Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии
— Какое? — корчится Ран.
— Какаю.
— Что?
— «Какаю». Такое слово. Крышка закрыта. К ней приклеена табличка. И на табличке написано, вернее — напечатано: «какаю».
— Ты что, дурак?
— Я не дурак, — с лёгким возмущением отвечает Коленька, — я — художник. Это вы, сволочи, меня в сторожа записали. А я — не сторож, понятно тебе? Я — художник-концептуалист.
— Ты покойник. Ты — убийца. Ты, мать твою, нацист. Ты хоть понимаешь, что я пережил пару минут назад?
— Ну извини, старик! Я же не нарочно. Откуда мне было знать, что Толстяк тебе врежет?
Ран прерывает связь и с остервенением пинает некстати подвернувшегося голубя.
— Молодой человек! — возмущается старушенция с соседней лавочки. — Оставьте птицу в покое!
— А меня? — кричит Ран. — Меня кто-нибудь оставит в покое?!!
Старушка поднимается с места и на негнущихся шатких ногах ковыляет в сторону мэрии, сама похожая на птицу, жалкую, нахохлившуюся, растерявшую в уличных битвах всё своё оперение.
Мгновенные снимки
Поймал (краем глаза!) летящее смазанное лицо — на плоскости витрины. Эй, там! — реакция прохожего, увидевшего себя в гигантском зеркале и застигнутого врасплох. Запечатлённого.
Вдох
— Пункт первый: улыбка, — говорит Йоав, — ты должен улыбаться так, будто встретил доброго старого знакомого.
Это если тебе придётся иметь дело с мужчинами. С женщинами всё не так просто.
— С женщинами как-нибудь сам разберусь, — угрюмо отвечает стажёр.
Сопляк.
— С женщинами, — тихонько повторяет Йоав, — ты сядешь в лужу, не успев сказать «гав». И знаешь почему?
— Почему?
— Потому что ногти у тебя грязные. Иди вымой руки.
— Но.
— Сейчас же.
Стажёр фыркает и выскакивает за дверь. Ещё один Че Гевара на мою голову. В отделе кадров с ума посходили.
Невозможно работать.
Йоав листает почту. Виагра для самых маленьких. Увеличение пениса на 35 сантиметров. Мир обезумел.
Пять минут. Стажёра нет как нет. Чем он там занимается, госсссподитыбожемой? Кокаин нюхает?
Наконец, молодой человек появляется в дверях: пластмассовая улыбка, мокрые волосы. Бедный парень.
Йоав внимательно смотрит на него, будто видит впервые. Улыбка трескается и медленно осыпается — как после десятибалльного землетрясения.
— Пункт второй, — говорит Йоав, — доброжелательность и терпение. Твой клиент — идиот. Тиран-самодур. И у него есть на это право — как моральное, так и юридическое.
— Любой клиент? — переспрашивает стажёр.
— Каждый первый. Быть самодуром — дорогая привилегия. Учитывая стоимость нашего программного обеспечения, клиент просто вынужден вести себя как злобный капризный пупс. И ты станешь тетёшкать его, кормить из бутылочки и говно за ним подтирать. Это понятно?
Стажёр мнётся. Позавчера, заполняя анкеты в отделе кадров, он даже не представлял себе… даже не думал…
— Тут главное — не переборщить, — поясняет Йоав. — Если клиент поймёт, что ты относишься к нему как к идиоту, он обидится.
Поэтому время от времени нужно возражать. Мягко. Ненавязчиво. Но после — всегда уступать. Это понятно?
— Понятно.
— Возрази мне.
— Непонятно.
— Что именно непонятно? Стажёр поднимает голову.
— Ээээ. улыбаться. говно подтирать. Нельзя, что ли, по-человечески. Клиент заинтересован. Я заинтересован. Всем хорошо. Клиент получает пакет программ. Я — бонус с продажи. Все довольны. А?
Йоав щурится. Безумно хочется курить. Хотя бы пару затяжек, ну пожалуйста.
— Нет.
— Но.
— Я позавчера бросил курить. Мне херово. Не зли меня.
— Ладно.
— Молодец. Всегда уступай первым. В малом. Это позволяет клиенту почувствовать себя «на коне». Пока он празднует победу, он — твой.
Лицо стажёра проясняется. Щенок…
— Пункт третий: очки. Когда мы с тобой закончим, выйдешь через центральный подъезд, двести метров на северо-запад, магазин «Оптикана». Тебе нужна модель «Нео-Метро». Как у тебя со зрением?
— Ээээ. хорошо.
— Плохо. Но — поправимо. Проси очки без диоптрий. Там работает моя знакомая. Зовут Рут. Она сделает тебе хорошую скидку, но всё равно удовольствие это обойдётся по крайней мере в штуку.
— Можно вопрос?
— Нельзя. Пункт четвёртый: речь. Тебе придётся иметь дело с менеджерами — такими же, как ты, но рангом повыше. Они ни бельмеса во всём этом не смыслят, но вопросы задавать будут. А у тебя нет времени переучиваться на программера. Ты, конечно, должен знать свой продукт — в общих чертах, но никогда не сумеешь стать докой.
