Джоджо Мойес - Корабль невест
Маргарет шагнула вперед и наклонилась над скрюченной фигурой Эвис, словно пытаясь найти разгадку в выражении ее лица. Однажды она пыталась такое сделать, будучи уверенной, что Эвис спит. Нагнулась к ее койке и испуганно отпрянула, увидев, что та лежит с открытыми глазами. Маргарет даже собралась было поговорить с Фрэнсис: а что, если Эвис серьезно заболела и нуждается в медицинской помощи? Но они до сих пор были на ножах, и Маргарет решила, что это будет некорректно по отношении к ним обеим.
А кроме того, Фрэнсис редко бывала в каюте. По каким-то непонятным для всех причинам она теперь помогала в лазарете, тем более что доктор Даксбери с восторгом возложил на себя обязанности организатора финала конкурса красоты. Более того, Фрэнсис каждый день исчезала на несколько часов, не удосужившись объяснить куда и зачем. По идее, Маргарет должна была бы радоваться, что Фрэнсис немного оправилась, но ей ужасно не хватало общества подруги. В одиночестве в голову лезли всякие глупые мысли. А ведь папа был абсолютно прав, когда говорил, что слишком много думать вредно.
– Эвис! – прошептала она. – Ты не спишь?
Та ответила только со второго раза.
– Не сплю, – сказала она.
Маргарет неловко топталась посреди каюты, на время даже забыв о переживаниях по поводу своего деформировавшегося тела. Она отчаянно пыталась сообразить, что лучше сделать.
– Может, тебе что-нибудь… принести?
– Нет.
Мертвая тишина в каюте угнетала Маргарет. Вот мама наверняка знала бы, как поступать в подобных случаях, думала она. Мама подошла бы к Эвис, по-матерински обняла бы ее и сказала уверенным тоном: “Ну, давай выкладывай, что случилось!” И Эвис непременно поведала бы ей о своих тревогах, или о проблемах со здоровьем, или о тоске по дому, или о чем-то еще, что камнем лежит у нее на сердце.
Но вот только мамы здесь не было. А для Маргарет обнять Эвис было так же нереально, как, например, вплавь добраться до этой чертовой Англии.
– Если хочешь, я принесу тебе чашечку чая, – предприняла она следующую попытку.
Эвис не ответила.
Маргарет почти час пролежала на кровати с журналом в руках. Она боялась оставить и Эвис, и собаку, которая наверняка не сможет сидеть смирно.
Корабль несколько ускорил ход: значит, вошел в более холодные и неспокойные воды. Сейчас, после стольких недель на борту “Виктории”, Маргарет уже притерпелась к постоянной вибрации, шуму двигателей, к раздающимся каждые четверть часа командам.
Она принялась было за письмо отцу, но обнаружила, что не может написать ничего нового о жизни на борту. Доверить бумаге события последнего времени она не рискнула, а так ничего особо интересного больше не происходило – терпение, терпение и еще раз терпение. Словно ты живешь в коридоре в ожидании новой жизни.
Тогда она решила написать Дэниелу и засыпала его вопросами о своей кобыле, а также настоятельными советами освежевать как можно больше проклятых кроликов, с тем чтобы он мог поскорее приехать к ней в Англию. Дэниел написал ей только одно письмо – она получила его в Бомбее. Всего несколько строчек: о состоянии коров, о погоде и о фильме, который он смотрел в городе. Но у нее сразу отлегло от сердца. Эти короткие строчки говорили о том, что он ее простил. Ведь если бы папа стоял у него над душой с ремнем в руке, Дэниел просто вложил бы в конверт чистый лист – и все дела. В дверь отрывисто постучали, и она поспешно прикрыла собой собаку, чтобы та не залаяла. Чтобы скрыть посторонний шум, она даже сделала вид, будто закашлялась.
– Потерпи, – сказала она, положив широкую ладонь на собачью мордочку. – Уже идем.
– Миссис Рэдли здесь?
Маргарет повернулась в сторону Эвис. Та, растерянно моргая, села на койке. Ее платье помялось, лицо было бледным и невыразительным. Она медленно соскользнула вниз, машинально поправив волосы.
– Эвис Рэдли, – слегка приоткрыв дверь, сказала она.
Перед ней стоял молодой матрос.
– Вам радиограмма. Зайдите в радиорубку.
Выпустив собаку, Маргарет шагнула вперед и взяла Эвис за руку.
– Боже мой! – невольно вырвалось у нее.
Увидев две пары расширенных от ужаса глаз, матрос сунул Эвис листок бумаги.
– Успокойтесь, миссис. Это хорошие новости.
– Что? – спросила Маргарет.
Но матрос не обратил на нее никакого внимания. Дождавшись, когда Эвис посмотрит на листок, он прочувственно произнес с ликованием в голосе:
– Радиограмма от вашей семьи. Ваши предки собираются в Плимут, чтобы встретить вас там по прибытии корабля.
