Гавана, год нуля - Суарес Карла

Хочу спросить: ничего, если мы перейдем на «ты»? Я говорю об очень личном, а «вы» создает некую дистанцию. Так что начиная с этого момента будем на «ты», ладно? Хорошо, тогда я продолжаю.

Я уже говорила тебе, что к тому времени Эвклид уже справился с депрессией, хотя вес так и не восстановил. Единственной его проблемой оказалась скука. После стольких лет кипучей деятельности ему, наверное, было непросто шататься по квартире, не зная, к чему приложить руки, и он поставил себе задачу — перечитать все книги по своей научной специальности и заняться исследованием новых предметных областей. По его же словам, прежняя работа в университете отнимала слишком много времени. Он считал, что научное познание насыщает душу, а когда душа сыта — и мозг работает лучше, и тело медленнее стареет. Понятно, что в 1993 году эту теорему ему пришлось несколько модифицировать, и как бы там научное познание ни насыщало душу, а желудок требует еды. И только хорошо насыщенные тело и душа обеспечивают должную работу мозга со всеми вытекающими из этого позитивными последствиями для всего остального. В стремлении насытить тело Эвклид вознамерился подыскать себе учеников, собираясь давать частные уроки математики и, таким образом обеспечить какую-никакую прибавку к пособию отставного профессора и к пенсии матери, которых им едва хватало на жизнь. Что же касается души, то у него возникла идея создать исследовательскую группу, в которую вошли мы с ним и еще двое наших коллег. Каждую субботу мы собирались в доме то одного, то другого и обсуждали самые разные научные проблемы. Мы влезали то во фрактальную геометрию, то в теорию хаоса, то в Мандельброта, то во множество Жюлиа — Гастона Жюлиа, у которого я позаимствовала псевдоним. В общем, лазали по разным математическим дебрям. Наша группа не ставила перед собой каких-то амбициозных целей, но как минимум в тот жуткий год способствовала выживаемости нейронов в наших мозгах. Эвклид немало веселил меня разнообразием идей. Послушать его, так он исключил для себя алкоголь, кроссворды и скамейки в парке, где можно поболтать с соседями-старичками. Он признавал исключительно то, что начиналось с буквы «м»: например, математика и мадемуазель.

Фамилия Меуччи также начиналась с «м». Через пару дней после моего первого знакомства с его историей я снова пришла к Эвклиду. В прошлый раз он наотрез отказался дать мне с собой записки из его папки, заявив, что за порог дома они ни за что на свете не выйдут. Так что мне пришлось читать их на месте. А прочесть их мне очень хотелось.

Когда я закончила изучать содержимое папки, Эвклид включил у себя в комнате радио, поймав музыкальную волну.

— Ты вот в прошлый раз упомянула писателя, а что, собственно, ты о нем знаешь? — спросил он.

По его мнению, Леонардо мог представлять собой интересную зацепку: если он работает над книгой о Меуччи, то весьма вероятно, что уже собрал некую информацию, которая может оказаться весьма полезной в его, Эвклида, изысканиях.

— Но это уже не только твои изыскания, Эвклид, это наши изыскания. Найти этот документ — наш долг, долг ученых, — заявила я.

Он поднял на меня вопрошающий взгляд: уверена ли я, что хочу влезть с ним в одну лодку? Понятное дело, уверена. Меня охватывал восторг при мысли, что капитаном этого корабля будет он и мы вновь окажемся в наших прежних ролях научного руководителя и его подопечной. Удовлетворившись ответом, мой друг улыбнулся и заявил, что нам следует действовать, как подобает ученым, не отбрасывая ни одной детали, ведь в этом деле важно все, даже то, что на первый взгляд кажется банальным.

— Писатель — важная отправная точка, но нам не хватает данных, — заявил он.

Как-то неожиданно его комната превратилась в нашу университетскую кафедру математики. Я встала, сказав, что нужно начать с нуля, и, меряя шагами комнату, начала излагать все, что мне известно о Леонардо. Внешность, манера одеваться, то немногое, что рассказал о нем Анхель. Однако важнее всего оказалось то, что я знала, где искать Леонардо. На вечеринке, пока Анхель и Барбара увлеченно спорили о путях развития итальянского кинематографа, Леонардо подошел ко мне поболтать. И упомянул, что работает в отделе кадров некоего учреждения в Старой Гаване, рядом с собором. Работа эта, по его словам, была не бог весть что, бюрократическая скучища, но она позволяла ему писать. Вот тогда-то он и обронил, что я всегда могу зайти, если вдруг окажусь поблизости. Что может быть более естественным с моей стороны, чем зайти поздороваться?

