Джулия - Ньюмен Сандра

Когда игры в любовь окончились, Уинстон тут же потянулся за книгой.

— Нам надо ее прочесть, — сказал он менторским тоном. — Тебе тоже. Все, кто в Братстве, должны ее прочесть.

— Ты читай. Вслух. Так лучше. По дороге будешь мне все объяснять.

Она понимала, что отказаться от такого предложения он не сможет; так и вышло. С довольным видом он устроился поудобней и начал:

— Глава первая. «Незнание — сила»…

Некоторое время Джулия пыталась вникать в смысл — просто из любопытства, чтобы уяснить, как парни из миниправа подошли к этой задаче: авторство, естественно, принадлежало им, а никакому не Голдстейну. Но после такого напряженного дня ее клонило в сон. Речь зашла о высших и низших классах… и через минуту Уинстон ткнул ее локтем в бок:

— Джулия, не спишь?

— Нет, милый, — с трудом выдавила она. — Я слушаю. Читай. Это чудесно.

Он продолжил, а она, превозмогая дремоту, пыталась вникать, но очень скоро вновь начала клевать носом. На ее слух это напоминало отупляющие труды по социалистической электронике, которые ей приходилось штудировать в политехническом колледже, продираясь сквозь такие фразы, как «С учетом всего вышеизложенного представляется правомерным заключить, что…» и высокопарные наблюдения об исторической периодизации, которую никто не мог запомнить. Джулия слегка оживилась, когда дело дошло до двоемыслия, но даже в этих разделах, насколько можно было судить, говорилось, что вера в противоречивые утверждения равносильна вере в ложные утверждения. Самый тупой школяр мог бы провозгласить то же самое, хотя, конечно, не вслух. Более всего ее утомляло словоблудие. Оно отдавало затхлым дыханием тех, для кого мнения куда сильнее реальности. Но Уинстон изрекал эти сентенции как откровение за откровением, словно читал заклинания, способные наделить его сверхчеловеческой властью.

Не в силах долее бороться, Джулия смежила веки. Через некоторое время она поняла, что довольный монотонный голос умолк и мужское тело притулилось у нее под боком. Она повернулась и в полусне обняла Уинстона, повинуясь физическому притяжению, которое всегда посещало ее, когда они спали вместе. От него исходило тепло, а в каморке было холодно. Доносившиеся снаружи шумы проловского района звучали как колыбельная и сообщали об отсутствии перемен.

Ее разбудило пение прачки. Руки-ноги наливались тяжестью. Можно было подумать, она проспала все на свете, хотя часы показывали всего двадцать часов тридцать минут. Уинстон заворочался. Джулия, томно потянувшись, выговорила:

— Хочу есть. Сварим еще кофе? — и сообразила, что не прикрутила фитиль.

Совершенно голая, она в тот же миг вскочила; Уинстон сонно озирался.

Присев на корточки перед керосинкой, она не увидела пламени.

— Черт, керосинка погасла, вода остыла. — Она подняла керосинку и поболтала. — Керосину нет.

— Наверное, можно попросить у старика.

У Джулии сон сняло как рукой от одной лишь ненавистной мысли о скорой встрече с Уиксом. От таблеток ей сделалось дурно, голову сдавило, будто обручем.

— Удивляюсь, она у меня была полная, — с раздражением выговорила Джулия. — Надо одеться. Похолодало как будто.

Пока она одевалась, характерное серое марево за окном сообщило о наступлении утра. Джулия с подозрением покосилась на часы. Возможно ли, что сейчас вовсе не 20:30, а уже 8:30 — утро следующего дня? Ее как ударило: стоит ли удивляться, что весь керосин выгорел? Уинстон тоже стал одеваться; он застегнул комбинезон и, подойдя к окну, тоже как будто усомнился насчет этого сероватого марева. Джулия встала рядом, и он по-дружески обнял ее за талию, пристально глядя во двор.

— Она красивая, — вырвалось у него.

Джулия не сразу поняла, что речь идет о прачке, которая, стоя к ним спиной, развешивала на веревке и закрепляла прищепками мужские сорочки, а сама при этом напевала какой-то чувственный мотив. К Джулии вернулась прежняя досада. Естественно, он не считал прачку красавицей; в противном случае рядом с ним в этой комнате сейчас находилась бы женщина-бочка с красной, испитой физиономией. Вероятно, в нем заговорила былая сентиментальность в отношении благородства пролов.

— У нее бедра два метра в обхвате, — сказала Джулия.

— Да, это красота в другом роде, — улыбнулся Уинстон. — Ты помнишь, как в первый день на прогалине нам пел дрозд?

