Гавана, год нуля - Суарес Карла

В общем, именно по этой причине начало наших отношений и было таким трудным. Улавливаешь? Из-за этого призрака.

Маргарита. Море все синей,

ветра крылья

спят средь апельсиновых ветвей

сном бессилья^[1].

Иногда я в шутку декламировала эти стихи, даже не догадываясь в те дни, до какой степени он их возненавидит.

Анхель был для меня одновременно ребенком, который нуждается в защите, и мужчиной, которого я хотела затащить в постель. Как математик, я знаю, что самые незначительные промежуточные результаты ведут к окончательному, поэтому я с самого начала поняла и приняла, что все это будет очень медленно. Около месяца ушло на то, чтобы добраться до постели, и я понятия не имела, сколько времени потребуется, чтобы сломать его панцирь холостяка. Порой я задавалась вопросом: кто из нас двоих математик? Кто просчитывает ходы?

В воскресенье я пришла к нему ровно в полдень. Попытала счастья с дверным звонком, но электричества не было, так что мне пришлось стучать в дверь. Он открыл мне, ради этого встав с постели. Волосы всклокочены, изо рта пахнет перегаром — ром определенно не тот напиток, что можно выпить без последствий. Я проследовала за Анхелем в кухню, где он занялся кофейником, рассказывая, как отвез сестренку домой, но так как отец работает даже Первого мая, пришлось задержаться. Тут он замер: при попытке зажечь конфорку выяснилось, что газа нет. Ни электричества, ни газа, а Анхель явно не принадлежал к числу тех находчивых кубинцев, которые обзаводятся керосинкой или другим каким-нибудь приспособлением для готовки. К счастью, отец дал ему денег и бутылку рома, и чтобы разжиться чем-нибудь на обед, мы отправились в одно место поблизости, где продавали еду навынос, в коробках.

Прошлым вечером Анхель с отцом вели долгие беседы под горячительные напитки, в ходе которых было практически решено, что он должен отвезти Дайани на выходные в Сьенфуэгос, к бабушке, матери отца, чтобы девушка слегка успокоилась и напряженность ее отношений с отцом несколько сгладилась.

Для Анхеля было странно и совершенно неожиданно оказаться в роли семейного миротворца. Своеобразная насмешка судьбы. После отъезда мамы его отец недолго проходил в холостяках. Мужик вообще был везунчиком — всю жизнь работал в туристической сфере и никогда не бедствовал, пользуясь всеми преимуществами своей профессии, а обе жены обеспечили его крышей над головой. Сначала мать Анхеля оставила ему квартиру в Ведадо, а вторая супруга обеспечила апартаментами в Мирамаре. Вот только для сына места в новой жизни не нашлось. Анхель рос, изредка проводя выходные у папы, а каникулы — на пляже. Сестра родилась, когда ему было уже тринадцать, в самый пик отрочества: буйство гормонов и подростковый бунт. Все, что положено этому возрасту, Анхель переживал в тройном размере из-за этой малявки, которая вытеснила его даже с второстепенного места, с которым он успел смириться, вообще на роль статиста. Он не мог не возненавидеть ее и ненавидел все годы ее младенчества и раннего детства, однако чувство это со временем растаяло под натиском огромной любви к этой девчушке, обожавшей брата до безумия.

Дайани была избалована донельзя. Когда вся семья отправлялась в отпуск в Варадеро, у нее всегда была лучшая комната, а еще ей позволялось встать и уйти из-за обеденного стола, если у нее не было аппетита. Анхелю — нет: он был мальчиком, к тому же старшим, и должен был неукоснительно соблюдать все установленные отцом правила. Но и Дайани подросла и вступила в подростковый возраст, как и все. Бурление гормонов, война с родителем, и вот тут-то возникли настоящие проблемы. Однажды, например, она покрасила волосы: полголовы в красный цвет, а другую половину — в зеленый, и в таком виде пошла в школу. Там девицу с разноцветной головой сразу же отправили к директору и далее — домой с требованием явиться в школу с отцом. И что же сделал отец, вернувшись после беседы с директрисой? Схватил дочку за руку и со словами, что раз она жаждет привлекать к себе внимание, так он ей это сейчас обеспечит, притащил в парикмахерскую, где потребовал обрить ей голову. Пока волосы отрастали, Дайани плакала — все время. Анхель и Маргарита, тогда еще женатые, служили ей жилеткой. Особенно Маргарита, подчеркнул он, потому что они прекрасно ладили.

