W Alexandr - Воспоминания глупого кота
Правда, со своей стороны я сделал все, чтобы оправдаться. Даже поставил настоящий цирковой номер, чтобы посмотреть, вернул ли я себе их ослабевшую от моих проказ симпатию. В течении нескольких секунд я разглядываю свой хвост, а когда понимаю, что домашние внимательно смотрят на меня, то начинаю прыгать, стараясь ухватить хвост зубами. Думаю, это – забавный спектакль, потому что все рассмеялись и, похоже, забыли, что я был ночным воришкой, впившимся в вареное, или жареное мясо зубами, или же оставил свое дерьмишко под стулом в углу столовой.
Хотел бы я покончить с этим пиратством. С тем, что происходит, вот только не знаю, как это сделать. После каждого преступления у меня самые лучшие намерения. Мне больно от того, что они правы, сердясь на меня, но у них есть на это причины. А у меня нет способа добиться того, чтобы ко мне не приходил этот сон, эта слабость. До тех пор, пока тот, кто всем заправляет, и он же тот, кто больше всех злится, однажды не огрел меня по спине ботинком.
Глава 10. Виртуоз отдыхает.
О моих хитрости и ловкости говорилось множество вещей. Домашние рассказывают о них чужакам с неким удовлетворением, которое не перестает меня удивлять. Порой у меня создается такое впечатление, что они говорят об этом, словно укоряя меня за то, что является скорее результатом моего ума, и изворотливости, нежели достоинства и добродетели. А достоинство и добродетель вполне могли бы украсить такой персонаж, которому их приписывают, проще говоря, меня.
К примеру, моя ловкость во время ловли птиц. Для меня поймать птицу – раз плюнуть, для них же это означает подвиг, хоть они это ненавидят и питают к этому отвращение. По утрам, когда жара, дверь на балкон распахнута настежь, и растянут тент, чтобы защитить от солнца мебель в столовой, я занимаю свою позицию, на самом верху серых металлических перил, спрятавшись за стенкой. В соседнем парке птицы перелетают с тополя на тополь. Как я уже говорил, некоторые деревья выросли так, что их верхушки находятся гораздо выше нашего третьего этажа. Иногда, стараясь спастись от жары, птицы садятся на перила, под навес. Я по-прежнему неподвижен, даже не дышу, словно один из многих предметов, находящихся на балконе. Когда птица успокаивается, она приобретает уверенность и перестает смотреть по сторонам, быстро вертя головой туда-сюда. Тогда мне и нужно-то – стремительно и резко протянуть лапу, и... Попалась птичка. Сначала я кусаю ее за шею, чтобы она обессилела. Затем крепко хватаю своими острыми зубами, и все ее усилия выжить бесполезны. Кроме того, жуткая паника ее парализует.
Бегонии-матери эти бесхитростные сценки охоты представляются ужасными. В отчаянии она исступленно орет, когда застает меня за этой самой работенкой или когда птица уже в зубах, и она не может ничего предотвратить. Бегония гоняется за мной, преследуя повсюду, до тех пор, пока у меня не остается иного выхода, кроме как выпустить добычу, причем делаю я это добровольно. Ведь мое удовольствие заключается не в том, чтобы съесть животинку, а в самой охоте на нее и разве что в первом укусе, когда я слушаю, как рвутся сухожилия на шее летуньи. В любом случае, я не понимаю, из-за чего мать впадает в такую истерику, иной раз до смешного. В конце концов, ловля птиц не только один из моих инстинктов, но, ко всему прочему, и одно из самых редких моих развлечений, которые остаются мне жаркими утрами в пустом доме. Ах, эти провокаторши-птицы с их писками, визгами и чириканьем! Очень правильно говорит Уксия в мою защиту, я – хищник.
И наоборот, когда я ловлю кротов или мышей в саду Мургии, все мне аплодируют. Но
Мургия – это совсем другое дело, другой мир. Это – иная, особая жизнь, время моей настоящей свободы.
В Мургии я бываю три-четыре раза в году. Это далеко. Несколько часов езды на машине. Вот уже несколько лет я провожу эти часы засунутым в проклятущую клетку, в жуткой тревоге и смятении. От волнения там со мной творится всякое – от слюней из пасти до струи по задней лапе, как в лучшие дни в углу столовой, под стулом. Раньше меня возили свободно в задней части машины. Но я понимаю, хоть это меня и бесит, что у них не было иного способа, кроме как закрыть меня в клетке, поскольку из-за скорости нервы мои пошаливали и я давал им волю, постоянно прыгая по обшивке салона, и не раз запрыгивал не только на переднее сиденье, но и на водителя (почти всегда на того, кто всем заправляет). Его испуг и закономерное раздражение выражалось в приказе, впрочем, невыполняемом, вышвырнуть меня на шоссе. Так что, я сам виноват и не жалуюсь, хотя от этого часы пребывания в машине не становятся приятнее. Я засажен за решетку, как обычный воришка, каким я, конечно, в какой-то степени и являюсь.
Хорошо хоть, они обычно, дают мне таблетку от морской болезни, которая меня усыпляет, и на время я немного успокаиваюсь. Так эти мучительные часы переносятся немножко легче.
