Том Уикер - На арене со львами
— Жаркий климат,— сказал Морган.— Как и во всем прочем, Гласс, в технике бальзамирования здешние жители отстали на много лет.
— Спасибо, а я и не знал.
Морган пропустил эти слова мимо ушей. Если бы Гласс знал Кэти, он понимал бы, что она постарается покончить с похоронами возможно быстрей, как только допускают приличия. Но Гласс не знал Кэти, он вообще ничего не знал, кроме одного — что в самом ближайшем времени он возьмет свое. «И возможно,— с грустью подумал Морган,— в этом он не слишком отличается от всех нас: и от меня, и даже от Ханта».
Когда позднее в тот день они сели за столик в ресторане отеля, в городке неподалеку от Согеса-Два, Адам и Андерсон испытывали радостное волнение.
— Это все потому, что в начале сезона я побывал на Юге, а тот старичок пропустил год — с легкими у него что-то неладно, и он жаловался, что Тобин облапошил его в прошлый сезон у «Агро-Упаковщиков». — Адам помолчал, ожидая, пока официант не расставит перед ними бокалы.— Ну, а коль скоро шеф особенно в этом заинтересован, я сразу навострил уши и уговорил старичка подписать показания в присутствии свидетелей и потом еще кое с кем побеседовал.— Адам ощупал карман куртки.— У меня тут четыре засвидетельствованных по всем правилам показания о том, как мистер Лопни Тобин ведет дела, а ведет он их не совсем безупречно. Мистер Тобин— малый не промах, он прочитает эти показания завтра утром, мы с ним потолкуем по душам, и он сразу выложит все, что мне потребуется.
Когда Адам и Андерсон наконец отыскали Тобина (а в по- токе сезонников даже артельщика выследить не так просто — «мы бываем повсюду, только своего места у нас нет», сказал Моргану угрюмый сборщик яблок, совсем еще мальчишка), до начала заседаний комиссии оставались считанные недели, и они опасались, что собрать достаточный материал против Поля Хинмена им уже не удастся.
— Мы установили, что Хинмен связан с «Агро-Упаковщиками»,— сказал Андерсон.— Но он попросту заявит, что ничего не знал о здешних лагерях, и выйдет сухим из воды. В лучшем случае удастся доказать, что в моральном смысле он туповат. Конечно, для политической карьеры это некоторый изъян. Однако Мэдисон-авеню поможет ему очиститься. Но вот Тобин много лет поставляет рабочие руки «Агро-Упаковщикам», а из показаний, которые собрал Адам, видно, что скверными жилищными условиями, как они ни ужасны, дело далеко не исчерпывается. Эта компания систематически обсчитывала сезонников и не мешала их обсчитывать Тобину, а это уже не просто нравственная туповатость.
— Но, может быть, Хинмен и про обсчеты ничего не знал?— заметил Морган, с неудовольствием просматривая меню. Адам предсказал правильно: Согес-Два испортил им аппетит.— Во всяком случае, он заявит, что ничего не знал, а по правде говоря, даже мне не верится, чтоб Поль Хинмен самолично имел дело с таким проходимцем, как Тобин.
Адам засмеялся.
— Проходимцы для того и нужны, чтоб люди вроде Хинмена поменьше пачкали руки.
Андерсон сделал официанту знак принести еще виски, хотя допил свой бокал только он один.
— По мнению Адама, весьма вероятно, что Хинмен в прошлом вел с Тобином какие-то дела. И если Тобин это подтвердит, то стереть такое пятно будет не по силам даже на Мэдисон-авеню.
— Да, если только он это подтвердит, — повторил Морган.— Но не спорю: кандидату в президенты не очень-то полезно слишком часто ссылаться на то, что он «этого не знал». Нацисты, которых мы судили после войны, очень налегали на такое оправдание. Кому нужен президент, который не только не приводит в порядок собственное картофельное поле, но даже не знает, что там творится?
— Во всяком случае, не мне.— Андерсон пригубил второй бокал.— Мы этого сукина сына так шуганем от Белого дома, что он побоится туда войти даже с туристами.
— Стоит ли так радоваться? Вы ведь говорите о собственной партии!
— Совершенно верно, но для нее же будет полезнее, если мы сорвем овечью шкуру с мерзавца до того, как он сядет нам на шею. А шкуру с него мы сорвем непременно.
— Разумеется.— Адам взмахнул меню, словно отгоняя мух.— Мы спалим мерзавца на костре. А что еще мы сделаем, шеф?
— Очень и очень многое. Если вы не хотите, чтоб Поль Хинмен стал президентом.
— Мне плевать, кто президент.
— Послушайте, Адам,— сказал Морган.— Это вы хватили лишку.
