Джулия - Ньюмен Сандра

Во время одного из таких поползновений Джулия вспомнила, что у нее на груди до сих пор пришпилен знак «Великое Будущее». Он определенно был при ней на последнем свидании с Уинстоном — и тот ничего не заметил. Такая рассеянность была в его характере, и у Джулии в сердце шевельнулось слабое, тоскливое подобие любви. Как могла она предать этого взрослого ребенка, который никогда не понимал окружающего мира и с каждым практическим вопросом обращался к ней? Отсюда ее мучительные размышления перешли к Амплфорту. Она поймала себя на том, что молится своему нагрудному знаку: только бы Амплфорт сюда не попал, только бы успел проглотить таблетки, чтобы погрузиться в сладостный вечный сон. Мучили и мысли о Вики, и лихорадочные грезы, в которых Вики, чтобы ее вызволить, вела к минилюбу отряд бунтарей.

Когда за кем-нибудь из арестантов приходили конвойные, это неизбежно вносило желанное разнообразие в быт сокамерников, хотя тюремщики обычно лишь выкликали фамилию и номер подследственного, который, встав со скамьи, безропотно шел за ними. Иногда, правда, раздавалось: «На допрос!» В таких случаях даже самые дерзкие из вызываемых сжимались от страха. Некоторые спешили заблаговременно дать показания и на ходу с готовностью перечисляли собственные грехи, а также имена всех сообщников. Несколько раз за арестантом приходил сам следователь в черном комбинезоне. В таких ситуациях арестант всегда оказывался из политических, причем, как вскоре поняла Джулия, категории А. Некоторые явно узнавали следователей и поражались встрече с ними в таком месте. Она догадывалась, что в этих случаях следователь играл ту же роль, какую сыграл О’Брайен в судьбе Уинстона. Однажды в камере даже разыгралась небольшая комедия, когда заключенный категории А сочувственно воскликнул: «Тебя тоже взяли?», но следователь как ни в чем не бывало закурил и молча наблюдал за нещадным избиением подследственного.

Самые драматические эпизоды случались в тех редких случаях, когда заключенного выводили из камеры со словами: «В комнату сто один». Вызванные таким образом, все как один теряли рассудок. Они умоляли, начинали сопротивляться, забивались под скамью, а бывало, и выталкивали вперед кого-нибудь из сокамерников, крича конвойным: «Вот же он, вы перепутали!» Каждый раз обманщика жестоко избивали и тащили прочь, а он из последних сил упирался и тщетно звал подмогу. Один человек слезно умолял конвойных свернуть ему шею и клялся, что внакладе они не останутся, но его уволокли силой.

Во время таких сцен Джулия вспоминала, что Уикс, топтавший ее руку, называл ту же самую «комнату сто один». Впрочем, от него она также услышала, что занесена в категорию В: очевидно, ей, мелкой сошке, допрос не грозил, а комната сто один — тем более, так ведь? Не исключалось, что ей даже светила отправка в «лагерь-санаторий». Бараки, жидкая каша, колючая проволока, сторожевые псы — все это не так уж страшно. Она рассчитывала подружиться с наиболее авторитетными узницами, чтобы ходить на поденные работы. А уж если в лагере ей залечат переломы, она и вообще горя знать не будет.

В заключительные часы ее содержания в общей камере обстановка заметно улучшилась. А все потому, что одна из сокамерниц приметила ее знак «Великое Будущее» и растолковала остальным его смысл. Даже здесь этот знак оказывал магическое воздействие на пролов. Джулию не только оградили от издевательств, которые выпадали на долю политических, но и угостили дополнительной пайкой хлеба и пригласили лежа вздремнуть на скамье. Теперь все возмущались по поводу ее изуродованной руки, которой прежде не замечали, а одна проститутка, некогда работавшая санитаркой на подхвате у медсестры, вызвалась провести репозицию: массирующими движениями решительно вправила костные фрагменты, а потом соорудила повязку из лоскута, отодранного от рубахи какого-то взломщика. Когда у Джулии озабоченно спросили, как ее угораздило сюда загреметь, она про себя сразу зареклась говорить правду. Вряд ли криминальная компания одобрила бы ее сотрудничество с мыслеполом. Так что она поведала, будто отказалась подчиняться указу о «паразитических тварях» и прятала двух кошек из своего общежития. Заключенные начали поносить «синих», которые мало того что убивают щенков и котят, так еще и не погнушались упечь за решетку будущую мать, носительницу почетного знака от Старшего Брата. Они спрашивали друг у друга, не забыла ли вообще эта клятая партия, кто такой Старший Брат. Когда за Джулией наконец пришли конвойные (ни словом не обмолвясь, куда ее поведут), все арестанты бранились и грозили, что тюремщики поплатятся, если с будущей мамочкой что-нибудь случится. Это, конечно, было пустословие. От сокамерников ничего не зависело. И все же Джулию приободрила такая поддержка. Прощаясь с новообретенными друзьями, она смогла хотя бы отчасти вернуть себе душевное равновесие.

