Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии
«Благоутробие» звучит в ней и в окружающем пространстве. Звенит, растекается в воздухе, течёт в её венах. Теперь она точно знает, что это такое, но когда она очнётся, «благоутробие» вновь потеряет смысл, и ей придётся пуститься на поиски.
— Ривка заболела, — говорит Гилберт.
— Она упала и ударилась головой, — говорит Саманта.
— Её повезут в больницу и вылечат, — говорит Шимон.
— БЛАГОУТРОБИЕ, — говорят, шепчут, поют они — все до единого, разом, сами не зная об этом.
Пенсия
— Зовите меня просто «г-н Коэн», — говорит он чиновнику. Тот кисло улыбается и просит предъявить паспорт.
— Зачем? — удивляется г-н Коэн, — я хорошо знаю, кто я такой.
— Но я-то этого не знаю! — возражает чиновник.
— Но ведь я вам подсказываю!
— Извините, мне нужно удостовериться, — тихонько говорит чиновник, стараясь сохранять спокойствие.
— Неужели непонятно, — свирепеет на глазах г-н Коэн, — что я не стану носить с собой эту дурацкую бумажку только ради того, чтобы каждый встречный мог удостовериться в том, что я — это я, а не Шимон Перес.
Посмотрите на меня внимательно, молодой человек. Я похож на Шимона Переса? А в профиль?.. А в полупрофиль?.. Удостовериться! А если завтра вам вздумается покемарить на рабочем месте, я по-вашему должен притащить в банк раскладушку?
— Но. — пытается возразить чиновник.
— Никаких «но»! — выкрикивает г-н Коэн. — Я — это я, и никто не смеет подозревать меня в обратном!
— Это же г-н Коэн, — говорит начальница отделения, — один из наших старейших клиентов. Ещё дед мой его обслуживал — в этом самом помещении. Прошу прощения, г-н Коэн, Маркус — наш новый работник, он ещё многого здесь не знает.
— Ничего страшного, — миролюбиво кивает г-н Коэн, — тупоголовых кретинов везде хватает. Мне, пожалуйста, пять тысяч лир наличными. И побыстрее. Я собираюсь сделать кое-какие покупки.
— Но ведь лиры давным-давно вышли из обращения! — чуть не плачет чиновник.
— В самом деле? — удивляется г-н Коэн. — В таком случае я согласен на пять тысяч чего-нибудь шуршащего. Что там у вас теперь в сейфах и кассах… вот этого самого.
Портрет
— Ты ведь не думала, что мы станем держать здесь кого бы то ни было за красивые глазки? — спрашивает Сэми.
— А я сегодня платье купила, — говорит Яэль, — вернее, целых три платья.
— Поздравляю, — кривится Сэми. — Ты уволена.
Яэль нежно улыбается в ответ и опускает глаза. Интересно, «Макинтош» застрахован? Хрена лысого он застрахован… у них тут вообще ничего не застраховано — за исключением жизни и здоровья работничков.
«ЖЖ»: жуткие жмоты…
Сэми внимательно рассматривает её — будто видит впервые. Наконец, складывает лицо в привычный офисный кукиш и принимается оправдываться:
— Мне очень жаль, дорогая. Я до последнего момента надеялся, что всё уладится. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.
Яэль вздыхает, взгляд её бессмысленно скользит по стене. Все эти дипломы: университет, курсы повышения квалификации, какие-то международные маркетинговые семинары. Её бывший начальник — дипломированный придурок. А вот — фотография: Сэми и Ариэль Шарон в обнимку. Качественный снимок. Сразу видно, профи работал… А главное — рама хорошая. По всем статьям подходящая. С него и начнём.
— Пользуйся моментом, — подмигивает Сэми, — по закону я обязан предупредить тебя за месяц до увольнения.
Так что у тебя — оплаченный отпуск, законный, заслуженный…
Яэль задумчиво кивает, встаёт с места и медленно, словно бы — нехотя, идёт к стене.
— И сегодня же позвони страховому агенту, — продолжает Сэми, — в случае увольнения полагается солидная компенсация. Так что — тебе, солнышко, все карты в руки… Без обид?
— Без обид… — смеётся Яэль и аккуратно снимает портрет со стены.
— Это Ариэль Шарон, — зачем-то сообщает Сэми.
— Я знаю, — отвечает Яэль, осторожно, на вытянутых руках уносит тяжёлый портрет к столу. Рама цельнометаллическая, сама Портрет просится в руку. Яэль легонько постукивает уголком рамы по стеклу дорогого монитора. Примериваясь.
В конце концов, это — ничуть не сложнее, чем игра в гольф... чем игра в гольф.