— Ну, валяйте, выбирайте в президенты Махатму Ганди. Или вот его, сенатора Андерсона. Или хоть самого Иисуса Христа. Но что он поделает с Согесом-Два?
— Приведет в порядок. — Андерсон прихлебывал виски. — Во всяком случае, Андерсон это сделает. А за тех двух я отвечать не могу.
— Закон-то вы издадите, согласен. И они подчинятся. Покрасят отхожее место, может, даже и унитазы починят, после чего с полмесяца работа будет идти, как положено. А сами станут по-прежнему гнуть свою линию. Вы-то, конечно, уверуете, будто чего-то достигли.
— И достигну. Куда больше, чем вам кажется. Во всяком случае, попытаюсь.
— Рад за вас. Вы за свои дерзания вознесетесь на небеса, Хинмен не вознесется, а Согес-Два останется таким, как есть, навеки. Но мне-то что, вознесется президент на небеса или нет? Президенты нужны, чтоб бросать бомбы, проводить внешнюю политику и возиться с экономическими трудностями. А Согес-Два президентов не касается.
Андерсон взял бокал, поднял его и поглядел на Адама, словно провозглашая тост.
— Этого президента Согес-Два касаться будет. Если только он побьет Ганди и Христа на первичных выборах.
Все трое засмеялись, и настроение стало лучше. Только и всего. Казалось бы, никаких оснований не было считать, будто Андерсон задумал это всерьез. Однако и тогда и позже Морган, перебирая в памяти их разговор, твердо знал, что услышал нечто важное. Андерсон был сенатор без году неделя, да еще южанин, никому не известный и к тому же готовый разнести собственную партию и скомпрометировать виднейших ее лидеров. И все-таки Морган не сомневался (после этого вечера он почему-то знал это твердо), что Андерсон думает о «медном кольце», используя выражение, которое Морган позже услышит от одного из президентов.
Тогда Морган еще не отдавал себе отчета в том, сколько видных политических деятелей думают об этом кольце постоянно. Как ему было известно из истории, даже Линкольн однажды признался, что ощущает во рту привкус президентства, однако опыт еще не научил Моргана, что избавиться от этого привкуса очень трудно. В те годы — первые его годы в Вашингтоне — он еще не знал, что во время почти всякого важного голосования в сенате обязательно найдется какой-нибудь заезженный одер, ни на что больше не годный, без денег, без личного обаяния, без заслуг, который подает свой голос «за» или «против» в непостижимой уверенности, будто некая мистическая сила, когда зазвонят колокола, и разверзнутся небеса, и настанет вожделенный миг, найдет его «в полной готовности». И на любом съезде, хотя бы результаты его были заранее известны, какой-нибудь второстепенный губернатор, цепляясь за свою иллюзию, обязательно будет, вопреки здравому смыслу и собственным интересам, придерживать своих воющих делегатов, пока наконец их доводы, угрозы и мольбы не потонут в реве толпы, чествующей заранее намеченного победителя,— приветствия, обращенные к другому, означают, что человека, который был убежден, будто у него есть твердая надежда победить, ожидает крушение карьеры и злобные насмешки.
Прошли годы, прежде чем Морган окончательно усвоил, что в стране, повсюду, куда ни глянь, непременно найдется промышленный магнат, либо ректор университета, либо великий ум, сочиняющий книги о новом капитализме или о новых методах управления, либо просто мэр, чей город пока еще не взорвали и не изничтожили,— который на вопрос, хочет ли он выставить свою кандидатуру в президенты, ответит: «Конечно, нет». Но если любого из них спросить, сложил бы он с себя президентство, будь он все-таки избран, каждый ответил бы, что это было бы высокомерным и бессмысленным жестом, не правда ли? Потому что во рту у него уже появился этот самый привкус. «Потому что он верит, будто ему это по силам»,— подумал Морган, вспоминая Андерсона и глядя на тонкие сильные руки Данна, сжимающие баранку. Всегда отыщется какой-нибудь самонадеянный бедняга вроде Андерсона, который уверует, что от природы щедро наделен всем для этого необходимым — упорством, мужеством, умом, рассудительностью, обаянием. Какой-нибудь блаженный дурачок, который уверует, что он избранник божий, баловень судьбы, что у него легкая рука. Он уже живет этой верой. И в конце концов он внушает себе, что у него есть право делать что угодно, лишь бы достойная цель была достигнута и он отдал бы себя на служение человечеству.
Когда Хант в этот вечер отлучился в уборную, Морган сказал Адаму:
— Вы нанесли ему удар по больному месту.
— Думаете, он доведет дело до конца?
— На него будут давить, но он не поддастся.
