Дима - o f2ea2a4db566d77d
ничего там не увидел, кроме куска пустой улицы и тумана. А старушка тем временем уже
вскочила со стула, неожиданно быстро для своего возраста, и бросилась к двери. Замерла.
Снова уставилась на Яшу испуганными глазами.
-
Я пойду, вы не надо… Ох ты.
-
Вы чего, Анна Васильевна? Чудится что-то?
-
Не говорите ему, я ничего не рассказывала, - шепнула Зайцева и, схватив корзинки,
выбежала из кабинета.
Участковый несколько секунд растерянно глядел на дверь. Непроизвольно дёрнулся, будто
хотел последовать за сбежавшей посетительницей, но затем пожал плечами и вернулся к
своим делам. И тут на улице раздался женский крик. Ещё крики. Звали «скорую».
Яша выбежал из здания и увидел сквозь густой туман Зайцеву, валявшуюся на дороге в
неестественной позе. Посреди огромной лужи крови.
«Ему кажется, что женщина взорвалась, а кровь брызгами расплескалась далеко вокруг.
Но, подбегая к старушке, лежащей без движения, вместе с другими людьми, он понимает,
что это вовсе не кровь, а рассыпавшаяся по улице земляника»
Собравшаяся толпа втаптывала ягоды в грязь.
- Рухнула замертво, - говорили вокруг.
-
Удар хватил, наверное.
-
Яша, что с ней? – участковый услышал рядом знакомый голос.
Возле него стояла Орвокки.
134
-
Не знаю. Чёрта увидела.
Скорая прибыла только через час, и полуживую старушку увезли в реанимацию. Яков тут
же собрался в Пиенисуо.
- Может быть, там выясню, что её так напугало, - он вкратце рассказал Орвокки о
событиях утра. – К тому же надо отыскать внука Зайцевой. Кому она не хотела, чтобы я
говорил? Внуку? Деревенским мужикам? Это кто-то, кого я тоже знаю…
Илья снова отправился в дом Серебрякова.
«Не то что бы он горит желанием возобновить изучение тетрадей, оставшихся после
сумасшедшего пенсионера, но его гнетёт молчание Вики, напряжённая обстановка в доме, он
предпочитает занять себя чем-нибудь, а не предаваться мучительным размышлениям»
Кроме материалов об азбуках, оставалась нетронутой ещё целая гора папок, посвящённых
«Зимней войне» между СССР и Финляндией. Об этом сообщали заголовки на тетрадях под
номером 1 и 2, все же остальные помечались только порядковым номером, без уточняющего
названия. Кто-то – то ли Яша, то ли сам Алексей Серебряков – аккуратно сложил их в углу
комнаты. Илья взял сверху первую тетрадь и углубился в чтение.
Ветеран скучно и последовательно излагал хронологию войны, ориентируясь на версию,
принятую советскими историками. Позже стал выписывать куски из разоблачительно-
скандальных работ, которые в обилие посыпались вместе с развалом СССР. Создавалось
впечатление, что Серебряков не видит разницы между этими версиями, а только прилежно
описывает ход и развитие одной болезни – врачами был установлен такой-то диагноз,
больному прописали следующее лечение; обратились к другим врачам, диагноз изменён,
прописаны такие-то лекарства и т.д. Своего отношения к противоречивым историческим
позициям Серебряков не выражал, текст он нигде не кавычил, так что Илья не мог
определить, писал ли он от себя или всё же цитировал литературу. Сплошной текст, без
ссылок на источники и оговорок, тем более давал ощущение одного непрерывного потока и,
на взгляд Ильи, доводил до абсурда саму традицию исторического исследования, вместо
разведения фактов предлагая наложение друг на друга разных реальностей.
Илья нетерпеливо отложил первую тетрадь и вытянул наобум папку из плотной туши
стопок – если пенсионер и дальше бубнил в таком роде, чтение можно было с чистой
совестью бросать, но в шляпе покойного Серебрякова, как предстояло узнать Илье, оказался
ещё один кролик. Из папки под номером 44 сразу выпали разрозненные листы, картонки с
наклеенными на них вырезками из газет и исчерканные карандашом обёртки шоколада
«Алёнка». На листках Илья увидел яркие рисунки, карандашные и акварельные, порой даже
лубочные по пестроте. Они изображали сцены битв. Но не советско-финской войны, а какой-
то мифической с участием солдат в неизвестной Илье форме, мохнатых чудовищ и высоких
девушек в платках на голове, но без лиц. Юноша взял тетрадь №9. Её содержимое также
пестрило талантливо и аккуратно выведенными рисунками битв, прочих сцен и отдельных
персонажей.
