Чернявская Татьяна - За краем поля
Это время наступило.
Тонкие мягкие свечи с отпечатками грубых рук, лепивших их из жира и воска, дешёвых и не популярных ныне, но особенно действенных для выбранного ритуала, оплывали по краям дорожками вонючей чёрной слизи. Она рождалась из танца бледно-лилового чародейского пламени и парящей над алтарём трёхмерной сферы, сплетённой из выписанных сажей рун. Несколько плоских, вырезанных из рябиновой коры чаш-артефактов тихо чадило сизоватым дымком от смеси трав и алхимических солей. Простые и доступные порошки, сведённые в нужной пропорции, с толикой чистой силы и необходимым заговором давали эффект, что даже в мечтах не представлялся магикам и чаротворцам современности. От аромата их тления тряслось пространство и чуть зиждущийся свет лунниц загорался ярче ночного неба, заливая холодным сиянием устроенный в углублении свёрток и бледные длиннопалые руки замершего над ним человека.
Тёмный, измождённый тяготами последних недель, мужчина напоминал тень самого себя. Никогда не отличавшийся здоровым жирком или объёмами мышц, теперь он скорее походил на узника Святичей, так был худ. Бледная, чуть подёрнутая пятнами болезненного загара и желтушными разводами рассасывающихся синяков кожа сильно натянулась на скулах, делая и без того резкие черты лица, зловеще угрюмыми. Глубокие тени вокруг чуть раскосых глаз, хищный нос со следами недавнего перелома и узкий подбородок превращали его в живое олицетворение мистического Коши, а чёрные одеяния и задубевший плащ удачно добавляли колорита. Сейчас как никогда остро чародей ощущал себя истинным Сосновским. Той самой богомерзкой мразью, что силою своего проклятья вызывала ужас и благоговейный трепет. Чья кровь была путём на вершину и верной погибелью всякому, кто в дерзновенье решит его туда сопровождать. Великие Сосновские....
Пришло время положить конец этой проклятой династии!
Великие Сосновские. Какое изящное оскорбление назвать великими горстку удачливых ублюдков, чья живучесть могла спорить лишь с подлостью и предопределеньем. Где было то самое величье, когда раз за разом в кругах Подмирного пекла гибли немногие смелые души виновные в том, что стали слишком дороги для одной проклятой твари? Где были хвалёное везенье и неуязвимость, когда рок в глумливом оскале рушил все постаменты под ногами? Висели над плечами сгорбленных отцов или уже располагались в судьбе затронутых проказой тьмы мальчишек? А может, возвращались к тем, кто силой своей и волей покарал случайного мерзавца, коих всегда при троне в изобилье? Что ж сейчас пред мужчиной, что положил для исполнения плана на алтарь целое княжество, предстала прекрасная возможность узнать это на собственной шкуре.
Вообще-то Триликий, иль кто вместо него заведует куделью людских судеб, серьёзно просчитался в своей игре с проклятьем Кровавого Князя. Может, он был пьян, или ошибся вверенной душой, когда избирал нового актёра для тёмного спектакля. Дитя не имело амбиций иль острых желаний, что через смертные грехи ввергло бы его в глупую растрату представленных ресурсов. Не было оно и тонко впечатлительным, чтобы потратить свою жизнь на праздное бегство от предназначенья. Родившийся более четверти века назад молодой Сосновский был оптимистичным. Этим мальчик наверняка пошёл в мать, потомственную ратишанку. Другими чертами Фоссия Межаморская и не могла обладать, коли родилась весьма неказистой внешне, но очень состоятельной финансово. Единственная дочка, бесталанная и болезненная, после женитьбы отца на дамочке, что годилась ей в младшие сёстры, осознала свой статус старой девы и спешно выскочила за первого удачливого прощелыгу. Даже, знай она о проклятье Сосновских, всё равно поступила бы также, уже хотя бы для того, чтоб насолить малолетней мачехе, получив в мужья молодого красавца. Мачеха, к слову, жест оценила, и прониклась к зятю такой лютой ненавистью, что заработала острую язву. Фоссия же была счастлива. Пускай отношения в семье и не могли послужить примером душевного тепла, благосостояние Сосновских росло с пугающей, поистине демонической скоростью. Муж упивался роскошью и богатством, а жена нашла отдохновение в детях, благо в отношении детей Сосновский также оказался охоч до количества. Пожалуй, что-нибудь непременно должно было случиться, даже без вмешательства древних сил: подобного благоденствия судьба и общество отдельным людям простить не может. В том пожаре поджигателя искать никто не стал. Что смысл бегать за конкретным человеком, когда всё давно шло к гибели: обрушилось несколько шахт, на верфях случился бунт, а Царь с ревизией опустошил все закрома в банке. Штраф деревенскому дурачку, разорившемуся обидчику или отвергнутой любовнице уже не мог ничего спасти. Деньги в их случае уже ничего не решали, ни для бездумно шатающегося по пепелищу мужчины, ни для лежащего в лечебнице мальчика.
