Марина Гельви - Там, где папа ловил черепах
— Да.
— Правильно. Это белановская школа. Беланов построил, добрый человек был, просветитель. А ты идешь налево. Иди так, иди, только немножко наверх, понимаешь? Там, прямо перед глазами, высо-окая чинара будет, не обращай внимания, немножко вниз спустись и в ту же минуту поверни налево. Красные ворота увидишь, тоже мне маймун[21], в какой цвет покрасил, — усмехнулся рассказчик, — это дом Павленишвили. Наш кузнец, ударник, хом[22] знаешь? — знаю.
— Да его там каждая собака знает — золотой человек. Иди мимо его ворот, понимаешь, мимо. Вдоль колючего кустарника пробирайся. А потом в переулок спрыгни. Там высота один метр будет, не больше. Там, над обрывом, узкий-узкий проход будет. Я тебе кратчайшую дорогу предлагаю, а то есть еще одна дорога со стороны Грма-Геле, наши заводские оттуда домой добираются, но: ты же от белановской школы пошел… Так вот. В узком-узком проходе две калитки увидишь. Но ты сначала повернись и на город посмотри. Дорогой Эмиль Эмильевич! Весь Тифлис увидишь, какая картина, вах!.. А воздух?!.. Аух, шени чиримэ![23] И вот там позови хозяек, спроси, где ’ живет твой больной Ачико Бердзенишвили. Ты меня понял?
Мы пошли дальше. Все улочки одной стороной были наклонены к городу, ноги скользили по щебню, за заборами рычали, сопровождая нас по ту сторону изгородей, лохматые псы. У дяди была тяжелая палка для удобства ходьбы и на случай, если какой-нибудь пес сорвется с цепи. Расспрашивали и других встречных — никто не торопился с объяснениями. На шум голосов выходили из до-; мои хозяйки, стояли у заборов и принимали участие в разговоре. Наконец мы отыскали пациента. Приветливости его домочадцев не было границ. Приход врача в те годы был приходом дорогого, редкого на этих высотах гостя. На этих высотах Ленинского района селились в то время преимущественно крестьяне, совсем недавно выехавшие из деревни, где остались родия и душа.
Крестьяне болеть не любят и чувствуют себя неловко от сознания, что заставили врача подняться к ним. Дядю начали усаживать, больной не утерпел, вскочил с кровати и подал стул. Хозяйка поднесла на блюдечке стакан с холодной водой и распахнула пошире окна, чтобы дядя мог отдышаться и остыть с дороги. Узнав, что я племянница доктора, она с таким умилением посмотрела на меня, что я смутилась. Она угостила большой чурчхелой[24], дядя Эмиль в это время осматривал больного. Они вызывали терапевта, потому что была высокая температура. Но оказалось, что причина ее — нарыв на руке. Чтобы не откладывать лечения на завтра в поликлинике, дядя сам вскрыл нарыв и обработал рану. Ведь совсем недавно, когда дядя был единственным врачом в районе, он и роды принимал и, случалось, делал несложные хирургические операции.
Научив хозяйку делать перевязку и подробно разъяснив этим людям, как проводить лечение дальше, дядя измерил температуру у больного. Она значительно спала. Не успели мы встать со стульев, на столе уже появилась еда. Хозяева умоляли нас разделить с ними трапезу. Дядя Эмиль отказывался, оправдываясь тем, что у него сегодня еще несколько вызовов. Тогда больной, полыхая желанием угостить, начал выбираться из кровати. Дядя сдался.
Мы ели горячее лобио и гоми[25] со свежим деревенским сыром, заедая всевозможными травками. Это было необыкновенно вкусно. Говорили об урожае прошлого и нынешнего года, о том, как строили тут, на горе, своими руками этот дом. Дом небольшой, из камня и глины, и во всю длину его была галерея, служившая в праздничные дни залой для гостей.
Больной полулежал на кровати, жена подносила ему еду, в стаканах розовело вино из родной деревни, где остался деревянный дом с участком и старики. Они не захотели жить в городе.
Дядя Эмиль сам жил в детстве в деревне, давил виноград, помогая своим дружкам во время ртвели[26]. Он неторопливо отпивал из стакана маленькими глоточками и наслаждался звуками грузинской речи. Это был язык его детства. До поступления в гимназию ни отец мой, ни дядя не знали русского языка, выучили потом.
Хозяин дома хорошо говорил по-русски, хозяйка могла вставлять в свою речь только отдельные словечки. Говорили то по-грузински, то по-русски. Однако надо было идти к другим больным. Мы находили их таким же способом, как нашли Бердзенишвили, и трудно было определить, у кого нас принимали лучше.
Я, конечно, очень устала от этого похода, но возвращалась домой как с праздника:
— Дядя Эмиль, я решила, стану доктором.
