Гавана, год нуля - Суарес Карла

Леонардо привел меня в некое место, где сначала нам предстояло пройти по узкому коридору, а уж потом мы оказались перед окошком, куда он просунул голову и достал оттуда две пиццы. Сказал, что мне повезло, потому что я застала его в такой день, когда он при деньгах.

— Я только что получил Нобелевскую премию, — прибавил он и засмеялся. И пояснил, что скоро будет опубликован его рассказ в антологии, которая издается в Испании, и пришел гонорар — двадцать пять долларов, так что теперь он богат, но мне лучше не строить планы на эти деньги, потому как у него есть сын, а сына нужно содержать, и вообще эти деньги ему надо растянуть надолго. Двадцать пять долларов — не бог весть что, но ведь это доллары, и на них можно купить то, что продается только на доллары, в том числе и самые элементарные вещи — оливковое масло или шампунь. А так как зарплату Леонардо платили только в национальной валюте, то да, сегодня он ощущал себя богачом. Я откусила от своей пиццы, изогнувшись, чтобы жир не попал мне на платье, и прежде, чем я успела хоть что-то сказать, писатель пояснил, что он шутит и на самом деле ему страшно нравится угощать других — правда, ему редко выпадает такая возможность. Поэтому он очень рад, что я появилась как раз сегодня. Я улыбнулась:

— Спасибо, в следующий раз приглашаю я.

Долг — залог следующей встречи. А в тот вечер, съев пиццу, мы отправились пешком по направлению к набережной Малекон, где я собиралась поймать попутку, чтобы ехать домой. Неожиданно Леонардо попросил, чтобы я остановилась: он, дескать, хочет лучше меня рассмотреть. Я замерла, уставившись на него с удивлением. А он пояснил, что просто я ему кое-кого напоминаю. Сказал, что в тот день, когда я открыла перед ним дверь у Анхеля, он подумал, что перед ним девушка, с которой он когда-то познакомился в Барселоне; лицом она очень была на меня похожа, и моя манера двигаться заставила его вспомнить о ней.

— А ты был в Барселоне? — спросила я, поразившись такому чуду.

Оказалось, да, Леонардо несколько лет назад там побывал. По его словам, прекрасное место, город, в котором кто угодно захочет остаться навсегда.

Я обнаружила, что у Леонардо особая манера говорить: слушая его, можно и глаз не закрывать, а ты уже как будто в том месте, о котором он рассказывает. Каждое его слово было словно кирпичиком города, который он строил у меня на глазах, и вот мало-помалу я оказалась в Барселоне. Мне не довелось путешествовать — я никогда никуда не выезжала с этого острова, но клянусь тебе, что у меня в памяти до сих пор живет город, возведенный для меня Леонардо, пока мы шли пешком по грязным улицам Гаваны, а он катил рядом свой «китайский велосипед».

Тем вечером, прежде чем распрощаться, Леонардо пригласил меня к себе на литературные посиделки. Когда отключали свет, он собирал друзей, и они вместе пережидали блэкаут, читая всякие тексты, выпивая, играя в домино и перемывая кости правительству. «У нас весело», — сказал он. Единственное условие, которое он ставил для участников этих сборищ, — каждый должен что-то принести с собой: свечу, бутылку, хлеб, коробку сигар, хоть что-нибудь, потому что сам он не мог предложить своим гостям ничего, кроме своей каморки. «Но дамы в общий котел кладут только свое очаровательное присутствие», — прибавил он.

Мне понравилось, что Леонардо видел меня как отдельного человека, а не как девушку, которая ходит куда-то только с Анхелем. Для моих целей было очень важно оставаться в его глазах женщиной, с которой он и сам может куда-то пойти. Так мы сможем установить некие отношения, исключительно между нами.

Я с благодарностью приняла его приглашение и напомнила ему, что еще одно приглашение осталось за мной. Мы обменялись номерами телефонов. Он дал мне свой рабочий и номер телефона соседки — на всякий случай. Я дала телефон техникума, пообещала позвонить, чтобы подтвердить участие в его посиделках, и, улыбнувшись, сказала: «Долг платежом красен». На этом мы расстались.

Когда я позвонила Эвклиду и обо всем ему доложила, он несказанно обрадовался дальнейшей перспективе наших с Леонардо встреч. Повесив трубку, я осталась стоять у телефона, играя с его диском. Это было в канцелярии техникума, но я вдруг почувствовала себя секретным агентом — 007 от науки. Меня это позабавило.

