Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком
Видел бы ты, Леня, как она работает! Когда ее обход больных, в палате становится весело. Не веришь, да? Я опишу тебе, как это бывает.
Открывается дверь в палату и первым мы видим мальчика Сашу с подносом. На подносе — лекарства, витамины... У Саши один глаз завязан, он в лесу напоролся на сук. Рожица у него смешная. Он такой важный и гордый, что ни разу не улыбнется, а от этого делается еще смешнее, глядя на него. Екатерина Михайловна, полная. Седая, с маленькими добрыми, будто бы отцветшими, но зоркими глазами, шествует вслед за Сашей. За ней палатная сестра и обязательно группа студентов-практикантов.
Екатерина Михайловна ведет осмотр больных и тут же шутит С Сашей и со студентами. Все чувствуют себя легко и непринужденно. К любому больному у нее особое отношение. И тон голоса, и манера держаться — все у нее припасено для каждого в отдельности. Мне казалось, что к моей болезни она относилась чуть-чуть свысока что ли: мол, подумаешь, не такие кератиты вылечивала! Вот это «чуть-чуть свысока» и сняло камень с моей души. И только потом, когда пришло время выписываться из больницы, я поняла, что никакого «свысока» в общем-то и не было.
Все обошлось действительно благополучно. Зрение мое восстановлено полностью. Вот какая она, Екатерина Михайловна... Чем я ; могу ей отплатить? Чем?
Я спрашивала об этом Екатерину Михайловну, а она улыбнулась и ответила: «Ты, девочка, уже отплатила мне тем, что вполне выздоровела. И больше мне ничего от тебя не надо».
Все дни эта старая докторша не выходит у меня из головы. Вот бы стать такой, как она. Приносить людям радость исцеления... Входить в палату, впереди тебя какой-нибудь Сашка или Вовка с подносом, и видеть, как на лицах больных появляются улыбки. Все замирают и ловят каждое твое слово. Боже мой, неужели это когда-либо возможно?
Может быть, тебе, Леня, не интересно читать про все это. Конечно, в твоем положении... Но я должна сказать тебе, что после встречи с Екатериной Михайловной во мне что-то изменилось, я стала будто бы другой. А какой — сама не знаю.
Пиши, какая там у тебя жизнь».
Заключенные смотрели кино в зоне. В сумеречном морозном воздухе плавали светлые круги от прожекторов. Оттого и на экране двигались серые и неясные очертания. Ленчик почувствовал, как чья-то рука дернула его за плечо. «Завтра к семи ждем, Чепезубов. в бане. Не явишься — и помыться никогда не придется. Всю жизнь грязным прочикиляешь». Изо рта шептавшего пахло чем-то гнилым. Кто это был — так и не разобрал.
Понял Ленчик — это кодла причапала за ним. День завтра небанный, там они сгрудятся и голоснут, что делать с ним: быть ему,Чепезубову, вором в законе или не быть? Сердце оборвалось и покатилось холодным комком через всю грудь. Стало уже не до кино. Поплелся в барак, будто бы согреться, а сам лег и зажмурился: «Как завтра вести себя? Что им залить? А может, взять да и тю-тю... брякнуть обо всем начальнику колонии?»
Э-э-э, что это... Брякнуть — недолго. А как потом? Они предупредили: «Всю жизнь грязным прочикиляешь». Это выходит, что банька тебе, Чепезубов, уже не понадобится, на том СЕете свой котел... своя парная...
А ведь бывает, что кодла отпускает вора в честную жизнь. Об этом Ленчик слышал. Кодла любит, когда к ней обращаются за отпускной, ей льстит, что с ней считаются, что ее боятся. И она кое- когда бывает ласковой. Нельзя же навечно прослыть жестокой и непреклонной. Это может оттолкнуть воровскую кобылку. Надо нет- нет да и поиграть в справедливость и честность, показать тюремному миру, что кодла живет не как-нибудь, а по своему закону. И этот закон карает и милует. На то ты и вор в законе... Живешь как бы в своем особом государстве. Когда надо, о тебе кодла позаботится, и денежками снабдит, если что. Чепезубов сам видел, как блатные передавали вольным на фабрике пачки денег для пересылки дружкам на Север, где они сидели на «особом режиме». Ну, а если ты не пожелал оставаться вором в законе, учрежденном кодлой, поставь о том в известность. Закон покажет: оставаться тебе в воровском государстве или перейти как бы в подданство фрайеров.
Но пока ты в законе — слушайся его и подчиняйся ему. Иначе... Может быть, найдут тебя утром в камере задушенным подушкой Может быть, находясь в куче заключенных, пробивающихся к столовой, упадешь с ножом между ребер. А может быть, ты успеешь живым уйти на волю, но тебя проиграют в карты и кто-то когда-то все равно сведет с тобой счеты.
Нет, он, Чепезубов, завтра поплетется в баню. Черт с ними! Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Ох. как на волю хочется! На улицу бы... Дуй — не стой! Флору бы увидеть, в киношку с ней закатиться. Расконвоированным — на все четыре стороны, Трубина бы увидеть... Ах, Трубин, Трубин! Тебе хорошо воспитывать Ленчика Чепезубова, а походил бы в его шкуре.