— Что скажешь? — спросила я Эвклида.

Он улыбнулся и заявил, что я всегда была его лучшей студенткой. Он и сам не прочь познакомиться с писателем, но у него нет для этого ни малейшего предлога. А моя встреча с Леонардо уже сервирована на блюдечке с голубой каемочкой.

После этого Эвклид развил тему. Я должна отправиться к Леонардо и постараться вывести разговор на Меуччи.

— Уверен, что ни один писатель не откажется поговорить о своей работе, — сказал он, усмехнувшись.

Мне следует завязать с Леонардо дружбу — постепенно, без спешки, так, чтобы в дальнейшем Эвклид тоже мог свести с ним знакомство, причем самым естественным образом, через общих друзей.

— Даже если он знает о документе, просто так, с бухты-бархты, он об этом не скажет. Хулия, нам следует запастись терпением.

Эвклид притягивал меня как магнит. Вдруг я увидела его, излагающего нашу стратегию, другими глазами: как будто он решал одно из тех дифференциальных уравнений, от которых в университете у нас закипали мозги. Нам следовало быть очень осторожными и не довольствоваться исключительно тем, что мог бы поведать нам Леонардо, но и попытаться выяснить, не скрывает ли он чего.

— Но это уже я смогу взять на себя чуть позже, — подытожил он. — А сейчас постарайся расположить его к себе, завоевать его доверие, что, я полагаю, ни малейшего труда для тебя не составит. — Тут Эвклид взглянул на меня с той улыбочкой, которая, признаюсь, перенесла меня на годы назад, прямиком на кафедру математики, где куда более молодой Эвклид улыбался вот так, расстегивая мне блузку.

— Труда не составит, профессор, — сказала я. И мы рассмеялись.

Отлично. Мы с Эвклидом заключили договор. Леонардо только что превратился в задачу, в тот самый лимон, сок из которого мы должны выжать до единой капли. Интересно, как бывает порой, когда обстоятельства видятся тебе в высшей степени хреновыми, внезапно возникнет крохотная деталька, меняющая все. Могу утверждать, что это связано с отсутствием или наличием поставленных целей. Отсутствие цели в жизни может сокрушить душу, а когда душа в руинах, тело долго не продержится. И тогда ты просто умираешь, распадаешься на мелкие части, исчезаешь. Я всегда боялась отсутствия цели. Однако в тот момент у меня их оказалось сразу две. С одной стороны, Анхель, а с другой — Меуччи. Понимаешь?

Когда поставлена конкретная задача, все остальные проблемы становятся бесконечно малыми. Моя работа в техникуме по-прежнему была мне неинтересна, но я перестала переживать по этому поводу. Ситуация в стране оставалась катастрофической, но меня не заботило. Отсутствие продуктов, отключение электричества стали неважны, ведь передо мной стояли конкретные цели. Блез Паскаль сказал как-то, что последнее, что человек понимает, — с чего же ему начать. Тем не менее единственным, что нам с Эвклидом было кристально ясно, так это откуда нам следует начать. Пифагор утверждал, что начало — половина дела. Если это так, то мы прошли уже добрый кусок пути. Началом был Леонардо.

Я отправилась к нему на той же неделе, а именно в тот день, когда занятия в техникуме у меня закончились довольно рано, а свидания с Анхелем в планах не стояло. Леонардо, увидев меня в дверях своего учреждения, не мог скрыть удивления. Я сказала, что оказалась в этих краях по делам, что мне нужно было зайти в министерство образования, но понадобилось кое-куда позвонить и тогда я вспомнила, что он где-то поблизости работает.

— Не вопрос, заходи. — Он проводил меня в свой кабинет, и там я действительно сделала пару звонков, на совершенно случайные номера, а потом горестно вздохнула: хлопоты оказались напрасными.