Джулия - Ньюмен Сандра

Некоторое время он сидел без движения, накрыв рукой карман и словно защищая сердце. А потом выдавил:

— Значит, ты думаешь… дело обстоит так, как я и опасался?

— Именно так я и думаю. Ты уж прости.

Тут он потянулся к Джулии и впервые сам взял ее за руку. Сжимая ей ладонь, он как-то непривычно дышал и гневно смотрел на мутные воды. Другую руку он неистово прижимал к сердцу, втягивая голову в плечи. Джулия вспомнила поэму про Кубла-Хана: безжизненный океан, гигантские пещеры, где человек не мерил ни призрачный объем, ни глубину. Ее будто осенило. Там описывалось не конкретное место на земле: там описывалась смерть.

В конце концов он отпустил ее руку и замер с ошеломленным видом лунатика. А потом хрипло выговорил:

— Наверное, пора мне наведаться к брату. Да, он, полагаю, этого ждет, несмотря ни на что.

— Конечно, милый. Уверена, это будет правильно.

— Я тебя по-своему любил. Тебе это известно?

— Еще бы! Я сама до сих пор тебя люблю — по-своему.

— Дорогая моя… это ведь не ты проговорилась, верно? Ты же никому про нас не рассказывала?

— Нет, — быстро ответила она. — Это не я.

— На самом-то деле лучше бы это сделала ты, чтобы остаться в безопасности. Но так рассуждать — не в моем характере. Я эгоист, да?

— Это не я. Я бы никогда на такое не пошла.

— Я так благодарен тебе за… в общем, за все. Но сейчас мне надо идти к брату. Я тебя любил. О моя абиссинская нежная дева!

Она тоже мысленно подбирала для него поэтическое имя, но он уже встал и боязливо заспешил прочь. Не прошло и минуты, как его поглотила толпа пролов, возвращавшихся после вечерних казней.

18

На другой день перед работой она проглотила предпоследнюю таблетку, которая, впрочем, не принесла ощутимого эффекта. Все утро Джулия ходила с раздраженным, затравленным видом. Вокруг будто висела тонкая черная пелена. Перед глазами то и дело возникала фигура Амплфорта, втянувшего голову в плечи. Это видение сменилось образами Парсонса с женой и детьми. Вечером ей предстояло свидание с Уинстоном Смитом, и он уже виделся ей как призрак — этакий Кубла-Хан в не знающем солнца мире, жалобно повторяющий: «Мы покойники». А Вики грезилась лучистой белизной в золотистом лесном кружеве, но эти красоты теперь были недоступны Джулии по причине ее злокозненности. Всех близких ожидал смертный приговор, и убийцей их предстояло стать Джулии, которой уже не быть ни добродетельной, ни любимой. Даже дитя Старшего Брата ни на что не могло повлиять. Его убьют у нее внутри. Сотрут из памяти. И ее саму, и всех, кому она небезразлична, распылят. Будто и не рождались вовсе.

В четырнадцать ноль-ноль она приняла последнюю таблетку, лишь отчасти сознавая, что делает. А когда осознала полностью, тут же захотела продолжить. Она уже подумывала разыскать Амплфорта, чтобы попросить его вернуть ей пару штук. Он был ненамного крупнее Джулии — двадцати трех таблеток ему хватит. Стоило ли говорить, что пойти на это она не посмеет: от одной этой мысли ее сковывал ужас, черный и бездонный, какой прежде являлся к ней только в страшных снах. Теперь она уже знала — интуиция всю жизнь служила ей верой и правдой, — что совершила роковую ошибку, отдав таблетки Амплфорту. Он не воспользуется ими вовремя. Их у него найдут. Как только его прижмут в минилюбе, у него с языка первым делом слетит ее имя.

Последние рабочие часы прошли для нее в тумане страха. Она роняла инструменты и пропускала вопросы мимо ушей. Битый час провозилась с мелким ремонтом пневматической трубы. Позже, на автобусной остановке, поймала себя на том, что страшится проловского района, куда не один год захаживала еженедельно. Ее преследовал неузнаваемый облик рынка, где мрачной угрозой висели в воздухе жареные крысы; преследовала и фраза миссис Мелтон: «Не то нынче время». Чтобы успокоить нервы, Джулия нацепила знак «Великое Будущее», надеясь завоевать расположение пролов — пассажиров межрайонного автобуса. Но на сей раз никто не обратил на нее внимания, и она осталась стоять. Прижавшись к опоре поручня, она закрыла глаза, убеждая себя, что сегодня ничего не изменится. И Амплфорта, и Парсонса арестуют только в субботу — завтра. Таблетки за такой короткий срок никто не обнаружит. Сегодня ее не тронут.