Завтра с утра пойдёшь к Эрику, он тебя натаскает. Главное — апломб... и напор. Уяснил?
— Можно вопрос?
— Валяй.
— Кто это на фотографии?
— Молодец. Когда знакомишься с новым человеком, старайся — как бы ненароком — задать ему пару личных вопросов. Пункт пятый: американцы. Никогда не работай с американцами.
— Почему?
— Ты не можешь продать американцу.
— Рожей не вышел?
— Совершенно верно. Твои клиенты — мелкие лавочники, которые вынуждены компьютеризировать производство, потому что терпят убытки и уступают в расторопности конкурентам. Фалафель. Но если тебе подвернётся белый человек, не пытайся его охмурить. Для этого у нас имеются специалисты.
— Такие, как вы?
— Такие, как я. Сигарета есть?
— Не курю.
— Молодец. Иди работай.
— Последний вопрос.
— Что ещё?
— Кто на фотографии?
Йоав ласково смотрит на него, живо представляя, как пальцы рвут целлофан. прикосновение бумаги. туго скрученного, набитого табаком цилиндра... щелчок — искра — пламя... вдох.
Музыка в лифтах
Бывает так: человек входит в лифт, нажимает на кнопку, но лифт не едет.
Человек думает, что лифт неисправен, выходит наружу и нажимает на кнопку вызова. Появляется другой лифт, он тоже неисправен, и даже — в большей степени, чем первый, но пассажир не догадывается об этом. Он делает шаг, двери за ним закрываются.
Пассажир нажимает на кнопку, на другую кнопку, на все кнопки по очереди, а после — одновременно. ничего: ни звука, ни движения, ни даже электронного мерцания или зуммера, означающего неисправность.
Пешком вышло бы куда быстрее, но теперь — увы — слишком поздно. Становится ясно, что ожидание — бессмысленно, нужно заставить лифт проявить характер: принудить его открыть двери, уговорить тронуться с места — вверх или вниз — всё равно.
Нет ничего хуже неопределённости.
Человек подпрыгивает на месте, стучит в стену, пытается вызвать диспетчера.
Ничего не происходит.
Проходит час, за ним другой, третий, и пассажир устаёт кричать, пинать двери, лупить кулаком по кнопкам.
Он ложится на холодный ребристый пол, скорчившись в три погибели, дыхание его мало-помалу замедляется.
Наконец, он засыпает.
Мы не знаем в точности, что происходит потом: иные говорят, что в лифте звучит музыка, напоминающая песни брачующихся китов, кое-кто утверждает, что лифт начинает тихонько раскачиваться, и мелодия, которая звучит из динамиков, похожа на лязг и перезвон старинной музыкальной шкатулки.
Всё это — домыслы.
Доподлинно известно одно: когда, наконец, прибывает аварийная команда и пассажир оказывается на свободе, он больше не тот, что прежде.
Он больше не боится застрять в лифте, и даже напротив — ждёт подходящего случая, чтобы остаться с лифтом один на один.
Такие люди последними покидают офисы по окончании рабочего дня.
Музыка в лифтах Когда свет в коридорах потушен, уборщик сдаёт ключи позёвывающему охраннику и все до единого коллеги уже сидят в своих комнатах, у своих телевизоров, глотая холодное пиво, пассажиры входят в лифты, ложатся на пол и тихонько прикрывают глаза.
Они замирают.
Они ждут.
Они вслушиваются.
История винтика
Габи — из тех, кто смотрит под ноги, зыркает по сторонам, задирает голову. Ему говорят: Габи, ворона влетит!
Закрой рот! Опять галок считал, Габи?
— Дались вам эти галки, эти вороны!
Вместо того, чтобы двигаться прямо к намеченной цели, из пункта А в пункт Б, он то и дело сворачивает, петляет, то ускоряет шаг, то — наоборот — замирает на месте:
— Что это? Тут, на земле?
Винтик. Покрытый тонким слоем ржавчины, крошечный, под каблуком. Всего-навсего винтик, Габи.
— Да, но ЧТО за винтик?
Винтик этот из винтиков самый никчемный, стандартный. Два на двенадцать — если тебе это о чём-то говорит.
Изготовлен в Китае. Семьдесят тысяч китайцев участвовали в производственном процессе: желтолицые узкоглазые люди добывали руду, варили сталь. Раскалённые металлические прутья длиной в пять и два десятых метра перекатывались и подпрыгивали — в печах. Приходил начальник смены. Поднимал руки и просил духов огня успокоиться. А чтобы духам было не так обидно за причинённые неудобства, приносили в жертву жар-птицу. Кровь её капала на горячий металл, и металл остывал. После делили на двенадцатимиллиметровые бруски, нарезали резьбу, паковали, складывали в контейнеры, ставили контейнеры на рельсы. Длинные китайские поезда, составы, полные винтиков, ехали — мимо рек и пустынь, через горные хребты, минуя заснеженные равнины.
