — посоветоваться надо бы. А тут ещё Джанки принесло, это уж вовсе некстати. Ненадёжный она человек, и вашим и нашим хочет быть милой. Знаем мы таких!
— А наше начальство уж очень Вибхавти стало выделять: по душе, видно, пришлась, — как ни в чем не бывало продолжает Джанки, заходя в комнату. — Сегодня даже чаем её угощала.
— А как тебе нравится Гаури? — подхватывает Тара Дэви. — Рыбу с винегретом у начальства жрала!
Самой Кунти Сукхмай Гхош, личный секретарь мэм-сахиб, тоже кое‑что сообщил. Но об этом она пока помолчит, так будет лучше.
— Мэм–сахиб едет в Дели, — хмуро бросает Кунти. — Сначала в Дели, потом в Бомбей… Словом, уезжает на целый месяц.
— Значит, этот месяц всеми делами заправлять будет наша Бэла?
— Нет, тебе поручит! — хмуро усмехается Кунти.
— А кто она, наша начальница‑то, — незамужняя, вдова или, может, ещё кто?
— И не замужем, и не вдова, а всегда — молодуха.
Лёгкий смешок, перешептыванье, злорадное хихиканье.
— Болтают, будто девица, что живёт здесь… ну, как её… вот память проклятая… Да, вспомнила, Аннапурна… будто эта самая Аннапурна — родная дочь ей.
— Вот тебе и скромница недотрога!
— Она только за другими следить горазда!
— В своем‑то глазу…
— А может, враньё? Чего не наговорят по злобе‑то…
— Может, и враньё… Попробуй проверь!
Снова смешок, перешептыванье, злорадное хихиканье.
— А ты разве не замечаешь, как она каждый вечер часа на полтора куда‑то исчезает? — громко произносит Тара.
— Вечером, слыхала я, ходит она в какой‑то ашрам, — откликается Джанки. — Саньяси[36] там живут, Рамратия говорила…
— С мужиком‑то в любом ашраме хорошо, — угрюмо бросает Кунти.
Все хмуро смеются.
Таиться друг от друга больше не к чему. Кунти достаёт пачку бири, спички, раскладывает перед собой. Все трое прикуривают от одной спички и с наслаждением затягиваются.
Тара натужно кашляет. У неё всегда так: после каждой затяжки — кхы, ак–кхы, тьфу! — никак горло прочистить не может. Обычно Джанки брезгливо отворачивается, но сегодня за разговором и внимания не обращает. Если бы знала Бэла, как её здесь честят!
— Зловредная бабёнка!
— А жадина, каких свет не видел!
— Такая только и знает, что мужика искать!
— А хитрая‑то, хитрая какая!
— И те, кто повыше, говорят, очень недовольны ею.
— Старуха‑то с дочкой крепко держат её на поводке.
— Делится, видать, с ними!
— Тихо!.. Гаури! Что она несёт‑то?
Входит сияющая Гаури: в руках у неё поднос со сладостями от Рамы Нигам. Каждой из соседок Гаури со смехом вручает сладкий пирожок и кусочек халвы.
Кунти даже глаз не поднимает: боится, как бы не разболтала эта хохотунья о её делишках. Как‑никак, а целую неделю были они во всем корпусе одни — Кунти и Г аури. Ещё до того, как начались занятия на курсах. Видать, пронюхала что‑то — на ночь в соседнюю комнату перебирается…
— Мне это нельзя, — говорит Кунти и отодвигает угощение.
— А Лавочница‑то наша чем перед тобой провинилась, тетя Кунти? — смеется Гаури. — Ведь неприкасаемой она не вас, а меня считает.
— Никакая я тебе не тетя!
— Эй, Гаури! Расскажи‑ка нам лучше, какой винегрет у начальства — сухой или сочный? Сама, наверно, готовит?
— Нет, не сама… Готовит… как его… кондитер! Она только смешивает. А подает все отдельно — варёный рис, горох, овощи…
Оглядев кислые лица собравшихся, Гаури наконец догадывается: неспроста все это, тут что‑то затевается. Чтоб им всем синим огнём в аду гореть! Гаури спешит удалиться. На губах её дрожит растерянная улыбка.
— Вы заметили?
— Что?
— Что творится там, в женской больнице?
— Ещё бы! — И все трое хохочут.
Отдельные занятия для девушек, прибывших на курсы, проходят в женском отделении городской больницы, и все тамошние мужчины — врачи и студенты — увиваются вокруг Гаури.
— Ты о нашей недотроге, что ли? Заметили, заметили, все заметили, не мы одни. Даже мадам Чако заметила.
— А вы знаете, кто муженёк‑то у Рукмини? Настоящий бандюга! Его тут все боятся…
Рукмини, как обычно, на выходные уехала домой… Вернётся только в понедельник.
IX
С той стороны, где расположен «Центр материнства», доносятся звонкие детские голоса. Здесь задолго до открытия молочного пункта — а открывается он в восемь — собираются ребятишки, которым по утрам прописано молоко. Имя Бэлы Гупты знает тут каждый карапуз: с восьми до половины десятого Бэла возится со своими непоседливыми посетителями, то и дело покрикивая на очередь:
— Эй, девушка, девушка! Поддержи своего братика! Упадет… Латиф, не рви цветы! Иди сюда, посиди на скамеечке… Джахана! Забери свою корзинку! Таблетки получила? Не забудь пузырек с микстурой. Вот здесь стоит… Эй, эй! Радхешьям! Сейчас накажу… Рамрати, уведи отсюда этого негодника! И с завтрашнего дня вообще можешь не приходить! Разве можно обижать девочек?..
Пятилетняя Бульбуль, младшая сестренка Пхульпатии, притащила с собою кутёнка: обеими ручонками прижимает к груди чуть живого заморыша. Разве может Бэла равнодушно пройти мимо такой сцены?
— Эй, Бульбуль! Сейчас же унеси отсюда этого грязного щенка!
Но Бульбуль храбрая девочка.
— Зашем уношить? — шепелявит она. — Я денешку плинешла. Шделайте, пожалушта, калтошку для нашего Лакет–Кумала.
— Что‑что? Как ты назвала его? Кумаром?
Пхульпатия весело смеется, обнажая ровный ряд белых, как жемчуг, зубов:
— Да не просто Кумар, а Ракет–Кумар!
— Хорошее имя — Ракет–Кумар. Значит, карточку, говоришь, надо? А где же деньги, дай посмотрю…
Бульбуль протягивает ручонку: на ладошке у неё действительно лежит монетка в одну ану.
— А назвал так щенка дедушка Пагалю, сосед наш, — с улыбкой поясняет Пхульпатия.
— Ну что ж, придется, видно, накормить твоего щенка, — смеется Бэла. — Рамрати, принеси, пожалуйста, полстакана молока…
— Зашем штолько? — упрямо наклоняет головку Буль-буль.
— А затем, чтоб твой Ракет–Кумар быстрее вырос.
Рамратия выливает молоко в плошку, которую принесла с собою девочка. Щенок принимается жадно лакать. А облизав плошку, умильно смотрит на Бэлу.