В каморку над «Уиксом» вела дверь черного хода, которой всегда пользовался Уинстон. Джулия обычно этого не делала, чтобы не вызывать подозрений Уикса. «Крадемся, — выговаривал он ей в таких случаях. — От дневного света прячемся. А по какой, интересно знать, причине?» Впрочем, сегодня она отступила от своего правила, чувствуя неодолимое желание спрятаться от дневного света. Вглядись Уикс в ее лицо, он бы прочел на нем отчаяние, панику — все то, что ей надлежало скрывать. Ступив в темный коридор, она даже замедлила шаг, чтобы насладиться ощущением своей невидимости. Ей пришло в голову, что надо отправиться к Вики и сказать: Да, я согласна уехать. Только давай рванем прямо сегодня ночью. Они могли бы сбежать… но когда Джулия попыталась это вообразить, вся затея показалась ей абсурдной, невыполнимой. Мысль о том, что́ лежит за пределами Лондона, вернула ее к жутким воспоминаниям о ПАЗ-5: изможденные люди еле переставляют ноги; летчики болтаются на виселицах; в воздухе трупный смрад. С наступлением темноты посадки в поезда нет. После восемнадцати ноль-ноль на это требуется особое разрешение, а если пойти пешком, неминуемо наткнешься на блокпосты. Нет, не надо поспешных решений. Утро вечера мудренее.

Чтобы собраться с духом, она остановилась на площадке узкой лестницы и обвела глазами исцарапанную дверь в каморку. Там, между двумя рядами крючков для верхней одежды, висело зеркало, частично скрытое ношеными, отдающими затхлостью пальто. Джулия посмотрелась в зеркало и с удивлением обнаружила, что лицо ее ничуть не изменилось. Она ожидала каких-нибудь признаков распущенности, но увидела только бледность. Из сумки для инструментов она выудила тюбик губной помады и подрумянила щеки, распределив помаду кончиком пальца. Уинстон никогда не возражал против неумелого макияжа. Для него любой макияж был красив. На узкой лестнице стоял резкий запах сырости, который Джулия теперь вдыхала с благодарностью. Возможно, в последний раз поднялась она по этим ступеням. Ее последний безопасный день в этом мире.

Когда она вошла, Уинстон ожидал ее стоя. Он уже снял ботинки, и его вытянутые костлявые ступни в штопаных-перештопаных ветхих носках казались беззащитными. К груди он прижимал книгу в простой черной обложке без каких бы то ни было надписей.

От одного его вида у Джулии отлегло от сердца: в этом мире оставался кто-то еще. В тот же миг в ней вспыхнули все старые досады: угораздило же ее выбрать для себя такой объект привязанности. Вот так сблизишься с человеком, позволишь ему стать для тебя самым важным — и по одной этой причине начинаешь перебирать его недостатки, как скряга — свои сокровища. То же самое было у нее с матерью: ярость, которая почти любовь.

Уронив сумку на пол, она бросилась в объятия Уинстона. Он успел отдернуть книгу и не без раздражения обнял Джулию, явно желая, чтобы она поскорее отстранилась. Потом она сделала шаг назад и, посмотрев ему в лицо, с удивлением заметила у него взволнованный блеск в глазах. Он объявил:

— Книга у меня!

Только сейчас до нее дошло. Это была книга Голдстейна — та самая, обещанная О’Брайеном. Теперь Джулия осознала истинную природу своей досады, несовместимой — когда всерьез — с любовью.

— Да, уже? — коротко откликнулись она. — Хорошо.

Джулия повернулась к нему спиной и подошла к керосинке, чтобы поставить чайник. Старая керосинка вела себя непредсказуемо и порой беспричинно исторгала высокое коптящее пламя. Повозившись с нею, Джулия немного успокоилась и вскоре принудила себя с улыбкой обернуться к Уинстону, когда услышала придирчивое «До чего же тоскливо видеть тебя в партийной униформе: лебедушка, переодетая уткой» и отпустила ответную колкость по поводу его носков. Она подала кофе и не противилась ласкам Уинстона, хотя сейчас они не вызывали у нее ничего, кроме отчаянного желания разреветься.