Дима - o f2ea2a4db566d77d
131
закрывался, а, значит, Черновина подобралась слишком близко, значит, дозорные уже видели
её с высоты городской стены. Юуванйоки стояла у ворот два каменных блёка и всё это время
не издала ни звука, сжав кулаки под грудью так, что локти сдавили ей рёбра с двух сторон и
мешали дышать. А она и не дышала почти, с отчаянием всматриваясь в лес за чертой
Одногорода, куда на рассвете ушёл её любимый, так и не вернувшись.
Когда же вдруг грохнул взявшийся механизм, и ворота мамонтово поползли закрываться, а
сверху двинулась крыша, Юуванйоки глупо пискнула. Она сжала кулаки ещё сильнее, но
внизу живота у неё, наоборот, всё расслабло – хоть струйся по ногам вода, – но она бы даже
не заметила, как и не чувствовала сейчас воду, тёкшую по щекам. Одногород закрывался, а
любимый в лесу, а Черень ест всё на своём пути и больше не возвращает. Может,
Юуванйоки в раз обезумела? Она стала раскачиваться на месте и тихо завывать, будто
подпевала гудящему механизму ворот. Глазами же всё тыкалась в лес – где он, где ты, спеши
ко мне, успей, найди свой путь.
Земляной гул гигантских труб на главной площади и ритм кожаных барабанов направляли
движение каменных стен и людских струек, бежавших по улицам в страхе и растерянности –
как за малость каменных блёков перед полным закрытием подготовиться к новой жизни? К
Юуванйоки подкрался Корёныш и заскулил, покусывая край холщёвого платья, дрожал
пушистыми веками, жал двойной хвост к бочку, но хозяйка его не замечала, она вперилась,
вся нутром потянулась наружу, где на линии горизонта уже клубились первые всполохи
Черновины. Ууууууууууууууууууууг – один гул труб, ууууууууууууууууууууг – второй гул
труб, землю вспарывает, все кости пронимает, в корнях волос шевелится, задерживается.
спешикомнепридикомнеуспейнайдисвойпуть
спешикомнепридикомнеуспейнайдисвойпуть
спешикомнепридикомнеуспейнайдисвойпуть
спешикомнепридикомнеуспейнайдисвойпуть
плетисьплетисьсловесзащита
плетисьплетисьсловесзащита
плетьмигониложьсокземли
прочь
плетисьплетисьсловесзащита
плетисьплетисьсловесзащита
плетьмигониложьсокземли
прочь
спешикомнепридикомнеуспейнайдисвойпуть
яукроюнасобоих
Единственное, что не могла проглотить Черень, хоть и жевала, обсасывала, были камни.
Каменными стояли стены Одногорода, две взрослые сосны в высоту, из камней люди
сделали ворота и крышу Города, с камнями они умели разговаривать, слышали их медленное
дыхание, и по вздохам камней из почтения, в благодарность за защиту отсчитывали своё
человечье время. Про Черень жители Одногорода знали только из каменных летописей, хотя
и старики могли рассказать – Черень редко выбиралась из своего мира и только сквозь
трещины в мире человечьем. Люди как-то сами промышляли, что их мир шёл трещинами, но
не ведали, ни как такое случалось, ни что с этим делать. Вот и снова Черновина сквозь
трещины протекла. Теперь, когда она подобралась к Одногороду слишком близко, отдали
приказ подтягивать ворота и захлопывать крышу. Много лет предстояло жить, как в бочке, с
искусственными светом, ждать, пока ложьсок впитается обратно, а трещины затянутся. И
наступит новый мир.
Всё копившееся в Юуванйоки за каменные блёки ожиданий вырвалось наружу вскриком-
стоном – она увидела далеко впереди на чёрном фоне-пульсе маленькую фигурку любимого.
Он бежал в сторону Одногорода, но отчего так много камней медленно, отчего так больно,
132
дёргано? Он устал, он закрывал глаза, он не успевал – она чуяла иглами в животе.
Юуванйоки протянула вперёд руки и уже рыдала в голос. Хоронить на глазах. Сбоку шла
громада закрывающихся ворот. Ууууууууууууууууууууг волной в спину. Корёныш тоже
учуял приближавшегося хозяина, запрыгал, весело запищал, надеясь перехватить взгляд
уходящий всем нутром вперёд Юуванйоки.
- Стой! Куда?! – заорал страж ворот, увидев, как Юуванйоки сорвалась с места и
устремилась за черту Одногорода, прямо в объятия Черновины. Он только успел схватить
бросившегося следом Корёныша, но остановить девушку уже никто не в силах был.
Юуванйоки бежала, всхлипывала, навстречу к любимому, а звуки Одногорода позади
становились всё тише. Он живой, она ясно видела, он идёт, из последних сил. Я укрою нас
обоих.