Целый день Илья потратил на изучение оставленных ветеранов сокровищ – рисунки
складывались в единую историю, и перед случайным читателем постепенно представал
новый мир, придуманный и созданный Серебряковым, об истинных занятиях которого,
наверное, никто и не догадывался. Некоторые образы и сюжеты, как заметил Илья, художник
заимствовал из всего пласта финно-угорской мифологии, не только карельской, но и
венгерской, мифов народов ханты и манси. Многостраничное изображение целого народа, по
непонятной причине переселяющегося жить под землю, явно отсылало к поверью коми, что
их предки – народ чудь – ушли под землю в древние времена. Гигантские кровососущие
комары и вредоносные духи, выбирающиеся из дыры в поверхности земли, напомнили Илье
обско-угорский миф о злом духе Кынь-лунг, который проделал в земле отверстие с помощью
посоха, и через образовавшуюся трещину переходил из нашего мира в свой подземный.
Через ту же дыру в мир вышли духи болезней. Из обско-угорской мифологии Серебряков
заимствовал и апокалипсические образы огненного потопа: спастись от него смогли только
135
те, кто заранее изготовил плоты в семь слоёв древесины, тех, кто не позаботился об укрытии
на плоту, пожирали всё те же комары-гиганты, а оставшиеся в живых со временем
превращались в водяных жучков и окончательно исчезали. Илья вспомнил, что согласно
поверьям обских угров у человека было два типа души: лили и ис. Лили не имела
материального воплощения, это было само дыхание человека, и после его смерти она
переселялась в тело ребёнка того же рода. Но имелась ещё душа-тень, или «сонная душа» –
ис могла отделяться от человека в течение всей жизни, например, во время его сна и
путешествовала по миру в форме глухарки. После смерти человека душа-тень попадала в
подземное царство Кынь-лунга, там она жила столько же времени, сколько её хозяин прожил
на земле, затем уменьшалась, оборачивалась водяным жучком и полностью исчезала. Илья
невольно подумал, что изображения апокалипсиса не являлись предсказанием, а скорее
изображали некую иную, параллельную реальность, в которой существовала «сонная душа»,
это могли быть ночные кошмары Серебрякова или его галлюцинации.
Некий подземный, потусторонний мир часто упоминался в рисованной истории ветерана.
Оказались там и образы, источника которых Илья определить не смог, например, во
второстепенной сюжетной линии изображались любовные сближениях и охлаждения
сказочной пары: девушки, оседлавшей корову, и наполовину мужчины наполовину дерева.
Впрочем, корову Серебряков явно срисовал с репродукции Шагала. Центральная же история
вертелась вокруг семи безликих богоматерей. Художник часто сопровождал свои рисунки
уточняющими записями и даже вёл кропотливый учёт потерь во время битв и поставок
оружия, но Илья так и не смог определить, кто же был агрессором, а кто жертвой в
изображавшейся военной эпопее – перевес сил приходился то на одну, то на другую сторону,
и ни одна из них не брезговала порой самыми жестокими действиями. Многочисленная
людская армия, пришедшая откуда-то с Востока, схлестнулась с армией воображаемых
существ во главе с безликими девицами. С их рождения начиналась эта многотомная
история.
В предисловии мешались карельские и венгерские мифы, и собственные фантазии
Серебрякова. Небесный орёл кладёт в первичную землю семь яиц, из которых, сплетаясь,
пробиваются жилы великого дерева. Его крона уходит в небеса, а завивающийся змеиной
спиралью корень – глубоко в землю. Гигантский орёл охраняет мировое древо. На семи
ветвях его вырастают семь новых яиц. Из них на свет выходят семь безликих от рождения
богоматерей. Сколько Илья не просмотрел тетрадей, никаких упоминаний того, каких же
богов породили или должны были родить эти девицы, и кто их оплодотворил, если такое
вообще произошло, он не обнаружил. Богоматери прекрасно справлялись сами. Возможно,
появление богов откладывалось из-за многовековой, запутанной войны, в которую девицы