Проблема заключалась в том, что, по его словам, борьба с родителем стала излюбленным видом спорта его сестры; но отец твердил, что это все издержки взросления. В любом случае, выходки девочки били по ней самой. Анхель подозревал, что она балуется наркотиками, потому что ей случалось ввалиться к нему совсем никакой с просьбой дать ей проспаться. Дайани прекрасно знала, что в таком состоянии лучше не попадаться папаше на глаза, но тут уже не пожелал терпеть Анхель. Он был категорически против, чтобы она причиняла вред и бунтовала против самой себя.

«Теперь она носится с новой идеей: раздобыть денег, чтобы уехать из страны», — сказал он, тяжко вздыхая и чувствуя свое бессилие.

При всем желании единственное, что он мог ей дать, — это любовь, потому что у него и у самого ничего не было, и уж денег — тем более. Он жил на спорадические поступления арендной платы, время от времени сдавая одну из комнат — неофициально, без лицензии. Ну и отец иногда подбрасывал ему деньжат или закупал продукты. Именно тогда он и пригласил меня разделить с ним «новогодний ужин», приготовленный собственноручно.

В тот вечер, как и во многие последующие, мы устроились на диванчике, потягивая ром имени «папина любезность». Я сидела, а он — лежал, положив голову мне на колени. Анхель и сверху выглядел красавцем. Он поднял руку, пригладив мне волосы, и спросил, не утомляют ли меня его россказни. Я сказала, что совсем нет. Слушая, я входила в его мир, начинала иметь к нему отношение, даже не являясь частью его прошлого. Он улыбнулся и спросил, как у меня прошли дни, когда мы не виделись.

— На неделе я встречалась с Леонардо, — сообщила я. Предпочла, чтобы он узнал об этом от меня, а не от разговорчивого писателя.

Анхель отвел руку от моих волос и спросил:

— С Леонардо?

Я улыбнулась и рассказала, что зашла к нему на работу позвонить. Анхель привстал и повернулся налить себе еще рома, между делом пробурчав, что этот тип никогда не вызывал у него доверия.

— А ты ему очень симпатичен, — сообщила я.

Он отхлебнул, снова положил голову мне на колени и, обхватив обеими руками стакан, поставил его себе на живот. Сказал, что мне стоит быть поосторожнее с Леонардо; они знакомы уже давно, но друзьями никогда не были, потому что в Леонардо есть что-то такое, что не позволяет полностью ему доверять. Он не знает, как бы мне объяснить, это всего лишь интуиция, так что он предпочитает поддерживать с ним отношения, но не хочет наделять его полным доверием и мне не советует.

Внезапно мне пришло в голову, что Анхель может ревновать своих женщин к друзьям. Моя встреча с писателем пробудила в нем ревность, и мне это даже понравилось.

— Ну, так вот, — продолжила я, — Леонардо пригласил меня к себе на литературные посиделки.

Анхель с досадой взглянул на меня, а через несколько секунд заявил, что Лео не устает его удивлять. Он тоже туда приглашен; на самом деле собирался мне об этом сказать, однако хозяин его, очевидно, опередил. Мне польстил еще один знак его ревности. То, что мы оба приглашены, превращало вечеринку просто в вечеринку, а не в удобный случай продвинуть мою дружбу с Леонардо, но это не страшно — будет и другая возможность. Так или иначе, то, что Леонардо — цель номер один в розысках автографа Меуччи, не помешает использовать его как фактор риска в деле окончательного завоевания Анхеля. Так что я склонилась к Анхелю, поцеловала его в губы и прошептала:

— А не потому ли он тебе не нравится, что он был приятелем Маргариты, «море все синей, ветра крылья…»?