плетисьплетисьсловесзащита
плетисьплетисьсловесзащита
плетьмигониложьсокземли
прочь
Тихо совсем стало. Юуванйоки слышала только себя. Одногород слишком далеко, а звуки
вокруг пожрала, уже всосала Черновина. Огромный, сплошной вал ложьсока надвигался на
неё, на весь её привычный мир – уж леса нет, уж поля нет, уж речки нет, всё вокруг молчало.
Краем глаза Юуванойки заметила, как в небе справа, далеко от неё, открылась трещина, и
водопадом на землю хлынули новые лучи ложьсока, чёрные как дёготь, вязкие, медленные,
как кровянка топи.
яукроюнасобоихяукроюнасобоихяукроюнасобоих
Одногород закрылся. В последний каменный блёк, в последний вздох каменных ворот
столпившиеся у границы люди видели, как маленькая галочка Юуванйоки подбежала к в
бессилии осевшему на землю любимому и птицей-матерью укрыла его от всего вокруг,
нахрапнул тут же вал Черновины, и больше ничего. Когда через множество каменных
дыханий Одногород открылся снова, о Юуванйоки ведали уже только по летописям. Иные
говорили, что она сошла с ума, что уродилась, раз побежала в самое пламя ложьсока, другие
говорили – нет, спасла, только так и могла спасти. Но на том месте, где Юуванйоки укрыла
собой любимого, как ни искали, не нашли ни крупицы человечьей, ни волосинки, ни слова,
ни знака. И что стало с Юуванйоки и её любимым, когда Черень пропитала весь мир за
пределами каменных стен Одногорода, никто не мыслил. Иные говорили – погибли на месте,
страшно мучились, снедаемые, другие говорили – сквозь темноту шли, долго шли, сквозь
пузырящееся и странное шли, долго шли, пока...
****
Утром, сидя на кухне, Илья молча наблюдал за Викой. Ночная попойка никак на ней не
отразилась. Девушка ждала, пока закипит большая кастрюля с водой, и готовилась снять её с
плиты, приладив с двух сторон рукавицы.
- Если ты вдруг опрокинешь на себя кипяток, - сказал Илья бесцветным голосом. – я не
смогу… я не знаю, что делать в таких случаях. Как помочь. Меня этому не научили.
Вика ничего не ответила.
Тем временем не выспавшийся Яков перебирал документы в своём кабинете.
Над его головой висело пятно светло-серой гранулированной пыли. Оно переливалось,
поблёскивало крупицами под светом люминесцентных ламп милицейской комнаты, слегка
колыхалось и имело чёткие, плавные границы. С виду это был пузырь. Время от времени от
133
него отрастали тонкие, подвижные щупальца. Они тянулись к голове молодого человека,
осторожно касались Яшиных ушей, глаз, ноздрей, немного закрадывались внутрь и тут же
вспугнутые, как антенны улитки, быстро убирались в тело левитирующего пузыря. Иногда
пятно вдруг резко уменьшалось, могло даже с завихрением полностью исчезнуть. Как вода,
спиралью стремительно уходящая в водосток, так же оно молниеносно утекало в какое-то
отверстие в ткани пространства, а через некоторое время вновь объявлялось и повисало у
Яши над головой, медленно жирея.
За окном кабинета ходил белыми потоками туман. Раздался стук в дверь.
-
Да, - крикнул участковый.
Дверь тихо приотворили и в кабинет заглянула Анна Васильевна Зайцева, старушка из
Пиенисуо.
-
Входите-входите, что у вас?
Зайцева медленно вошла в комнату, поставила на пол две корзинки и плотно закрыла
дверь. По кабинету стремительно распространился аромат земляники.
- Ух ты! Мне взятку ягодой принесли? – воскликнул Яша.
-
Я… нет, - смутилась Анна Васильевна. – Это на рынок.
- Да шучу я. Что вы там топчитесь? Садитесь, с чем пожаловали? Снова бобра нашли,
что ли? Ух и задали же вы мне задачку, Анна Васильевна…
Зайцева уставилась в пол и молчала.
«Нерешительность старухи действуют ему на нервы»
- Вы никому не расскажете, что я здесь была? – спросила она вдруг и вылупилась на
Якова.
- Кому скажу? Чего случилось-то?
Старушка ковыряла свою и без того ветхую кофту с люрексом.
-
Прошлый участковый… вы знаете?
-
Что знаю?
- Он умер…
-
Ну да, угорел.
- Он к нам ходил часто. Это давно было, ещё в конце 70-х…
- Я тогда ещё не родился даже. Ну приходил и что?
Зайцева вздохнула, посмотрела в окно и вдруг ойкнула. Яша тоже посмотрел в окно, но