И опять ее вели темными коридорами и вверх-вниз по лестницам. Гомон общих камер мало-помалу сменился единичными стонами и воплями, которые разносились эхом среди железобетонных конструкций. В очередном коридоре распахнулась неприметная дверь, и Джулию втолкнули в тесную, полутемную камеру. Там находилась только одна заключенная, политическая, в залитом кровью комбинезоне и с безжалостно разбитым носом. Отпрянув от Джулии, она скривилась, будто решила, что та станет навязываться ей в подруги.

В этой незнакомой камере воняло хлоркой; отхожего места здесь не было, но в полу зияло сливное отверстие в окантовке вроде бы запекшейся крови. На этой бурой коросте проедался нескончаемый выводок мелких тараканов. Телекран, беспрестанно мигающий, висел только на одной стене. Если Джулия смеживала веки, это мигание проникало даже сквозь них. Она попыталась было прикрыть глаза ладонью, но телекран тут же заорал:

— Шестьдесят — восемьдесят Уортинг! Не загораживать лицо в камере!

Тут единственная сокамерница Джулии пробормотала:

— Черт тебя дери! Все из-за таких, как ты! Неужели трудно соблюдать простейшие правила!

Вскоре дверь отворилась вновь: тюремщики пропустили вперед одетую в черный комбинезон прямую седовласую женщину, которую Джулия в первый миг приняла за дознавательницу и машинально отпрянула. К этой женщине конвойные проявляли подчеркнутое уважение, граничившее чуть ли не со страхом, а сама она держалась высокомерно и хмуро. Только после того, как ее подтолкнули в спину и с лязгом задвинули снаружи щеколду, Джулия обратила внимание на желтушный, неопрятный вид незнакомки и лиловый кровоподтек у нее на виске. Это поражало: внутрипартийная узница! С момента ее появления телекран пугающе молчал. Она, в свою очередь, ругала телекран, а затем стала поносить неопытных тюремщиков и высмеивать их подобострастие к ее персоне.

— В прежние годы они бы сейчас меня с пола соскребали. Проку от них — ноль!

Она перечислила те промахи, которые отметила во время своего ареста, назвала сотрудников безответственными и по памяти отбарабанила все нарушенные ими установления. А потом со смехом добавила:

— Не забудьте им доложить, что эти сведения узнали от меня лично! А если думаете, что слушать Диану нынче не обязательно, то знайте: кое-кто не раз ставил на мне крест. И где они сейчас, наши провидцы? — Она указала пальцем на дырку в полу. — Это мы их соскребали со здешних полов и спускали ошметки в канализацию.

На протяжении этой тирады женщина со сломанным носом сидела съежившись, а под конец заткнула уши большими пальцами и зажмурилась с такой силой, что лицо ее исказилось до неузнаваемости.

Ни с того ни с сего внутрипартийка по имени Диана, развернувшись к Джулии, рявкнула:

— Какого лешего зенки вытаращила? Сама-то довольна небось. Да уж, вижу: рада-радешенька, что здесь меня узрела.

— Я? — вздрогнула Джулия. — Чему я должна радоваться?

— А то она не знает! Тебя за что взяли? За тупость?

Неотрывно глядя на эту женщину, Джулия не находила слов.

— Ха! Ни сном ни духом не ведает, за что ее взяли! — Диана повернулась к телекрану. — Вот остолопы! Всех подряд нынче гребете, что ли? Жалкое зрелище! — Она вновь перевела взгляд на Джулию и сказала: — Учись. А сама-то не хочешь разузнать, за что сидишь?