Вспомнился Бабий. Большое грузное тело на песке... И ветер в ушах, тонкий писк. И сердца стукоток. Вот люди так люди! Этот вожак блатных — скуластый карым — и пальцем не пошевелил бы. болтайся Ленчик на тросике хоть до второго пришествия. А вот завтра в холодной нетопленой бане полезет к тебе в душу со своим законом.
— Выкладывай подчистую, почему «завязать» собрался?
Со всех сторон колючие прищуренные глаза. Кто стоит, кто сидит. А карым растянулся на скамейке, пальцы скрестил на затылке. Возле — табуретка. На ней блестящий новенький скальпель. Не просто перо', а шик моды. Где-то аптеку ограбили... Скальпель для Чепезубова: смотри, мол, и устрашайся, нехорошо поведешь себя, слягавишься — познаешься не с каким-то там карманным пером, а с хирургическим.
— Не могу я, братцы, с вами,— начал глухим голосом Чепезубов. — Не потому, что продал кого или с трусил. Не водится за мной этого. А стал я нервным больным. Вот видите... волосы даже седые. Это я с монтажной площадки сорвался. Думал — каюк. Я теперь чу дело не могу пойти. Вдруг припадок и кореша из-за меня очень даже непросто застукают. Да и зрение ослабло. Мне, чтобы кого pa.ii.4ii дгть, нос к носу надо... Я даже знакомого очень даже запросю ограблю. Последний раз... Снял часики у жены моего же бригадира. И потому добровольно и в милицию причапал, как узнал про это. .
— Складно у тебя,— проворчал вожак.
— А правда, она всегда складная.
— Смотри!
Приподнялся со скамейки, схватил скальпель и вонзил его в табуретку.
Кто-то сказал:
— Пусть болтает дальше.
Чепезубов, косясь на скальпель, тяжело вздохнул:
— Отпустили бы... У меня жена... Не виновен я перед вами.
Вожак ответил быстро и зло. оглядывая воров:
— Если пес ползет к тебе на брюхе, он уже виновен!
Неожиданно для Чепезубова вожаку возразил мордастый широкоплечий парень:
— Не всегда. Бывает, что он ползет потому, что видит: хозяин ие в духе.
Чепезубов на миг закрыл глаза, не понимая, надо или не надо радоваться этой поддержке. Кто их разберет, чего они хотят. Не началась бы поножовщина... Тогда ему первому и врежут.
Кодла зашумела, задвигалась:
— Темнит он, сволочь!
— Перышком его... и весь разговор!
— Сначала выслушай, а потом ...
Вожак-карым поднял руки:
— Ша! Тихо! Без булды!—И к мордастому парню:—Ты, Сотка, Проверял Чепезубова?
Тот поднялся, шум постепенно стих.
— Чепезубов проходил по одному делу с Басейкой и Колей Иркутским. Они подтвердили, что Чепезубов взял бока1 у дамочки... ну ВТо самое... у жены своего гражданина начальника. Свидетели по делу говорили, что у Чепезубова ссора была с боигадиром и тогда он чуть не разбился. Висел на тросе над улицей. Это тоже подтверждается. А о его болезни они ничего не знают.
— Почему он к ментам поперся?
— Про то он сам скажет.
— Давай как на духу!
— Снюхался с сыскарями? Отвечай! Отвечай!
Это шумел самый страшный уголовник Курбан-паши. В молодости ходил он за кордон с басмачами, там соблазнил жену главаря. В наказание ему обезобразили лицо — отрезали нос. От басмачей он сбежал, но грабежи не бросил. Теперь, оскалившись, орал на Чепезубова и грязная тряпка, закрывавшая рубцы и рваные ноздри, топорщилась и подскакивала.
— Ну что мне... что оставалось?— промямлил Чепезубов, чувствуя, что кодла ему не верит. — Меня уже засекли... Чтобы сбавить срок, я решился... Думаю... И я пришел... Думаю, надо «завязать».
— Подлюга!
— Слягавил!
— Больной я человек, братцы! Уркаганы!—завопил Ленчик.
Сотка повернулся к толпе, дурашливо пропел:
Ах, через речку да через Волгу Да скоро мост построится!
Да разрешите, уркаганы,
С вами познакомиться!
Кто-то подсвистнул, кто-то засмеялся. Мордастый Сотка хотел сбить ожесточение у кодлы, и это ему удалось. Раздались голоса, что пора кончать, что надоело...
Чепезубову велено было паровоз бросить и перейти в барак Платных. «Мы тебя поближе посмотрим,— сказал вожак.— Убедимся, что ты сильно психованный и слеподыр, тогда отпустим. А если сля- гавил, смотри!»—и, выдернув из табуретки скальпель, подбросил его на ладони и добавил: «Был у нас один Курбан-паши, будет двое Курбан-пашей».
