W Alexandr - Воспоминания глупого кота
Несколько лет тому назад, когда соседняя усадьба, принадлежащая кому-то из виторианцев, была отделена от сада только колючей проволокой, мои набеги на ту территорию были более осторожными из-за страха перед коровами, которых хозяин выпускал на волю с наступлением вечера. Эти злющие животные внушают уважение, поскольку вроде бы никому ничего не делают до тех пор, пока не поднимают голову и не мотают злобно своими рожищами с ужасно пакостными намерениями. Однажды я увидел, как одна из этих коров подкинула в воздух собаку, набросившуюся на нее.
Теперь, когда сетка более плотная и у меня больше опыта, я перестал их бояться. Они тоже поближе со мной познакомились, и знают, что у меня нет ни малейшего намерения причинить им вред, хотя, по правде говоря, я и не знаю, как бы я мог это сделать. При первом моем приближении, они искоса на меня поглядывают, а потом позволяют бродить по усадьбе и не обращают на меня внимания. И все же я должен соблюдать осторожность и смотреть в оба, потому что почти в каждый приезд в Мургию я сталкиваюсь с какой-нибудь молоденькой телкой, которая со мной не знакома. Ведь она родилась, когда меня здесь не было. И эта коровенка всегда яростно набрасывается на меня, чтобы набить себе цену перед всеми остальными. По правде говоря, их движения настолько неуклюжи и медлительны, что не могут тягаться с моей врожденной грациозностью и пластикой тореро. Хоть коровки своенравны и смелы, но одно мое движение, и они остаются не у дел.
Собаки меня уже знают, особенно те, о ком я уже говорил, а если и находится какая-нибудь, желающая подраться, я не удираю от опасности, а встречаю ее лицом к лицу. Я ощетиниваюсь, шерсть топорщится, как львиная грива – на собак это производит большое впечатление, потому что так я кажусь вдвое больше и сильнее – я издаю шипение и фыркаю, что удерживает их на расстоянии. Почти всегда они начинают пятиться назад и пускаются наутек. Если же собаки не улепетывают, а нагло ко мне приближаются, тогда я сам делаю ноги, выигрывая у них этот забег ровно на несколько метров. Ну да, я спасаю свою шкуру, но убегаю с изяществом, не теряя достоинства, не проявляя трусости, которую обычно проявляют, удирая, собаки, когда боятся.
Иногда поздними вечерами, особенно летними, когда с небес спускается на землю ночь, я совершаю походы по окрестностям. Поначалу, когда это было только кошачьей прихотью, я не осмеливался на это, но теперь я открыл в себе призвание бродяги и гуляю по дубраве. Я дохожу до реки, протекающей в глубине этого густолиственного леса. Листва настолько густая, что порой мешает пробиться к земле солнечным лучам. Обычно здесь всегда пустынно, но не по воскресеньям, когда появляются стаи гуляющих, приезжающих из Витории, или Бильбао. Счастье еще, что они не устанавливают здесь свои палатки, а только долго прогуливаются, иногда обедают, или полдничают. А потом они уходят по дороге, ведущей вверх в Оро, туда, где находится часовенка Девы, покровительницы долины (эту дорогу не видно снизу), или пересекают автостраду и направляются на другую сторону селения в поисках прибежища в лесах на склонах высочайшей в этом краю горы Горбеа. Я слышал, что здесь собираются организовать заповедник. Это что-то вроде защищенной территории. И это просто необходимо, потому что неоднократно я слышал от Уксии и малышки Бегонии, вернувшихся из кемпинга, который расположен на вышеупомянутой территории, жалобы на мусор и грязь, повсюду оставляемые воскресными отдыхающими.
И все же я отлично провожу время, бегая по берегу реки. Я так и не знаю, Байас это, или Садорра, или какая-то другая река. Чего-чего, а рек-то в Мургии с избытком. Раньше, несколько лет назад, вода была чистейшей, и говорят даже, что в реке обитало множество крабов, и форели – не меньше. Но в теперешние времена, как известно, ничто не почитается, и для туристов, поселяющихся в верховьях реки, как я уже говорил, по другую сторону автотрассы, нет ничего святого так же, как и для владельцев ферм по откорму свиней, как я полагаю. Все дело в том, что ниже по течению вода уже достаточно грязная, и крабы и раки не подают никаких признаков жизни. Как-то я увидел одного-двух малюсеньких, заблудившихся рачков. А уж форель-то и подавно удалилась искать более благополучные и спокойные места обитания.
Я вижу каких-то очень смешных рыбешек. У них окраска под цвет речного дна, а большущая головища оканчивается абсолютно сплющенным ртом, который только и делает, что открывается, да закрывается, словно рыбам не хватает воздуха. Вот еще глупости, ясно же дело, что воздуха им хватает! Иногда виден их розовый рот, хотя, я думаю, не такой розовый, как у меня. Я говорю об этом, потому что мне нравится зевать перед зеркалом, и я вижу такое блестящее и очень мягкое и нежное на вид нёбушко у себя во рту.