Чародей отчётливо помнил тот пожар. Проклятье в его плоти просто не позволило бы психике покрыть забвеньем весь ужас настигающей расплаты. Все: звуки, краски, запахи - легло на детскую душу, чтоб регулярно являться в тревожных снах, да дёргать фантомной болью поблёкшие от времени ожоги. В ту ночь он решил установить засаду на нерадивого дворецкого, подвязавшегося тишком сколупывать янтарь с постаментов, и так и задремал в каминном зале, проснувшись лишь, когда крики и вонь стали нестерпимы. Огонь уже лизал покрытые гобеленами стены, плясал по балкам и зверем гонял обезумевших от страха людей. Перепуганные слуги рвались к дверям, давя друг друга, пытались бить окна и страшно кричали. Их вопли рвали сердце, но не трогали зачарованных стёкол и крепких замков. Охранник, крепкий детина, кое-как вышибив окно, первым швырнул наружу хозяйского наследника, благо навес летнего павильона под детским весом порвался не сразу. Медведь помнил и дух полёта и первое, такое нелепое единение со стихией, спасшей ему целость конечностей, но пуще того он помнил лицо отца. Адикар стоял поодаль и просто смотрел на пылающее поместье. Злость его мешалась с неверием и праведной обидой, вот только не было и намёка на страх за родных или желание помочь. Как ни кричал испуганный ребёнок, как ни просил спасти мамочку и сестёр, носитель проклятья не реагировал. Глубина его потери была сильнее желания бороться. В запертом оплоте роскоши и богатства погибали люди. В душе же новой игрушки рока рождалась ненависть, чистая и глубинная ненависть. Сила её была столь велика, что семилетний мальчишка бросился к огромным дверям, выбивая пристроенные на ночь замки. Хлынувшие наружу люди давились, толкались, сбивали с ног и норовили словно отодрать кусок от своего спасителя. Ребёнка отшвырнули с пути туда, где напоённый воздухом огонь вспыхивал с новой яростью. Мать, изрядно отяжелевшая от вынашивания ребёнка, пыталась отворить заклинившую дверь в покои Кристы, подбадривая воющую от ужаса дочку, и верный сын, чтоб не мешаться, схватил младшую сестрёнку и бросился обратно. В тот миг он ещё верил, что мама с Кристой вот-вот нагонят, что скоро появится помощь и кто-нибудь переймёт тяжёлый чуть трепыхающийся свёрток. Он верил в это, когда нёсся по пылающей лестнице, когда под ним горел паркет, когда с глухим распевающимся гулом с оркестрового балкона летели трубы прогоревшего органа. Тот гул был страшнее пения круживших над крышею Марр, а он всё верил. Даже падая с крыльца, даже слыша треск рушащихся перекрытий, даже слыша истерический хохот Адикара. Верить он перестал, лишь очнувшись в лечебнице, когда примчавшаяся бабушка рыдала, крепко прижимая к груди перебинтованное детское тельце. За осознанием пришли мучительные месяцы лечения и первые, робкие догадки, нашёптываемые в минуты краткого забытья глумливыми голосами. Новый наследник проклятого рода познал своё будущее и принял его, чтобы начать изменять неизбежное. В конце концов, он научился видеть кошмары обычным сновиденьем и заглушать боль работой мысли.
"Интересно, Адикар ещё на этом свете?" - подумал Медведь.
Никогда с момента пожара он не интересовался судьбой своего предшественника, чему бабушка, забравшая сироту себе на воспитание, была несказанно рада. Не имея собственных детей, в нём она нашла удачный объект для приложения любви и бьющей через край энергии, обзаведясь при этом не плохой защитой от многочисленных альфонсов и скорой до наследства "любимой" родни.
"А ведь действительно, нигде нет и упоминанья о судьбе Сосновских, после претворения проклятья, - заметил чародей. - Уйти в небытие и выпасть из истории. Какая изящная судьба. Что ж мне это вряд ли удастся ощутить на себе. Пора..."
Глубоко вздохнув сладковатый аромат разливающегося по округе тлена, мужчина распростёр руки над алтарём и прикрыл глаза. Из груди его, едва затрагивая горло, рождался хриплый, запретный напев. Слова и звуки мёртвых стихиров драли лёгкие и глотку, каплями крови стекая в желудок. Тренированное годами сердце послушно переняло глубинный ритм, стуча в висках и членах единой мелодией. Срываясь в пространство, сквозь открытые участки кожи, она заставляла ярче вспыхивать свечи. Массивная сфера, чуть покачнувшись, пришла в движенье. Мир, прихвативший одним из измерений за край материи, же остановил своё оборот. Порыв чистой силы, томившейся в недрах земных между жилами сизого сланца, взметнулся к небесной сфере, вздымая в воздух облака серебрящихся лунниц.