Эвис рыдала почти двадцать минут. Сперва Маргарет подумала, что это явный перебор, а потом не на шутку испугалась. Отбросив в сторону сомнения, она забралась к Эвис и теперь сидела рядом, стараясь не думать об угрожающем скрипе ремней под тяжестью ее тела.
– Эвис, все хорошо, – твердила она. – Он в порядке. Иэн в порядке. Просто тебя немного напугала чертова радиограмма.
Капитан был не слишком доволен, радостно сообщил матрос. Поскольку собирался находиться в радиорубке, чтобы передать список покупок. Но все же разрешил принять радиограмму.
– Им не следовало вот так, с бухты-барахты, посылать к нам человека! – кипятилась Маргарет. – Они ведь должны понимать, что могут напугать тебя до полусмерти. Особенно принимая во внимание твое положение! – Маргарет изо всех сил старалась развеселить Эвис.
Но Эвис была не в состоянии говорить. Рыдания, правда, постепенно стихли и перешли в судорожные всхлипывания, булькавшие где-то в горле. Наконец Маргарет поняла, что худшее уже позади, и тяжело спустилась вниз.
– Ну вот и все, – сказала она в пустоту. – А теперь тебе надо немного отдохнуть. Чуть-чуть успокоиться. – Она легла на свою койку и принялась весело болтать о планах на последние несколько дней: о лекциях, на которые стоит сходить, о подготовке Эвис к финалу конкурса красоты – словом, о чем угодно, лишь бы вывести Эвис из депрессии. – Ты должна непременно надеть эти зеленые атласные туфельки, – тараторила она без остановки. – Эвис, ты не поверишь, но большинство девушек буквально готовы отдаться за них! Девушка из каюты 11F говорила, что видела такие в австралийском женском еженедельнике.
Глаза у Эвис припухли и покраснели. Ты не понимаешь, думала она, прислушиваясь к идущему снизу нескончаемому словесному потоку. Просто на какую-то секунду мне показалось, что все будет в порядке и мое положение не настолько безвыходное.
Она лежала совершенно неподвижно, словно хотела превратиться в камень.
Просто на какую-то секунду мне показалось, будто они пришли сюда сообщить о том, что он умер.
– И вот, значит, сижу я по уши в грязной воде, кастрюли плавают по всему камбузу, крен на сорок пять градусов на левый борт, и тут входит этот старикан, оглядывает меня с головы до ног, выливает из фуражки несколько пинт морской воды и говорит: “Надеюсь, Хайфилд, на вас парные носки? Я не допущу расхлябанности на своем корабле”. – Капитан вытянул вперед ногу. – Не самое пикантное, что он оказался абсолютно прав. Бог его знает, как ему удалось разглядеть это под четырехфутовым слоем воды, но он оказался прав.
Фрэнсис выпрямилась и улыбнулась:
– Я знавала таких старших сестер. И могу поклясться, они знали точное число таблеток в каждой склянке. – Она принялась складывать инструменты в саквояж.
– Угу, – поддакнул Хайфилд и прочистил горло. – Значит, так. Сорок один торпедный взрыватель, два корпуса торпеды, тридцать две бомбы, четыре ящика патронов для 4,5-дюймового магазина, девять ящиков боеприпасов, магазины для стрелкового оружия и пом-помов. Ой, и двадцать два магазина для автоматов. Все это заперто в моих личных погребах.
– У меня имеется сильное подозрение, что вы еще не готовы уйти в отставку, – заметила Фрэнсис.
Из иллюминатора было видно, как заходит солнце. Оно неторопливо скрывалось за горизонтом, гораздо медленнее, чем в тропиках. Вокруг них простирал свои воды океан, серый цвет которых таил в себе разгадку наступившего похолодания. Теперь за кораблем следовали стаи чаек, охотившихся за помоями, что кок выливал за борт, или кусочками печенья, что бросали им девушки, которым ужасно нравилось смотреть, как птицы ловят крошки прямо в воздухе.
Хайфилд наклонился вперед: мягкие ткани вокруг шва напоминали расплавленный воск.
– Ну как?..
– Замечательно, – ответила она. – Но вы, наверное, и сами успели почувствовать?
– Мне гораздо лучше, – согласился он и, поймав ее взгляд, добавил: – Конечно, еще болит, но уже меньше.
– И температура нормализовалась.
– А мне, старому дураку, казалось, что это тропическая жара заставляет меня попотеть.
– Возможно, она тоже сыграла свою роль.
Она поняла, что ему стало гораздо лучше. Исчезла его обычная мрачная сдержанность. Теперь в его глазах зажглись лукавые искорки, и он стал охотнее улыбаться. И когда командир корабля стоял выпрямившись, то делал это с гордостью, а не с желанием доказать, что он еще о-го-го какой.