— Думаешь, лечить — это есть чурчхелы? — усмехнулся он.
— Нет, я хочу лечить по-настоящему.
— Ну и прекрасно. Знаешь, я на участке отдыхаю. От домашней сутолоки.
В доме действительно была сутолока. Это ощущалось все сильнее и сильнее, потому что на дворе похолодало, мы с Люсей предпочитали играть дома. И как-то так повелось, что несмотря на молчаливость и кажущуюся угрюмость дяди, все собирались именно в его комнате. Правда, она была самая большая, да к тому же и проходная. У меня появилась забота: проходя мимо, каждый раз закрывать дверь в галерею. Летом на это никто не обращал внимания, а подошли холода, и дядя начал требовать, чтобы ее закрывали. Но вот беда: бегая через его комнату, я, как назло, про дверь забывала. И каждый раз он терпеливо напоминал:
— Ферм ля порт!
Мама наказывала меня за невнимательность, я плакала и обещала помнить требование дяди. Если бы дядя знал, как мне не хотелось огорчать его. Я мучилась, видя, что он нервничает, но… пробегая через его комнату бесчисленное количество раз, в половине случаев я про дверь забывала.
Как-то под вечер приехала тетя Дали и сообщила о постановке новой грузинской оперы.
— Немедленно поезжайте, началась дополнительная продажа абонементов на этот сезон! И вот еще какая напасть, — она понизила голос, — жена Гжевского и жена доктора Назарбекова — двоюродные сестры.
Мама расстроилась.
— Что же вы, — обратилась она к дяде, — знаете всех врачей в городе, а о Назарбекове не удосужились разузнать. Гидра-то здесь, оказывается, под боком!
Дядя как раз только что вернулся с участка и был какой-то весь ушедший в себя.
— Как я жалею, как жалею, что мы приехали в Тифлис!
Он опять промолчал. Мама заметила мой любопытный взгляд и вспыхнула:
— А ты?.. Чего бегаешь туда-сюда, как скипидаром подмазанная? Тебе хоть кол на голове тещи…
— Нет, не надо кол, — забеспокоилась бабушка. Она не поняла иносказательности выражения, и ей так хотелось, чтобы все жили в мире.
— Эмиль, давайте обменяемся комнатами, — предложила мама.
— Не хочу.
— Почему не хотите? Вы же на проходе.
— Зато я пользуюсь подъездом. Я люблю сидеть у дома по вечерам.
Помолчали.
— Ну ладно, — сказала мама, — это в конце концов полбеды. А вот насчет Гжевского… Эмиль, по-моему, вы должны…
— Какая вы неспокойная!
— Зато вы очень спокойны, очень. Меня, например, волнует: где будет жить зимой Мари Карловна?
Нам отказали в квартире, как вы знаете. Что же делать?
— А я буду жить в передней, — сказала по-французски бабушка.
— Там зимой холодно.
— А я буду класть в кровать бутылки с горячей водой и не простужусь.
Пришла тетя Адель. Она слышала конец разговора.
— Предлагаю утеплить галерею — это будет комната моммо, а балкон застеклить и построить перед ним еще один балкон — до самого флигеля, ха, ха, ха!
— Насчет утепления галереи — это идея, — серьезно сказала мама, — но нужны деньги.
— Всюду деньги, деньги, деньги! — пропела тетя Адель.
— Постой! — рассердилась мама. — Имеешь изолированную комнату…
— Я живу в бывшей кухне!
— Но это все же лучше, чем…
— Что за шум, что за крик? — Нана остановилась в дверях.
— Пришла. — Дядя сразу надулся. — Крыша флигеля опять течет. А что я говорил? И, между прочим, Гжевские нас ненавидят главным образом из-за крыши. Еще бы. Когда льется на голову…
— Ску-у-учно, — скривилась тетя Адель. — Как скучно. О крышах, о ненависти… Какие убогие мы ведем разговоры!
— Я не буду чинить крышу. — Дядя отвернулся к окну. — Найми кровельщика, может, это спустит тебя на землю?
— О Эмиль, ты такой добрый, — бабушка погладила его по руке.
Приехал из совхоза папа. Вошел стремительно. От него пахнуло свежим ветром, и в комнате стало как будто; светлей.
— Мы получили породистых кур!
— А знаешь новость? — Мама подошла к нему вплотную, понизила голос: — Гжевская и жена доктора Назарбекова — двоюродные сестры.
Папа молчал целую минуту. Потом протяжно присвистнул. Они посмотрели друг на друга и устало усмехнулись.
— Эрнест, — тетя Адель взяла его за руку, повела в галерею, — мы решили утеплить галерею. Для моммо. Ты согласен?
Ну конечно, он был согласен.
Когда легли спать, я услышала шепот мамы. Что-то о Гжевском, о том, что это одна «бражка» в управлении. Потом об утеплении галереи.