4

Постепенно у нас установился свой порядок: свиданию с Анхелем неизменно предшествовал мой звонок, и мы договаривались о встрече. Однажды мы условились, что он зайдет за мной в техникум, а потом мы пообедаем у него. Но когда мы пришли, на лестничной площадке нас встретила одетая во все черное девушка, она сидела напротив дверей в его квартиру. Увидев Анхеля, она вскочила и бросилась ему в объятия, всхлипывая и повторяя: «Анхелито, позволь мне жить с тобой, ну пожалуйста!» Он обнял ее и принялся целовать в макушку, нашептывая: «Успокойся, моя девочка», а сам между тем с трудом вытаскивал из кармана ключ от квартиры. Девица была совсем юной, наряд ее состоял из маечки, длинной юбки, берцев и огромного количества браслетов. Я на несколько шагов приотстала, не зная, что мне в такой ситуации делать, а он между тем все-таки смог открыть дверь и войти вместе с висящей у него на шее девицей. Она безостановочно рыдала, вновь и вновь повторяя одни и те же слова. Прошло несколько секунд, и я услышала голос Анхеля: «Хулия, заходи».

Я вошла — они так и стояли обнявшись. Я закрыла за собой дверь, но плавности мне явно не хватило — хлопок двери заставил девицу поднять голову. Лицо зареванное, прочерченное двумя черными линиями потекшей туши. Анхель протянул руку ко мне: «Это Хулия». Потом указал рукой на нее: «А это Дайани, моя сестра». Дайани вытерла нос, выговорила «привет», отделилась от Анхеля, бросила сумку на кресло и исчезла в конце коридора. А я словно приросла к полу, не в силах двинуться с места. Анхель подошел ко мне и сказал, что такое случается довольно часто. Его сестренке восемнадцать, и каждый раз, поссорившись с отцом, она сбегает к нему. Я молчала. Он дотронулся до моей щеки, а потом погладил: «Хулия, моя Хулия, а ты меня слышишь?» Я вздохнула и подняла на него глаза. Конечно, я его слышала; наверное, мне лучше оставить их вдвоем? Он печально кивнул, но попросил завтра ему позвонить. «Только не вздумай мне не позвонить», — повторил он.

Следующий день был Первым мая, и он запомнился мне прекрасно — из-за более поздних событий. Я-то позвонила, но все складывалось неудачно, увидеться мы не смогли. Анхель должен был везти сестру обратно к отцу. «Совсем замотался», — посетовал он. И в воскресенье захотел отдохнуть, побыть дома. «Может, придешь ко мне завтра, во второй половине дня, и останешься на ночь?» И прибавил, что уже почти совсем привык к моему присутствию. Я закусила губу и сказала, что приду.

Где-то мне попадалось высказывание Эйнштейна: сначала все мысли только о любви, однако потом вся любовь сводится к мыслям. В самую точку. Поначалу я была без ума от Анхеля, была им очарована. Он — хрупкий; думаю, ты знаешь, что хрупкость мужчины рождает в женщине безграничную нежность. Так, наверное, проявляется материнский инстинкт.

Только вот не знаю, далеко ли уедешь на этом инстинкте. Я, конечно, никогда об этом даже не заикалась, но Анхель явно страдал от того, что называется синдромом покинутости. Когда он был маленьким, его мать эмигрировала из страны, однако взять его с собой не смогла, потому что отец не дал своего согласия. Через какое-то время отец женился во второй раз и съехался с новой женой, которая родила ему Дайани. Анхель же оставался с бабушкой, маминой мамой, — это она его воспитала, и он жил с ней до самой ее смерти. И квартира ему досталась именно от нее.

Истории Анхеля увлекли меня сразу. Он уже был женат, и, судя по его рассказам, это была великая история любви. Такая великая, что отец его, который к тому времени уже занимал высокий пост в туристической сфере, похлопотал за обоих и добился для них работы в совместном кубинско-бразильском предприятии. Проблема же заключалась в том, что, получив эту работу, Маргарита — ее звали Маргаритой — смогла установить весьма тесные контакты с бразильской стороной корпорации. В результате, не прошло и двух лет после свадьбы, она уехала в Сан-Паулу, заключив бессрочный рабочий контракт. Мой ангел был сломлен. Спустя какое-то время его тоже ненадолго послали в Сан-Паулу на стажировку. Это путешествие дало ему шанс увидеть Маргариту и попытаться ее вернуть. Только она его уже не любила. Мало того, у нее уже был другой. Анхель вернулся из этой поездки разбитым на тысячу осколков и уже не смог заставить себя работать на том же месте. Он уволился по собственному желанию, бросив работу в совместном предприятии, о которой большинство людей могло только мечтать, и стал безработным. Если я ничего не путаю, эту историю он мне рассказал в тот день, когда я впервые увидела Леонардо. Да, точно: как раз в тот вечер, когда писатель ушел, Анхель стал извиняться за излишнюю резкость, он связал эту реакцию с тем, что на самом деле Леонардо вовсе не его друг, а друг его бывшей жены. Тогда-то он и рассказал мне о Маргарите. И о том, что после разрыва с ней в его жизни случались только кратковременные любовные приключения. Ему так и не удалось забыть ее, и постепенно она превратилась в призрак, разгуливающий по дому. По-моему, Анхелю нравилось видеть в себе, как поется в песне, «душу одинокую, вечно одинокую». Он нередко ее напевал: «Повстречать бы мне такую душу, как моя».