Полуденное
Зимнее солнце — ватно-марлевое. Хирург Небесный пинцетом приподнимает случайного прохожего и двигает его по квадратам-кварталам. Вот он на улице Базель, а вот — на Флорентине, где турки играют в шеш-беш и раскуривают кальян.
Штрих-пунктирное: тут-там///там-тут. Люди скользят в пространстве, оставляя в кильватере тусклый зеркальный след.
Нечаянное
Она частенько ловит себя на том, что повторяет вслух обрывки внутреннего диалога (что ты там бормочешь? — кривится мама), глаголы и прилагательные, отдельные слова и целые фразы. Слова — лазутчики сновидений: каждое из них имеет вкус, цвет и запах; озвученные, выпущенные в мир, они лопаются, подобно мыльным пузырям, старятся и увядают на глазах, гибнут, придавленные грузом бытовых обстоятельств.
Дремучий лес слов. Её игра, её стыдное наслаждение.
За завтраком она сказала — вдруг, невзначай: «возьмите себя в руки, мистер Кук», а когда мама спросила, кто такой, чёрт возьми, этот Кук, Рахель пожала плечами и улыбнулась своей «лунной» улыбкой, которую мама не переваривает (совсем спятила, милая? Не делай так больше!).
Вот и теперь, Рахель смотрит на седовласого покупателя-адвоката, больше похожего на доброго телесвященника, чем на защитника слабых и угнетённых миллиардеров, которого за три минуты и тридцать три секунды знакомства успела окрестить про себя Пиджаком, и — неожиданно для себя самой — произносит: «это просто испытание верностью».
— Кем?.. Что?.. — переспрашивает Пиджак, роняя на пол фигурный лифчик от Мучо Крауса.
Рахель смотрит на него — строго и участливо, как на двоечника, ляпнувшего — невовремя и невпопад.
— Прошу прощения… — Пиджак вне себя от смущения. Рахель снисходительно улыбается в ответ: пустое, проехали.
Нервы
Ран скорым шагом пересекает бульвар Бен-Гурион, останавливается у киоска, где разливают в пластиковые стаканы свежий фруктовый сок, но тут оживает мобильный: на проводе — Коби (Толстяк) Минцер.
— Здравствуй, скотина, — говорит Коби. Начало многообещающее. Ласково, с мягкими кошачьими интонациями.
У Рана на мгновение останавливается сердце.
— Вообще-то я сплю, — нагло врёт он в трубку. Коби хихикает:
— Не морочь мне голову, я слышу, что ты — на улице. Может, тебе колыбельную спеть? Ты почему до сих пор не в койке? Собрался притопить на дежурстве?
— Я. — начинает Ран, но Толстяк резко обрывает его:
— Скажи мне, ты в самом деле, простигоссссподи, думаешь, что это смешно?
— Что. — успевает сказать Ран.
Коби делает короткий вдох и принимается орать в трубку, да так, что Рану приходится отодвинуть мобильник подальше от уха:
— Я тебя, героинщик хренов, из психушки вытащил! Ты почему меня так подставляешь, а?!!
— Да что случилось?!! — воет Ран. Он любит свою работу. Он любит музей. Любит тихие ночные часы — с книжкой и плейером, одинокие прогулки по залам и коридорам с фонариком. А ещё он любит японскую гравюру и всё ещё надеется дождаться следующей выставки.
— Погоди-ка. — тихонько говорит Коби. — Ты точно ничего не знаешь?
— Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ! — орёт в трубку Ран.
— Хм. ну ладно. Я тебе позже перезвоню. Бывай. Извини, что. хм. гм. сам понимаешь.
— Погоди! Ты можешь хоть в раз в жизни.
Но Коби уже отключился, повесил трубку. Ран дрожащими пальцами набирает номер Коленьки:
— Тебе Коби звонил?
— Пока нет. Но — позвонит, будь уверен!
Коленька мерзко хихикает, и Ран чувствует волну иссушающей ненависти, такой горячей, что, кажется, асфальт пузырится и закипает под ногами.
Нервы Он садится на лавочку и внимательно слушает, стараясь не поддаваться эмоциям.
Этим утром один из посетителей обратил внимание администратора на запертую туалетную кабинку в южном крыле здания. Музейные кабинки запираются только изнутри. Вначале думали, что кто-то вошёл и уснул или, возможно, потерял сознание, или кое-что похуже: музейные тётеньки полчаса стучали и звали, но так и не дождались ответа, и тогда, наконец, администратор вызвал плотника. А заодно — полицейских. Во избежание. Дверь взломали, и что же они там обнаружили?
— Ччччто? — изо всех сил пытаясь сдержаться, выдавливает Ран. Картонную табличку 15х10 см. с узеньким чёрным кантом, аккуратно приклеенную к унитазной крышке. На табличке — одно-единственное слово, кегль «Таймз нью роман», 12 пунктов — и какое?
— Какое? — корчится Ран.