Иной раз, как говорится, в одном из таких похождений ночь нет-нет, да и застанет меня врасплох. Раньше мне было тяжело передвигаться впотьмах, потому что не так-то легко находить правильное направление посреди этой густой дубравы, чтобы вернуться домой.
Но потихоньку-помаленьку я привык и уже не боюсь. Все прочие удирают при моем приближении, потому что мои ярко сверкающие в темноте глаза, очевидно, производят на них неизгладимое впечатление.
Во всех этих случаях самое плохое начинается, когда я заявляюсь домой. Обычно все меня ищут, включая и Бегонию-мать. Бабуля ищет внутри дома, все прочие – в саду. Ищут все, за исключением того, кто всем заправляет, он не волнуется и абсолютно спокоен. Как-то раз я услышал, как он сказал: “Придет, куда он денется”. У меня складывается такое впечатление, что его не взволновало бы даже мое исчезновение. Потеряйся я, а он и не почешется.
Я знаю, что перед тем, как ехать в Раль клуб, они меня ищут, потому что только и делают, что произносят мое имя. Это напоминает фальшивое пение совершенно разными голосами, и в этой песне одно коротенькое слово: Ио.
Иногда они сердятся на меня, потому что я поздно прихожу. И они правы. Ведь мне достается не больше, чем ребятам, когда они возвращались домой позднее положенного и получали, теперь уже меньше, за это взбучку. Словом, справедливость для всех. И это мне нравится.
Оро, Биториано — городки провинции Зуя в Испании
Байяс, Садорра – реки на севере Испании
Глава 13. Мое семейство: тот, кто всем заправляет.
Как мне кажется, я более-менее подробно рассказал обо всех членах моей семьи, о тех, кто живет в моем мадридском доме. Повторю еще раз по старшинству, это: тот, кто всем заправляет (я не уверен, что это его имя, но все называют его папа, или отец), Бегония-мать, Бегония-дочь, Луис Игнасио, Хавьер, Ми́чу(он же Хайме), Уксия, а в те дни, когда мы не поднимаемся спозаранку, еще и бабушка.
В общем все ведут себя хорошо. За исключением, как я уже говорил, того, кто всем заправляет. Он не позволяет мне забираться к нему на колени, гоняет со своего кресла в кабинете, когда я его занимаю, и грозит мне, если я нахожусь на столе в столовой. Но все это очень и очень спокойно, и мне это по душе. Каждую ночь он закрывает дверь в гостиную. А если ложится в кровать раньше детей, то не забывает им сказать:
- Не оставляйте его одного в гостиной, не то он расцарапает кресла когтями.
И в самом деле, в этом он абсолютно прав. Когда я был совсем маленьким, мне нравилось точить когти о коричневую, искусственную кожу огромного мебельного гарнитура, стоящего в самом центре гостиной, перед телевизором. Я оставил на диване дыры, похожие на оспины. Два других кресла, входящих в комплект, отались в несколько лучшем состоянии. Впрочем, не намного. И потом ведь ясно, что ногти ребят или пальцы без ногтей, если их грызут, начинают впиваться, как шпильки, в подлокотники, когда телефильм достигает накала страстей, кульминации, так сказать. По реакции взрослых я понимаю, что в этом не было ничего хорошего, но я смотрел на это, не переставая, и, что хуже всего, почти получал от этого удовольствие. Было некое изящество в этой череде маленьких, темных дырочек, появляющихся на светлой искусственной коже кресел. Зато у этого бедолаги, в смысле у того, кто всем заправляет, настроение падало.
- Мать, – услышал я однажды и не могу этого позабыть, потому что думал, что он исполнит свою угрозу. Я попытался избежать своей участи, спрятавшись под зеленым креслом. – Мать, ты только посмотри, что стало с диваном. Триста тысяч песет выброшены псу под хвост и все по вине этого проклятого кота. Я выброшу его из окна. –
Он мрачно озирался по сторонам, выискивая меня, а я укрывался под креслом, накрытым зеленым чехлом. – Дай только я его поймаю, и я выброшу его в окно. Всему есть предел.
Именно тогда я понял, почему в самый разгар неотложных дел, от моей кожи так воняет. Во всяком случае, видя, как он переживает, я пришел к выводу, что совершил что-то очень плохое. Я даже начал было выбираться из своего укрытия, сделав один шажочек вперед, чтобы сдаться без всякого сопротивления, и пускай бы отец поступил со мной так, как грозился. Я думал: “Будет лучше всего, если он выбросит меня с балкона в парк. Так я даже уцелею, благодаря тополиным ветвям”. Да, я так думал, но вовсе этого не желал. Что ж, по отношению к тому, кто всем заправляет, я проявил малодушие. В общем, я съежился, как смог, в своем укрытии и оставался там, пока не пронеслась гроза. Та гроза пронеслась, как проносятся и проносились еще многие и многие грозы в моей жизни. Ах, сколько же их было за всю мою жизнь!