— Он не нам пел. Он пел для собственного удовольствия. И даже не для этого. Просто пел.

— Птицы поют, пролы поют, а партийцы не поют. Ты об этом не задумывалась?

Джулия хотела возразить, что партийцы изо дня в день голосят патриотические песни, — но тут прачка обернулась и уставилась прямо на нее, не умолкая и встряхивая влажную белую сорочку. При этом свете женщина переменилась. Лицо ее уже не казалось помятым и красным, а фигура обрела природную грацию. Действительно, была в ней своего рода красота. Более того, в карих глазах поблескивал озорной ум. Чем-то они напоминали глаза Уикса. Джулию обдало ледяным предчувствием. Женщина вновь отвернулась и запела своим богатым, выразительным контральто, в котором Джулии чудилась умелая пародия на проловский голос.

Уинстон в продолжение своей мысли сказал:

— Мы — покойники.

— Мы — покойники, — бездумным эхом повторила Джулия.

— Вы покойники, — раздался железный голос у них за спиной.

Они отпрянули друг от друга. Джулия почувствовала, как у нее от лица отхлынула кровь. Уинстон сделался затравленным и слабым, почти как киношная девчушка-подросток, дрожащая перед насильником-остазийце. Но у девушки вырвался бы крик. А Уинстон сжался и молчал.

— Вы покойники, — повторил железный голос.

— Это за картинкой, — прошептала Джулия.

Ее замешательство было искренним. Только после того, как она заговорила, до нее дошло: Уиксу именно это и требовалось. Ее удивляли. Она должна удивляться и дальше.

Механический голос произнес:

— Это за картинкой. Оставаться на своих местах. Двигаться только по приказу.

Тут послышался щелчок, и гравюра упала на пол. Под ней открылся обыкновенный телекран, тускло светящийся, будто в перерыве между программами. Ощущение неприкрытости поражало. Джулия давным-давно знала, что камеры есть повсюду, и тем не менее сморозила глупость:

— Теперь они нас видят.

— Теперь мы вас видим, — подхватил тот же голос. — Встаньте в центре комнаты. Стоять спиной к спине. Руки за голову. Не прикасаться друг к другу.

Джулия выполнила все распоряжения и поразилась, когда почувствовала, что ее сцепленные на затылке руки холодны как лед. Ей было страшно. Но с какой стати? Арест ждал не ее, а Уинстона Смита; она лишь играла свою роль, да так реалистично, что не подкопаешься. Джулия пробовала себя убедить, что боится за Уинстона, но это была ложь. Для него не оставалось места в глубинах ее страха. Она дрожала всем телом. Ну почему, почему ей стало так страшно?

Песня прачки во дворе оборвалась. Раздался какой-то шум: нечто звякало и скреблось, затем поднялся мужской галдеж, закончившийся криком боли. В доме и снаружи одновременно затопали тяжелые сапоги. В сознании Джулии это уподобилось нашествию саранчи.

— Дом окружен, — сказал Уинстон.

— Дом окружен, — сказал голос.

На Джулию налетел новый вихрь ужаса, а с ним — и отчаянная мысль, что надо уходить, бежать.

— Кажется, мы можем попрощаться, — с трудом выговорила она.

К ее облегчению, голос подтвердил:

— Можете попрощаться.

Но его тут же перебило тонкое, вкрадчивое дребезжанье Уикса:

— И раз уж мы коснулись этой темы: «Вот зажгу я пару свеч — ты в постельку можешь лечь, вот возьму я острый меч — и головка твоя с плеч!»

Тут оконное стекло разбила вдребезги верхушка неведомо откуда взявшейся лестницы. Скудный солнечный свет, проникавший в каморку, заслонила дюжая фигура в черном. Шаги уже громыхали по ступеням. В один миг комнату заполонили крепкие мужчины в черной форме, в сапогах с железными подковками и с дубинками наготове.

Двое громил двинулись мимо Джулии, глумливо усмехаясь ей в лицо, да так, что порыв отшатнуться от них был неодолим. Но потом внимание обоих переключилось на какой-то сигнал у нее за спиной — вероятно, знак, поданный их командиром. Синхронно приподнялись и застыли две дубинки. Джулия отстраненно подумала, что сейчас начнется избиение Смита. Надо бы выказать страх, решила она и скривила гримасу; в тот же миг рядом с ней что-то разбилось. По половику прокатился осколок коралла и остановился у ее ног. «Пресс-папье, — сообразила она. — Это всего лишь пресс-папье». Смита пока не тронули.