Остановившись в Мургии перед металлической подъемной дверью гаража, самое первое, что делают домашние, перед тем, как выйти – открывают чертову клетку. Я знаю, что им тоже не доставляет удовольствия возить меня в таком состоянии, и они страдают почти также, как я. Они хотят предоставить мне свободу, и делают это, как только представляется возможность. Облегченно вздыхая, они выпускают меня из клетки, ожидая увидеть, как я развернусь из состояния клубка. Мне, разумеется, плохо. Я чертовски устал от напряжения и тошноты, изнурен и готов свалиться на траву в саду. Дело в том, что, иногда я так поступаю, чтобы отдышаться. Но я сразу прихожу в себя и окидываю взглядом тех, кто вскорости станут моими хозяевами на время каникул. Или ищу пути бегства... Поначалу с переменой места и дома, я чувствую себя немного странно. Дом в Мадриде ничем не похож на дом в Мургии, они совершенно разные. В Мадриде, где я живу большую часть времени, это – квартира в многоквартирном доме. В Мургии – деревенский дом без соседского шума и телефонных звонков.
Мои первые шаги по траве сада неловки и бестолковы. В Мургии всегда по-ночному прохладный и влажный воздух. Он сразу же приводит мою голову в порядок. В общем, я приступаю к знакомству и чувствую себя властителем всей этой огороженной земли и даже немного больше. Это – моя территория, моя земля, и я стараюсь показать это, кому угодно, всем своим видом, гордо выпрямившись и очень быстро двигаясь некими зигзагами. Мои движения напоминают финты боксера перед боем, наносящего удары по воздуху, который хочет продемонстрировать, что этот ринг даже перед поединком уже принадлежит ему. Я знаком со всеми деревьями, хотя их не так много. Я помечал их ранее, помечу и теперь. Я отлично знаю, где понарыли ходы кроты, их старые и новые норы. Знаю, где я могу спрятаться от собаки, которая нет-нет, да и стремится цапнуть меня зубами. Знаю, где укрыться, когда хочу побездельничать, а меня зовут домой на ночь, потому что собираются закрыть гараж и хотят, чтобы я вернулся в свое логово, в подсобку, а ныне гостевую, расположенную между кухней и гаражом.
Но особенно хорошо я знаю, где водится всякая живность, и какая часть парка была частенько посещаема соседскими котами в мое отсутствие. А также, где проросли новые травки, которые послужат мне для очищения желудка, удалив всю, проглоченную мною за месяцы пребывания в Мадриде, шерсть. Жаль, что в столице нет этих травок... Не знаю, как домашние этого не замечают, и не приносят в дом некоторые травы, ведь так приятно, когда тебя жалеют. Конечно, со слабительным я освобождаю тело от излишков, но делать это можно только на свежем воздухе. Ничего себе зрелище на полу в Мариде… Во всяком случае, мы могли бы прийти к соглашению: они носят мне травки, а я беру на себя обязательство избавляться от излишеств там, где скажут.
Буквально через несколько минут после того, как я покинул машину и клетку, я –
хозяин территории. Я радуюсь, как маленький котенок. Моя жизнь в Мургии совершенно дикая: я делаю, что хочу. Ношусь, где мне заблагорассудится, общаюсь, с кем вздумается, пугаю соседских коров, гоняю птиц, когда они, к вящему моему удовольствию, посиживают себе на свежей травке. А когда появляется какой-нибудь пес, коих имеется великое множество, я мельком, издалека, окидываю его взглядом, и, как правило, посмотрев ему в глаза, ударяюсь в бега. Конечно, иногда я принимаю меры предосторожности, потому что есть собаки, с чьим бойцовым искусством я уже имел дело. Но постепенно я узнал всех собак в долине. Все в порядке, когда дело касается Лаки. В самый последний раз я с ней и не встречался. Или трусишки Дани, или Пули, бедняжки, царствие ей небесное. Нет, вы только посмотрите, что за клички у собак в этой долине! Ведь эти собаки не были придворными дамами, или праздными бездельницами-сеньорами преклонных лет в юбках с кружевами и со скрипучими голосами.
Глава 11. Мургия, долина Зуя.
Мургия... Это что-то!.. Разговоры о Мургии в моем мадридском доме привносят некое оживление. Бегония-мать вздыхает: Мургия для нее почти предел мечтаний, ее заветная цель. Тот, кто всем заправляет, невозмутим и бесстрастен. По нему невозможно узнать его пристрастия. Малышка Бегония просто в восхищении. Поездка в Мургию избавляет ее от писем и телефонных звонков. Я хочу сказать, что с некоторых пор у нее там есть жених, который ее ждет. Луис Игнасио молчит. У него, как всегда, свои далеко идущие планы. Хавьер не имеет привычку прыгать от радости, но охотно ездит в Мургию, поскольку там его ждут друзья. Ми́чу – большой молчун и пробухтит “вот черт”, лишь бы сказать что-то, что позволит ему выразить свой протест. Уксия прежде посовещается с подружками, поедут ли они в Бильбао и Виторию. А меня никто не спрашивает, но я слышу слово Мургия, и мои уши мгновенно оживают.
